Национальное после Освенцима: почему 11-летняя Ася Валах мечтала, чтобы её застрелили

Небольшая иллюстрация к тому, что я написал в предыдущем тексте о нации. Замечательный мемуар Евгения Наконечного (1931-2006) о жизни в Львове накануне и во время Второй мировой войны. Понятно, что о погроме в 1939 году 8-летний мальчик ничего конкретного не пишет, там он вспоминает чужие воспоминания. Его собственных ярких воспоминаний — три, и они потрясают.

Один — о том, как мама послала его в гетто отнести еду друзьям-евреям. Гетто было пустынно. Он попал в вымерший город. Ни души. Только дома. Вошёл в нужный дом — и увидел толпу людей. Измождённые, тихие, сидящие плотной толпой на лестницах, боящиеся шелохнуться.

Второй — о том, как осенью 1941 года к ним в квартиру постучался Зигмунд Дегенштик, еврей, когда-то зажиточный буржуа, владелец типографии, где работал отец Наконечного, теперь — измождённый бродяга. Его пустили — родители Наконечного были настоящие люди, благодарные, благородные. Он попросил поесть. Были только шкварки. Дегенштик махнул рукой и стал есть.

«Не желаю умирать голодным. Сегодня вечером или самое дальше завтра утром меня застрелят немцы».

Отец Наконечного сказал было, что надо спрятаться. Все обвели взглядом крошечную комнату. Дегенштик ответил: «Спрятаться можно только в глухих деревнях, где нет немцев. Но на это нужны деньги, которых я не имею, нужны соответствующие деревенские знакомства, которых я тоже не имею. Безнадёжно!»

Ушёл и был расстрелян. Оставил другу орден «Виртути милитари» (Вероника Долина), который тот после войны отвёз в Варшаву, в какой-то музей.

Третий эпизод самый страшный. Летом 1942 года во дворе подросток — 11 лет уже — видит Асю Валах, подружку по довоенным играм. Даже не подружку — практически сестру. Девочка в тёмнокоричневом платьице и сандалиях рассказывает... Она сумела убежать во время массового расстрела.

«Там, — коснувшись моей руки и смотря прямо перед собой, рассказывала Ася, — выкопан глубокий и широкий ров. Через него проложена доска. Евреям велят полностью раздеться и сбросить вещи в кучу. Затем их ставят в очередь и загоняют на доску. Недалеко сидит немец с «машингвертом» (пулемётом), попивает водку, а когда на доску загонят человек десять, стреляет очередью в затылки. Завалят трупами часть рва — доску переставят дальше. Главное — стоять ровно, чтобы попал в затылок или сердце. Раненые очень мучаются. Их могут добить или нет. Младенцев кидают в яму живыми. Знаешь, я боюсь, чтобы пули не прошли по мне слишком высоко, я ведь ещё не выросла».

Ася ещё не стояла на доске, только смотрела. Убивали много, их оставили на ночь, она убежала. Но это — не самое страшное. Страшно, что она понимала, что бежать ей некуда, что придётся пойти на ту доску, на которой уже расстреляли её маму и сестёр.

Девочка закричала на весь квартал: «Спаси меня!» Потом замолчала. Потом застонала, стала раскачиваться. Тут пришёл её отец — ему пока сохранили жизнь, он был портной, шил немцам форму, его расстреляли позже. «Кум а гер. Гей а гейм. Ту дорст сих окруэн», — сказал он дочери. На следующее утро портной рассказал, что немцы приходили и вновь забрали дочку. Больше она не вернулась.

«Разговор с Асей я запомнил и восстанавливаю слово в слово. Не сумел разве что передать сохранённые в памяти детали. Например, её изменённую манеру двигаться, бледный цвет лица с отпечатком близкой смерти, запах керосина, который шёл от её волос (так она избавлялась от паразитов). Не смог передать как следует неземное мудрое выражение глаз, заторможенную, бесцветную речь и крик — мольбу юного существа о помощи, которая по сегодняшний день отбивается болью в моем сердце».

Не прошу извинения за «большую» цитату. Всё остальное в книге не слишком интересно, быт, восторженно о Шептицком, игры, голод...

А вокруг этих трёх эпизодов — сотни страниц, на которых автор объясняет, что украинцы никогда, никогда, никогда не устраивали еврейских погромов. Если какие-то евреи погибли, то от рук люмпенов, полууголовных элементов, в общем — «ненастоящих» украинцев. Ещё автор объясняет, что немцы науськивали на евреев, чтобы отвлечь украинцев от главного врага: «Московский империализм, который ставил и поныне ставит своей целью путём уничтожения, депортации, лингвоцида и ассимиляции ликвидировать украинский народ».

Заметим словцо «лингвоцид». Русификация — в которой нет ничего хорошего — приравнивается к убийству. Но это абсолютно недопустимое, ложное уравнение. Это уже подводит к мифу о том, что Освенцим — это геноцид, но Российский империализм — тоже геноцид.

Матрёшка ненависти. Главный враг — московский империализм, поменьше — поляки, ещё поменьше — немцы. Наконечный описывает, как возмущался «обычный» немец, солдат вермахта, истреблением евреев — он не знал, он воевал под Сталинградом, виноваты же «чёрные» — эсесовцы. Украинец воспроизводит тезис, которым оправдывались немцы в 1940-е годы, да и позже.

В этой матрёшке ненависти теряется Ася Валах, доска, на которую ей предстояло идти на следующий день, её страх перед тем, что она маленькая, пуля в неё не попадёт, ей придётся умирать часами среди трупов.

Моей внучке сейчас столько, сколько Асе Валах. Может с ней такое случиться? Конечно! Потому что мир продолжает состоять из людей, которые смотрят «вообще». Народ. Нация. Мой народ угнетают. У каждого народа должна быть своя ниша. Не надо нарушать границ. Народ хороший, только есть опустившиеся люмпены, «выродки, одурманенные антисемитизмом» (Наконечный)... Вот они и виноваты!

Неправда! Виновата сама идея обособления. Сама идея «нации», «этноса», «украинского государства, «литовского государства», «польского государства», «еврейского государства», «арабского государства», «чешского государства». О русских не говорю — противно. Вот почему Ангела Меркель — хорошо, а Качиньски нет. 

Матрёшка многослойная... Люди цепляются — хорошо, нация плохо, но народ-то, народ — это же хорошо?! Ну что плохого в народе? А то плохо, что опять будет Ася Валах сидеть со стеклянным взглядом, вот и всё. Всегда найдётся причина какую-то девочку отправить на смерть во имя своего народа, нации, этноса...

Подчеркну ещё раз: Петр Наконечный, отец мемуариста, и его мать — настоящие люди. Не настоящие украинцы, а настоящие люди. Ненавижу выражение «праведники мира», оно ведь высокомерно-позорное — мол, есть святые, это мы, избранники Божии, а есть хорошие язычники, «праведники мира» — ну, хороший язычник тот, кто нас спасает. Нас, не каких-нибудь там папуасов или индейцев. Пётр Наконечный несколько раз рисковал жизнью, спасая евреев.

Однако, героизм всегда — последствие греха. Не надо доводить до героизма. Не надо выстраивать пирамиду национального — она, а не какие-то выродки есть причина Катастрофы с большой буквы и множества средних и маленьких, повседневных катастроф. Какие бы ни были враги! Какие бы империи ни наступали!! Утверждать свою свободу и человечность надо не за счёт обособления, иначе потом придёт Бог и попросит шкварок и ночлега, и шкварки найдутся, а спрятать — ну, негде...