Лев Карсавин

СВЯТЫЕ ОТЦЫ И УЧИТЕЛИ ЦЕРКВИ

К оглавлению

V

Христианский гносис и Климент Александрийский

1. С большой сдержанностью и верным чутьем к относительному значению чистой теории и к существенно и жизненно важному наметил Ириней ясные и основные линии церковного учения. Исходя из Предания, он попытался отгородить богословие от эллинской философии и лжеименного гпосиса. Но Ириней понятен лишь в целом бурного религиозно-философского потока, который равно волновал и нехристианский и считающий себя христианским мир и в котором иудаизм, гностицизм и поздняя эллинская философия пытались слиться с христианством. Среди "христиан" богословие апологетов и Иринея воспринималось одними как слишком эллинствующее и грозившее единобожию, другими — как чрезмерно отграничившее себя от эллинской мудрости. Казалось, что можно было, отвергая ложь язычества и гностицизма и не покидая почвы Предания, раскрыть христианство более философски и гностически. Иными словами — к христианству стремился новый слой, не тот, из которого вышли малоасийские богословы, Ириней, ученик его Ипполит, Тертуллиан. Хотели быть христианами люди, принадлежавшие к течению, которое в язычестве было уже представлено Плутархом, Нумением, Аммонием Мешочником и скоро достигнет своего апогея в гениальном Плотине. Это сосредоточивавшееся в Александрии течение не было, по существу, ни языческим, ни христианским, но оно могло и хотело "креститься".

В Александрийской Церкви, скоро вовлекшей в сферу своего влияния и Палестину, к концу II в. еще не существовало точных выкованных формул и окончательно установленного канона Писания. Но она все же жила Преданием и Писанием, ссылаясь на учение своих "старейших"; только жила свободнее, чем традициоиалистский Запад. Издавна существовала в ней "катехизическая школа", одним из первых учителей которой предание позднее считало апологета "философа" Афинагора. Ок. 180 г. во главе этой школы стоял прежний стоик Пантэн, "сицилийская пчела, собиравшая с цветов апостольского луга чистое сокровище ведения и влагавшая его в души слушателей". Его, "сокрывшегося в Египте, уловил" Тит Флавий Климент, долго искавший истину в эллинской философии и мистериях, объехавший Великую Грецию, Восток и Палестину. Приняв крещение, а потом и сан пресвитера, Климент около 190 г. сделался помощником Пантэна, чтобы вскоре его заменить. В под грозой гонений он бежал к бывшему ученику своему еп. Александра в Кесарию Киппадокийскую, где и возник новый центр александрийского христианского гносиса. Умер Климент до 216 г.

Он "дышал лишь евангельским воздухом", но не хотел видеть никакого противоречия между истинной философией и христианской верой, стремясь примирить их в христианском гносисе и собирая истинное везде, где его усматривал. Для Климента существовала лишь одна и единая Истина, вместе и теоретическая и практическая. Она была дарована в форме Закона иудеям, в форме философии — грекам, в полноте же своей — "третьему роду", христианам. И как иудеи "праведны по закону", так греки "праведны по философии". Этим определяются и взгляд Климента на историю как на единое развитие человечества к полноте ведения и жизни в Боге, и взгляд его на аналогичное развитие индивидуума от знания (e p i s t h m h ) и веры к гносису или ведению-любви. Для Климента знание научное обладает высокой ценностью. Можно быть верующим и без диалектики, даже без всякого образования, но без диалектики, без философии нельзя постичь всего содержания веры. Христианин должен философствовать.

Надо различать знание (e p i s t h m h ), гносис и веру (p i s t i V ), значение которой тоже не однозначно.— Есть четыре основания доказанности: чувство (ощущение), разумение, знание, которое соединяет то и другое, и мнение. Вера же, "пробивая себе путь через чувство, оставляет за собой мнение, устремляется к истине и водворяется в свете ее". Вере чужда разумная обоснованность знания. По отношению к нему она — некоторое предвосхищение или предварительное восприятие предмета (p r o l e p s i V ), "устремление мысли к предмету очевидному и к явному постижению его". Но без веры, как говорили еще Аристотель и Эпикур, не может быть и знания. Сверх того, всякое знание (наука) выводит свои положения из недосказанных начал, а, следовательно, обосновано верой. И только вера может с несомненностью показать всеобщее начало, не сокрытое под материей и не материальное. Если же так, то вера не только "предвосхищение" (p r o l e p s i V ), но и самое твердое, несомненное "постижение" (k a t a l e p s i V ).

