Александр Македонский молил Бога об избавлении от друзей, обещая самостоятельно справиться с врагами. Христианину приличествует молиться о посылании врагов. В конце II столетия многолетние усилия христианских апологетов (пропагандистов) увенчались успехом — римская интеллектуальная элита обратила на них внимание. Так появился небольшой памфлет некоего Цельса, сохранившийся в обширных цитатах у Оригена, написавшего «опровержение».
Цельс — враг, тем интереснее, что его сведения о христианстве достаточно адекватны. Если он подчас путает христианские тексты с гностическими, то делает это не со зла, общая картина вполне адекватная. Это добросовестная и даже добрая полемика, стоящая много выше аналогичного по жанру и близкого по времени трактата Иринея Лионского со злобными и часто фантастическими описаниями «еретиков». Ириней отмежёвывается, Цельс, напротив, пытается убрать межевые камни.
В целом ряде случаев Цельс — первоисточник по истории христианства. К примеру, у нас нет однозначного свидетельства христиан II века об их отношении к военной службе или к государству. Апологеты этого столетия усиленно доказывали, что христиане — хорошие граждане. Но ведь интересно и мнение самого государства, не так ли? Вот Цельс и есть голос государства, очень трезвый и вполне адекватный и современной государственности. В конце концов, голос Цельса — отнюдь не голос антиклерикала или атеиста, это вовсе не Вольтер. Это голос не просто очень религиозного человека — это голос Религии с большой буквы, для которой все религии одинаково ценны, которая толерантна ко всему, кроме нетолерантности. Такие люди и в наши дни — сахар земли. Это они напоминают, что все дороги ведут в Рим — то есть, все радиусы ведут в центр, что вода есть вода независимо от формы бутылок, в которые её наваливают (прощай, кола!).
Цельс удивляется нетерпимости христиан. Их ведь не заставляют хулить Христа, их лишь просят почитать и другие божества. Цельс — монотеист почище любого иудея, иконопочитатель более любого православного. Его иконы — это «языческие» статуи, причём статуи любого божества, неважно, он защищает почитание их ровно теми же аргументами, которыми православные защищают почитание икон — статуи можно почитать именно потому, что они не Творец мира, а лишь символы:
«Бог, конечно, — общий для всех, благой, ни в чем не нуждается. … Если эти изображения — ничто, то что страшного в том, чтобы участвовать в общем пиру?»
Цельса поражает неспособность христиан применить золотое правило этики к инаковерующим. Ты считаешь, что иноверцы погибнут в аду, так ведь иноверцы точно так же глядят на тебя:
«Милейший, так же как ты веришь в вечные муки, так верят и истолкователи, священнослужители и мистагоги и тех святынь».
Цельс — воплощённое здравомыслие. Он не сомневается в идеальности христианского идеала, он даже напоминает, что идеал этот — дохристианский, что подставлять щёку и отвечать добром на зло есть учение Платона. Точно так же он не сомневается, что этот идеал осуществим, если все станут христианами. Главное — он не сомневается в том, что все стать христианами не могут, и напрасно христиане ставят перед собой задачу обратить весь мир:
«Если бы возможно было, чтобы Азия, Европа и Ливия, эллины и варвары, до предела расходящиеся между собою, приняли один закон! … Думающий так ничего не знает».
Мироощущение Цельса абсолютно то же, что мироощущение большинства христиан и в Средние века, и в наше время. Не столько «Рим принял христианство», сколько «христианство приняло Рим». Или мир, что в древности было одно и то же. Мир там, где Рим. Союз нерушимый республик свободных. Свободных — но союз. Нерушимый — но свободных. В сравнении с этим равенство Троицы и единицы — детская считался. Да, поставить щеку. Но щека это в шлеме, а шлем в армии, а армия в Риме.
