Сенека Старший, умерший около 40 года в возрасте 90 лет, описал замечательный казус: заболевший рабовладелец приказывает своему рабу приготовить ядовитый напиток и подать. Желает умереть а ля Сократ.
Раб отказывается. Рабовладелец пишет завещание, в котором приказывает наследникам распять негодника.
Раб жалуется трибунам.
Конечно, это чистая фантазия — рабы не имели права подавать в суд на рабовладельцев.
Это не только фантазия, это ведь фантастика — в сущности, речь идёт о парадоксе Первого закона робототехники: робот не имеет права причинить вред человеку действием или бездействием. Надо понимать, что созвучие «раба» и «робота» в латинском языке отсутствует, там «раб» — «серв», а «робот» не созвучен «рабу, а просто «робот» Чапек изготовил из слова «работа».
Адвокат защищает раба, формулируя парадокс: «Если он проиграет дело, то будет отправлен на крест, если выиграет, то окажется рабом человека, который хочет отправить его на крест. С одной стороны, воля законодателя, с другой стороны, воля завещающего, и с обоих сторон — крест».
«Ex altera parte lex est, ex altera testamentum, crux utrimque».
Прямо как в песне: «Направо мост, налево мост, Голгофа между ними».
Cпустя примерно полвека этот же случай разбирается в учебнике Квинтилиана для адвокатов: раба следовало бы распять, если бы тот отравил рабовладельца, а тут распинают за отказ совершить преступление. Парадокс! Только добавлена для эмоциональности деталь: якобы сперва в завещании предписывалось отпустить этого раба на свободу, а за неповиновение свобода заменена распятием.
Квинтилиан ставит вопрос, который сегодня стоит ещё острее — вопрос об эвтаназии:
«Следует ли исполнять все повеления? Является ли распоряжение больного повелением, которое следует исполнить?»
Квинтилиан ещё добавляет, что встаёт вопрос, как описать преступление раба на табличке — «titulus», «титул». Видимо, речь идёт о той же табличке, на которой Пилат приказал написать «Царь Иудейский».
Образ чаши с ядом присутствует ведь и в Евангелии — а что ещё в той чаше, которую ангел протягивает Иисусу в Гефсиманском саду? Яд смерти, конечно. Это, конечно, поэтический образ, не буквальный, но смысл его именно таков — чаша со смертью. Эмиль Дюркгейм считал Иисуса самоубийцей — с точки рения академического социолога, каковым Дюркгейм был, вообще всё, что выходит за рамки добропорядочного буржуазного быта, есть самоубийство. Какие у буржуа самопожертвования…
Первый закон робототехники есть всего лишь переформулировка первой заповеди: люби Бога. Из любви к Богу вытекают и любовь к ближнему, и любовь к себе, и все конфликты, не позволяющие совместить одну любовь с другой. Адам и Ева полагают, что Бог из любви к ним должен дать им яду. Вся история человечества есть история взаимного отравления и самоотравления. «Не введи нас в искушение» — «не исполняй наших молитв о том, что нас же и погубит, в конце концов».
Вопрос о теодицее только в нашем тухлом воображении есть вопрос о том, как совместимо всесилие Бога с существованием зла, на самом деле, это вопрос о том, как совместимо всесилие человека с существованием зла.
Человек требует яду, человек требует от Бога того, что убьёт человека — и ещё полбеды, если мы требуем отравить себя, обычно же мы требуем эвтаназии для других под предлогом, что другой — мой враг и меня сейчас зарежет, отравит, спалит. Боже, яду мне, яду! Ты мне только дай яду, а подлить в чай врагу я сам подолью. Дашь — отпущу на свободу, не дашь — распну. И стоит Бог перед нами — и на свободу не хочет, и крест уже при Нём…
Что, трудно быть боговладельцем? Так есть вариант — стать рабом Божиим. То есть, быть готовым пойти на крест, но не убить никого и никогда.