Вера не может быть людской выдумкой, "как полагают греки": тогда бы она давно уже угасла. Вера - особая благодать, и даруемое ею непререкаемо. Она — исконное свойство души.

"...некоторое внутреннее благо, которое, не взыскуя Бога путем исследования, возглашает и славит Его как действительно сущего". "Даруемая же от Бога мудрость есть сила Отца, которая увещевает то, что в пае самовластно, и приемлет веру и награждает высшим общением постоянство избрания".

Эта "сила" — Учитель наш Иисус Христос.

В акте нашей веры нас убеждает сама непререкаемая Истина. Но это не мешает вере быть вполне свободным и добровольным "согласием" (s u n k a t a q e s i V ) нашим с Истиной, со Всемогущим. Поэтому со стороны человека вера является свободным "послушанием" его Богу, что и раскрывает ее как религиозно-нравственный акт. Вера — основание любви и, можно сказать, сама любовь. А любовь — величайшая добродетель, уподобляющая нас Богу и соединяющая с Ним.

"После веры возникают страх, надежда и раскаяние; они же. соединясь с воздержанием и твердостью в избранном пути, приводят нас к любви и ведению".

И неверие, как не хотение верить,— потемненность души похотями или греховностью.

Итак, начальная вера как деятельно-мудрствующая жизнь— начало и основа знания. Полнота же веры уже не вера, а — гносис, который есть и деятельная любовь. Чрез послушное, но свободное сообразование себя Истине, т. е. Логосу, Учителю и Наставнику нашему, человек из верующего и знающего становится совершенным гностиком и обожается. Отрешаясь от всего тленного, разрушающего его единство, гностик приходит к соумерению или гармонии своих чувств и мыслей, к бесстрастию (a p a j e i a ), простоте (a p l o s i V ) и единству (e n o s i V ). Все способности его души сбегаются к одному средоточию — к Сыну. Сын же объемлет все в Своем единстве и является единством всего. Верить Слову и Словом значит нерасторжимо соединяться с Ним и потому становиться единым; не верить -- впадать в двойственность, или диаду, т. е. в разделение и участнение.

Человек состоит из разумной души и неразумного тела, причем "ни душа по природе своей не является чем-то добрым, ни тело — чем-то злым", хотя сам Климент часто и принижает "гроб или темницу души". В свою очередь и душа подразделяется на "владычественную", или "разумную", и на "неразумную", или "плотскую". В "плотской душе" коренится начало жизни. Но если "разумная душа" ("внутренний человек") не устраивает и не обуздывает этой жизни, плотская душа приходит в расстройство и порождает гибельные страсти, в которых, словно Протей, многообразно проявляется. Основное движение разумной души — движение к Благу, Истине и Красе, т. е. к Богу. Осуществляется же это движение чрез добродетель, т. е. чрез властвование над страстями плотской души и их гармонизацию. Такое самообъединение и есть Богоуподобление.

Оно вполне еще никем, кроме Иисуса Христа, не достигнуто. И человек не праведен, не духовен и не един, а греховен. Откуда же грех?- Климент и здесь повторяет стоиков, определяя грех как противное уму (разумной душе). Но он не хочет отождествлять грех или зло с плотской душой или телом.— Бог греха не создавал;

и грех существует только в грешнике, вне его же — ничто. Не тело и не плотская душа грех, а свободное непослушание человека Богу, вольное расстройство всего человеческого естества. Первозданный человек должен был путем свободного и постепенного развития достичь совершенства. Вместо этого он возлюбил себя самого, т. е. поддался влечению своей неразумной плотской души, которой должен был повелевать, или конкретно: нетерпеливо и преждевременно устремился к брачному наслаждению. Конечно, соблазнившее его имело вид блага: зло само по себе соблазнить не может. Но потому грех его был и неведением: избирая постыдное, Адам свободно стал неведающим. Но, подчиняясь плотскому, он повредил и свою свободу: стал бессильным и подпал власти тления.

"Слово Истины, Слово нетления возрождает человека и возводит его к Истине. Оно - средоточие спасении, г.пение изгоняющее, смерть преследующее, создавшее в людях храм, дабы Бога в нем поселить".