Цельс цитирует (не вполне точно) изречение Христа: «Один и тот же человек не может служить нескольким господам» и терпеливо объясняет: это верно, если господа преследуют различные цели, но если цель одна и просто один господин помогает другому? Значит, можно почитать Единого Бога и помогающих ему богов поменьше (как почитают же, не будем лукавить, многие христиане и Бога, и святых, и ангелов). Впрочем, важнее, что среди помощников Бога, поддерживающих порядок посреди наступающего хаоса — государство в лице императора. Его главный тезис — о силе власти:
«Для всего на земле, вплоть до мельчайших вещей, есть некто, кому дана над этим власть».
Власть государственная — не неизбежное зло, а добро, без которого не было бы ничего. Цельс цитирует Гомера «Царь нам да будет единый» и снисходительно объясняет анархистам-пацифистам, каковыми были современные ему христиане:
«Если все будут поступать, как ты, то не будет препятствий к тому, чтоб он остался один, всеми покинутый, а все на земле досталось беззаконнейшим и самым диким варварам, и у людей не останется славы ни о твоем благочестии, ни об истинной мудрости».
Мягкая ирония мудреца, который лучше знает жизнь. Цельс утверждает, что христиане отказываются служить в армии. Он воспроизводит убойный аргумент в защиту оборонительных войн (впрочем, все войны оборонительные, таков парадокс милитаризма, и самые наступательные — самые превентивно-оборонительные): если не сопротивляться злу силой, то зло разрушит твой мир.
Про Платона Цельс забывает при этом точно так же, как христиане забывают в аналогичном случае о Христе.
Государству «поручено то, что на земле, и все, что ты получаешь в жизни, ты получаешь от него». Не будешь защищать свою страну…
«Если все будут поступать, как ты, то не будет препятствий к тому, чтоб он остался один, всеми покинутый, а все на земле досталось беззаконнейшим и самым диким варварам, и у людей не останется славы ни о твоем благочестии, ни об истинной мудрости».
На что христиане, по словам Цельса, отвечали очень оригинальным для нас аргументом: допустим, разоружившаяся Римская империя рухнет. Пусть воцарятся варвары. Будем проповедовать варварам! Если мы их убедим в необходимости разоружения, то на их место придёт новый завоеватель — что ж, проповедовать и ему. Тут и заходит речь об обращении всего мира в христианство — Евангелие должно охватить всех, оно не должно принадлежать одной стране, которая бы под евангельскими лозунгами воевала бы с врагами, как это делают все прочие страны. На что Цельс делает ядовитое замечание:
«Когда все убежденные тобою погибнут, некая умудренная власть, заранее провидя, что произойдет, истребит поголовно всех вас, прежде чем погибнуть самой».
Ориген спустя полвека заявит, что нет христиан, которые бы так глупо рассуждали, но разве Ориген имеет право говорить за всех христиан, да ещё живших намного ближе ко Христу, чем он? В конце концов, и в наши дни, слава Богу, есть христиане-пацифисты, которые не боятся, что из-за их пацифизма всех завоюют исламские террористы или китайцы.
Государство — позитивная ценность, власть — конструктивное начало, анархизм — безответственен, пацифизм — трусливое, подлое пользование плодами чужих воинских подвигов.
Много ли христиан (впрочем, и не христиан), которые думают иначе?
Странным образом, в советском издании Цельса были опущены его тезисы в защиту военной службы. Видимо, сработала цензура — и не внутренняя, а совершенно официальная, и логику этой цензуры понять совершенно невозможно, ведь советская власть тоже увещевала христиан служить в армии и быть лояльными гражданами. Ориген завершал свой ответ Цельсу так:
«Цельс затем призывает помогать императору всеми силами, вместе с ним трудиться над правым делом, сражаться за него, а если потребует император, то воевать вместе с ним и его полководцами. … занимать в нашей стране должности, на которых служат обществу, если необходимо для сохранения законов и благочестия» (VIII, 73, 75, а Ранович заканчивает на VIII, 72).
Что ответил Ориген — другая история, а важнее то, что миллионы и миллиарды христиан следуют увещеваниям Цельса, а не Оригена.