Статья Д. Узланера «Дело «Пусси райот» и особенности российского постсекуляризма» основана на любопытной аксиоме, характерной для определённой (видимо, большей) части современных российских «религиоведов», в основном тех, которые преподают в государственных вузах и работают в государственных институтах государственной Академии Наук: что Россия после 1991 года — постсекулярное государство. Это нуждается в доказывании. На мой взгляд, вернее другое — Россия после 1990 года — антесекулярное государство, налицо ремиссия архаики. Да, эта архаика выражена не так, как при Екатерине Великой или Николае II, но, тем не менее, налицо возврат к обычнейшему цезаропапизму, возможно, даже в более чистой форме, чем до 1917 года. Соответственно, попытки интерпретации в рамках «постсекуляризма» не дают результатов.
Замечу и ещё одно. Академизм как стиль — прекрасное средство создать пространство, в котором без угрозы личного конфликта можно обсуждать тексты. Но академизм не означает отстранения исследователя от этического измерения как исследуемой ситуации, так и собственной личности. В данном случае, мне представляется, граница перейдена. Ведь анализировалось не сожжение стригольников и не процесс Галилея. Текст написан, когда двое человек находятся в лагере — в отличие от исследователя. Оставляя в стороне вопрос о том, не происходит ли тут деформации антропологической ипостаси исследователя, замечу, что такое остранение и на собственно исследовательском аспекте сказывается.
Если автор не анализирует того, влияет ли и влияет ли на высказывания — причём, все — исследуемых субъектов угроза насилия со стороны такого актора ситуации как государственная власть (насилия как над участницами группы, так и над адвокатами, публицистами и т.п.), то он обречён не понимать — или делать вид, что не понимает — подлинного значения употреблявшихся слов и производившихся действий. То есть, если читатель этой статьи в Могадишо (предположим) решит, что дело Пусси Райот подобно делу американского пастора, сжигавшего Коран, что в обоих случаях речь идет о «постсекулярной власти» и т.п., то читатель падёт жертвой отказа исследователя рассматривать ряд принципиальных аспектов.
То, что исследователь является наёмным работником того самого аппарата власти, который и подлежит в первую очередь исследованию (статья опубликована в журнале, издаваемом в «академии управления» при президенте), многое объясняет, но — с точки зрения академических и этических стандартов — ничего не оправдывает и перемещает текст из сферы собственного научной в сферу, скорее, постмодернистского дискурса.
Правда, в своём благе автор даёт к статье интересное предуведомление: «Делать нечего, пришлось писать». Русский язык тут, как это часто бывает, играет со своим носителем в прихотливую игру. «Делать нечего» — следовательно, автор подсознательно понимает, что можно «делать ничего», то есть, не писать текста, который обречён на неудачу в силу деформации позиции, занятой исследователем. «Делать нечего» почти всегда — маркёр того, что совершается то, что может не совершаться.
Два конкретных примера того, к чему — невольно для автора, видимо — привела попытка исключить принципиальные моменты из анализа.
Автор — правда, как и абсолютное большинство писавших о деле из числа подданных российской власти — не цитирует такой принципиальной строки из текста исполнявшейся песни как «чекистские погоны под рясой». Возможно, это благоразумие, но, скорее, вытеснение из сознания, деактуализация наиболее актуального факта, который бы и подлежал в первую очередь интерпретации в нормальных обстоятельствах (и которые западные исследователи в данном случае справедливо поставляли на первый план).
Второй пример совсем крохотный и несколько личный. Автор цитирует мои слова о том, что слова песни, которую исполняла группа, «формально было молитвой» и делает вывод, что я делаю «решительный акцент именно на религиозном характере «панк-молебна». Предоставляю читателям этой рецензии судить о том, насколько совпадают термины «формальная молитва» и «религиозный характер».
Узланер ни единым словом не упоминает Путина. Он указывает движение «Народный собор» как инициатора судебного процесса. По его мнению, «светское государство» лишь «втянулось» в процесс. Вопрос о том, действительно ли высшее руководство РПЦ МП сотрудничало с КГБ, им не рассматривается. Узланер полагал, что «панк-молебен» подвесил границу между ре- лигиозным/сакральным и светским/профанным». Разумеется, эта граница была «подвешена» не панк-молебном, а государством, которое с начала 1990-х годов поставило православие себе на службу. Ни малейших оснований видеть в возрождении «цезаропапизма» некий пост-секуляризм не имеется. Это вё равно, что видеть в палаче хирурга. Точно так же считать, что перформанс «был актом присваивания религиозного содержания и использования религиозного пространства с целью его перенаправления в иное, не санкционированное властями русло», означает отказываться понимать саму суть выступления. «Использовать религиозную лексику» и «присваивать религиозное содержание» — абсолютно разные явления.
Узланер делал вывод: «Главный выбор в сегодняшней ситуации — это выбор между разными моделями постсекуляризма». Но выбор между деспотизмом и свободой, между сотрудничеством с тайной политической полицией и несотрудничеством — это совсем другой выбор, к религиоведению ни малейшего отношения не имеющий, как красные звёзды на кремлёвских башнях не по части астрономии, а двуглавый орёд — не для орнитологии.
В сентябре 2012 года Узланер говорил: «Все может быть — в том числе и победа «православного талибана» с православными дружинами и постоянной проповедью «духовно-нравственного возрождения» по телевизору. Но все же христианство не ислам. В отличие от ислама христианство не стремится регулировать все стороны человеческого существования. Именно изнутри христианства родилась идея светского пространства, которое не до конца регламентировано религиозными нормами и которое по большей части нейтрально с точки зрения его богословской оценки. Христианство оставляет гораздо больше свободы в плане политических режимов, в плане образа жизни людей и так далее. Так что для возникновения «православного Ирана» и иранского сценария нужно, чтобы христианство перестало быть христианством. Чего, я надеюсь, никогда не произойдет».
Не говоря о том, насколько верна оценка христианства Узланером (как целое христианство, конечно, слишком разнообразно, включает в себя и фундаментализм вполне талибанского сорта), такая позиция намеренно опускает важнейшую деталь: а правительство случайно не использует ли христианство, как уже бывало в истории? Может быть, всё-таки дело не в пост-секулярном мире, который где-то за рубежом, а в досекулярности Русского Мира?
Яркий пример того, как нахождение на государственной службе влияет на того, кто пытается быть исследователем.