Оно, "подводя нас под кроткое иго Богопочитания, снова призывает нас на небеса, по землe рассеянных", т. е. объединяет всех в Своем единстве и в единстве Своем с Отцом. В Иисусе Христе — путь индивидуального спасения тот же, что и путь спасения мира, - поворотный момент развития. Логос раскрывает людям Истину, чтобы они покаялись и спаслись или, не послушав Его призыва, сами выбрали себе справедливое осуждение, впрочем, не на веки веков. Но, как постижение Истины есть уже и деятельность, так и Боговочеловечоние не только теоретическое научение. Оно и таинственное воздействие Христа на всего человека, облагодатствование свободной воли его. И в таинстве крещения "Логос просвещает объятый тьмою ум и изощряет светоносные очи души", укрепляя на христианскую деятельность.

Вера чрез покаянную готовность отрешиться от грехов и крещение делает человека способным стать сыном Божьим. Но для этого надо еще чрез научение по вере и упражнение и доброделании преодолеть греховные навыки и создать в себе новый и прочный строй добродетельной жизни (d i a q e s i V , e s i V , habitus). И путь к совершенству длителен, постепенен и труден. Климент начертывает его в своих сочинениях (P r o t r e p t i k o V , Παιδαγωφος, Stromateis).-- Ρначала "Слово увещательное" (Προτρεπτικος) βызывает в человеке отвращение от греха и веру в Искупителя. Затем "Педагог", т. е. сам Логос, детоводительствует его. научая нравственно жить и служить Богу: чтобы стал человек мужем и постигал Истину. Только после этого "Учитель" (διδασκαλος), ς. е. тот же Логос, дарует ведение о Боге и Божественном. Впрочем, Климент третьего сочинения (Διδασκαλικος) νе написал, и о теоретических взглядах его мы вынуждены судить по отрывкам (в "Строматах").

Мудрый "Детоводитель" начинает с внешней стороны жизни и с умеренного религиозно-нравственного идеала. Сообщая только основные христианские истины. Он выдвигает правила поведения и пример собственной Своей совершенной жизни.- Чрез обуздание страстей и следование заповедям и примеру Христа понемногу образуется к добродетели воспитываемый. Вслед за начатками веры и спасительным страхом появляются, а потом и укореняются добродетели. Это — "рассудительность" (φρονησις) κак начало "мудрости" (σοφια), ξбусловленное рассудительностью "мужество" (ανδρεια) θ — при обращении человека внутрь себя — "целомудрие" (σοφφροσυνη) ρ вытекающими из него "осмотрительностью" (ευλαβεια) θ "воздержанностью" (εγκρατεια). Βсе эти добродетели венчаются "справедливостью" (δικατοσυνη), ς. е. гармонией души, ее уравновешенностью. Направляясь сначала вовне - на других людей,— справедливость открывает в человеке и непосредственную "благожелательность" (ευνοια), β которой начаток высшей добродетели, любви. Любовь же, которая есть и гносис, истинно уподобляет Богу (εξομοιοσις) θ соединяет с Ним.

Так становится человек гностиком, ибо "нет ни гностиков, ни психиков, но все, когда освободятся от плотских страстей, равны перед Господом и духовны". Бесстрастие отличает гностика: у него ни желаний, ни пищи для пламени их, ибо он уже обладает всем, что любит, к чему должен стремиться и стремится по самому естеству своему. Но "бесстрастие" вовсе не отсутствие жизни, деятельности и знания. Напротив, оно — деятельная любовь как "владычица всякого знания" и непосредственное Боговедение. Подобно Богу, ни в чем не нуждаясь и ничего для себя не желая, гностик бескорыстно стремится к братьям своим, ограничивает себя ради них, прощает обиды, за других переносит страдания.

"Гноеис - некое совершенство человека как человека, достигаемое чрез постижение Божественного и согласное но нраву, жизни и слову с самим собою и Божественным Словом ".

Обладая таинственным и таинственным ведением, гностик исходит из "открытого и переданного Сыно Божьим". Он созидает Божественное знание и заключает "от недоказуемого Начала о самом Начале" и "от Писания о Писании". Верующий лишь "отведывает" Писания; гностик "старится" над ним и открывает глубочайший его смысл, переданный Христом ученикам, учениками Христа немногим и скрытый за аллегориями. Аллегорический метод, развитый Филоном, широко использован Климентом и за ним александрийцами (утрач. сочин. Климента "Υποτυποσεις").

Гностик умер для жизни "разумною смертью" и "почти бесплотен", "дух живущий в хоре святых, коим уподобляется он".

"Невозможно, чтобы тот, кто достиг совершенства, кто вечно вкушает радость созерцания и не может ею насытиться, восхотел услаждаться малым и земным. Вы зовете его снизойти с этих высот, чтобы насладиться благами мира сего. Но он уже достиг Света Неприступного... Правда, его еще отделяют время и пространство, но он преходит их границы той гностическою любовью, которую Божественный Мздовоздатель вознаграждает наследием небесным и совершенным восстановлением".

Он не гнушается жизнью, как лжегностик, но преображает жизнь, делаясь "земным образом Божественной Силы, изукрашенным высшими добродетелями". Гностик может даже жениться, следуя в этом примеру апостолов. Ведь он понимает, что остаться неразлучимо соединенным с Богом среди тысячи трудностей, быть владыкой страстей в браке, в порождении детей, в заботах семейных — выше самого героического мужества.

"Горящий любовью к единому истинному Богу воистину муж совершенный и друг Божий, удостоенный усыновления!.. и такое высшее преуспеяние получает душа гностика, став совершенно чистою, удостоенная лицом к лицу... зреть Вседержителя Бога".

Не определяет гностик времени для своей молитвы или "безмолвной беседы" с Богом — он молится везде и всегда: в поле, когда славит Всевышнего, возделывая землю, на море, когда, плывя по нему, слагает свои славословия Господу. Всегда возносит он горе свою душу. И она, несомая крылами благочестивых и святых желаний, парит в областях небесных и проникает в Святое Святых. Единый со Христом, который сказал о Себе: "Я есмь Истина", гностик

"все знает, все постигает", даже "непостижимое для других". Он "уже соделал для себя будущее настоящим и чрез гносис предвосхитил обладание уповаемым". Ведь "нет ничего непостижимого для Сына Божьего и, значит, ничего такого, чему бы от Него нельзя было научиться".

Гностик уже "бог". Именно потому исполняет он волю Божию, орган и орудие Бога. Он возмещает миру покинувших мир апостолов, научает Божьей любви словом и делом, перелагая на рамена свои бремя других и, если надо, укрепляя их своим мужественным исповедничеством и кровью своей, как цементом, скрепляя Церковь.

Опасавшийся философии и гносиса, Ириней развил именно теоретические основы христианского богословия. Философ и гностик Климент дал первое систематическое выражение христианской этики. Он пытался продолжить дело "апостола языков" и христианизировать языческую нравственность. При этом, конечно, многое так и осталось языческим. Но в общем учение Климента довольно точно отражало религиозно-нравственный идеал христианства, как он уже слагался в Египте и Палестине, начиная достигать своих высот в жизни зарождавшегося монашества. Климент даже гармоничнее и шире, чем его ученик Ориген и многие аскетические течения. Он отмечает постепенность религиозно-нравственного развития, ценит всякую его ступень и, начертывая идеал христианского гностика, вовсе не стремится сделать из него общеобязательную норму. Он связывает нравственную деятельность с теургией Церкви, хотя его "гностик", правда, от Церкви несколько и отходит.

Чрез связь индивидуума с Логосом его религиозно-нравственный путь предстает как отображение пути всего спасаемого Логосом человечества. В разные народы Логос влагает разные "семенные логосы". И каждый народ ценен и нужен. И в иудействе и в язычестве совершается откровение Логоса, которое достигает полноты в христианстве как Церковь и Царство Слова. Разумеется, Климент предполагает, как большинство апологетов,

что греки заимствовали свою мудрость у евреев, хотя и признает самобытность египтян. Разумеется, он и здесь, как во всей своей этике, плохо различает между исторической ценностью данной ступени развития и абсолютной ее ценностью. Но все это обусловлено неумением выразить глубокую основную идею и ее трудновы-разимостью.

2. Божество непостижимо. Оно "по ту сторону мыслимого", "по ту сторону единого, превыше монады" и "запредельно причине". О Боге можно сказать лишь то, что не есть Он. Но все же Он — "Отец всяческих", источник всякого блага и Бог личный. Он —

"Отец всего сущего и причина всего, и наиболее древняя и наиболее благодетельная. Имени Его не назвать языку человеческому, но надлежит покланяться Ему в глубоком молчании, в уничижении уважения и удивления".

Он бесконечно благ, но "не безвольно, как огонь согревающий, ибо вольно у Бога раздаяние благ", и не по необходимости: "Он свершает Свое благотворение в полноте воли Своей". И Благость. неотъемлемое свойство Божие, предстает как воля личная, сам же Непостижимый является в образе "Пастыря" или "Монарха".

"Чудо таинственное! Один Отец всего, один и Логос всего и Дух Святой". "Бог. будучи необнаружимым, непостижим. Сын же есть Мудрость, Знание. Истина и все иное сорожденное этому. В Нем же доказательство и объяснение всего. Все силы духа, сотворенные как единое, сходятся к одному и тому же средоточию — к Сыну. Бесконечен Он в каждой силе Своей. И не рождается Сын просто единым, как Единое, ни многим, как части, но - как все и единое, из коего все. Он — средоточие всех сил, собирающихся в единое и объединяющихся. Посему именуется Альфою и Омегою, ибо в Нем одном конец делается началом и снова кончается в начале высшем, не приемля никакого перерыва".

Сын — "Целостный Ум" (ολος νους), "Θдея-Мысль Бога" и "Умный Мир", "Отчая Сила", или "Мощь", "отпечаток славы Отца". "Воление Его" и "ближайшая к Богу природа", "бог (θεος), υотя и не Бог (no theos, cler Gott).

Климент колеблется: вполне ли Бог Логос, и склоняется к тому, чтобы понять Его как низшего Бога, "бога", хотя с Отцом и единого. Но еще более резкую грань проводит он между Богом и тварью.

"Нет никакого природного отношения, никакого родства между Богом и нами.. Не понимаю: как познающий Бога человек может допустить это, если посмотрит он на нашу жизнь и на неправедность, в которую мы погружены. Будь мы частью Бога, Бог бы в этой Своей части грешил. Нечестиво говорить так!.. Бог, щедрый в милосердии Своем, заботится о нас, хотя мы и не части Его как целого и не дети Его по природе".

Логос, Свет мира и предвечный Спаситель, созвал мир, вдохновлял пророков и философов, а "затем породил и Себя Самого: когда Слово стало плотью, дабы плоть обожилась". Слово облеклось в человека, как в одежду, и стало воспринимаемым Богом. Но человеческое тело Христа, единое благодаря поддерживавшей его Божьей Силе, не нуждалось ни в пище, ни в питье: Христос пил и ел лишь для того, чтобы... опровергнуть докетов.

"Совершеннейшее, святейшее, владычественнейшее, руководительнейшее, царственнейшее и благодетельнейшее естество Сына, ближайшее к Вседержителю", возвышается над всем: над миром умопостигаемым и над миром чувственным, над ангелами и людьми. Создавшее мир Слово пронизывает все и находится везде, но Само ничем не объемлемо. Оно приводит в дивную гармонию враждующие стихии. Оно снимает цепи с волн океана и запрещает им заливать землю. Словно корабль, носилась земля по волне волн. Слово утвердило ее посреди вод. Подобно музыканту, умеющему умерять дорийские напевы напевами Лидии, Оно умерило силу огня касанием воздуха, а суровость хлада - смешением его с огнем Оно согласовало друг с другом все части мира; и, как в музыке, с чудесной постепенностью низкие тона сливаются с высокими. Слышится во вселенной эта дивная мелодия, поющая о Слове. Не нужны Логосу человеческие инструменты.— Вместе с Духом Святым Он настроил и согласовал мир и человека, в себе являющего целый мир, установил в человеке гармонию между телом, душой и духом. Так создал Он Себе живую кифару из многих голосов для прославления Бога Творца. Логос поет, и человек, главный голос в хоре. Ему ответствует. Везде слышна эта "новая песня колена Леви". Везде проявляет Себя и действует Логос, проникая до тайников сердца нашего. Он создает, воспитывает, научает, спасает и усовершает всякого человека и все человечество. Ибо, хотя и будет для грешников вечная мука, нс продлится она во веки веков. Всех и все спасет Божья Любовь.

Нравственное учение Климента в основных своих чертах согласуется с христианским и даже в некоторых отношениях ясно и ярко его выражает. В учении же о Боге и Логосе Климент стоит на полпути между Филоном и христианством. Ему еще не ясна очевидная для Иринея необходимость того, чтобы Логос был совершеннным Богом, а не "богом" или посредствующим существом. В связи же с этим находится и полугностическое понимание Боговоплощения. Богословие Климента, не даром смущавшее христианских писателей, должно, собственно говоря, вести к отрицанию его этики: не только к свойственному ему спиритуалистическому уклону, но и к отрицанию тела и обожения. Если этого не случилось, так потому, что Климент все же больше христианин, чем философ, и потому, что исходил он не из теории, а из жизни.