Чтобы купить что-то ненужное, нужно продать что-то ненужное. Чтобы купить что-то нужное, нужно продать что-то ненужное, а иногда и что-то нужное. Можно даже определить как «нужное» то, ради чего можно продать что-то нужное, но менее нужное. Вход в Святую Землю подразумевает Исход из земли совершенно не святой, введение в свободу есть выведение из рабства.
На первый взгляд, с вечной жизнью точно так же. Перед крещением человек совершает обряд отречения от сатаны, словно перед вдохом — выдох. Сперва повернуться на запад и выдохнуть (в архаичном переводе — «дунуть»), потом на восток и вдохнуть.
Только вдохи и выдохи это физиология, а человек это человекология. Введение в вечную жизнь вовсе не означает исхода из жизни временной. Более того: не должна означать. Хотя очень часто человек, которого открыла для себя вечность, так потрясён, что считает своим долгом всё бросить и переключиться на монашество, необитаемый остров, обеты какие-нибудь принести, на худой конец — прочесть все молитвы, какие есть на свете. Главное — не жить, а жить вечно.
Это называется неофитство. Совершенно не духовное явление, нормальная реакция организма на что-то приятно-новое.
Конечно, бывает новое, которое несовместимо со старым. «Не наливают нового вина в старые мехи», — сказал ни много, ни мало Сам Творец Вечности. Но чтобы сказать это, Он же родился — а что такое Рождество как не Праздник Наливания Нового Вина в Старые Мехи? Бог всегда Новый, люди всегда старички, даже новорожденные. Бывает и попроще — новая любовь совершенно несовместима не только с предыдущими любвями, но даже и с предыдущими влюблённостями, привязанностями, привычками, даже со старыми друзьями.
Наконец, бывает такое новое, которое хорошо только при условии сохранения старого. Новая квартира хорошо только при условии переезда в неё жильцов из старой. Ну не топить же их!
Вечная жизнь не топит старую, а вытаскивает старую жизнь из топи, а если понадобится, то и из блат. «Царство Божие приблизилось» — и вот уже «трудно богатому войти в Игольное Ушко». Значит, Нецарство Небожие — это вроде нитки, которую надо продеть в Царство Божие, а вовсе не трэш какой-то, которому место в геенне огненной.
* * *
Хорошо было вводить в жизнь вечную, когда на дворе бушевал палеолит, неолит, да и в XX веке тоже ещё местами неплохо было! Даже в России. Ну, гонения, ну, дискриминация. Зато всё предельно ясно: уверовал — в Церковь. В храм. Если храм далеко — а тогда их было так мало, что почти отовсюду было далеко — ну что делать, сиди и соси лапу. Почти наверное потеряешь веру, потому что в гордом одиночестве какая уж вера, но что ж поделать! Если храм рядом, тогда всё нормально.
Чёткий алгоритм: почитай про храм, почитай про Бога, начни читать молитвы, добавить ещё импровизации от себя, исповедоваться, причащаться, может, какой-нибудь кружок, дела милосердия... Впрочем, когда была репрессия и дискриминацией, милосердие тоже было совершенно официально (как и религиозное образование детей) запрещено. Зачем милосердие, есть самое милосердное государство рабочих и крестьян! Ну, конечно, чем-то кому-то всегда можно помочь. По телефону позвонить и с Новым Годом поздравить. И молитвы, молитвы, молитвы... А в оставшееся время книжники!
В наши дни всё резко усложнилось. Конечно, желающие легко — легче, чем в годы репрессии и дискриминации — могут найти себе и церковь, и наставника, и молитвы с книжками, а для полного кайфа ещё и дела милосердия, благо у государства рабочих и крестьян кончились деньги. Во всяком случае, оно так говорит, а с ним трудно спорить. Оно ж всё-таки царство кесаря! Самого Христа распяло, а с разными колобками и без распятия разберётся.
Это я написал «политику», которая должна быть отдельно от «религии»? Вот и первая же проблема нашего времени. Можно войти в вечную жизнь без политики, только хорошо ли, порядочно ли это будет. Да и где она — аполитичная вечность? Кто называет себя аполитичным, на самом деле — как и встарь, как и в палеолит — просто исповедует самую простую политику, политику конформизма. И — ничего, это не грех. Так к этому и относиться, а про себя самому решать.
Кроме «первой проблемы» есть ведь и «нулевая». Это раньше в вечную жизнь «вводили». Были «катехизаторы», «старцы», «наставники», «духовные директора» (это французский-католический так калькировали, «духовные учителя» имелось в виду). Всё это есть и сегодня. Теперь это вовсе не обязательно. Конечно, нормально, если люди Церкви настаивают: а ты не ломись в открытую дверь как лось, ошалевший от радости, что вырвался из леса в город. Присядь, успокойся, послушай,. Мы же стиральную машину включаем только после того, как прочтём инструкцию, о компьютере и говорить нечего, как же в Церковь без подготовки!
Только теперь все понимают, что Бог не стиральная машина, хоть и очищает. Умный учитель веры может и крестить сперва, а учить потом. Может и вовсе не учить — бывает, что Дух Божий сам человеку всё объяснит. Бывает, что человек такой грамотный, что всё может сам прочесть или уже прочёл. Учёного учить только портить. Это и к покаянию относится — бывает, человек уже так покаялся, так покаялся... Правда, как раз такой, скорее всего, будет каяться и дальше. В общем, введение в вечную жизнь всё менее введение и всё более вхождение, хотя одно другое совершенно не исключает.
Кроме проблем «как» и «кто» есть и проблемы вообще совершенно новые — пространства, времени, генетики. Конечно, эти проблемы были всегда, но в наше время они разрослись — и это большое человеческое счастье, потому что это всё разные измерения свободы. Ушли в прошлое (почти) времена, когда «где родился, там и пригодился». Родился в Польше, значит, католик. Ну, если только не родился в православном селе. В случае сомнений — генетика решала всё: человек либо в папу, либо в маму. Если отец и мать разных религий, то заранее иногда договаривались, в чьей вере воспитывать ребёнка. Мать православная, отец католик — дочки будут православные, мальчики католики.
Ещё до открытия ДНК и расшифровки генома эта замечательная простота стала хуже воровства. Можно своровать вещь, но нельзя своровать свободу. Попробовать своровать можно, но свобода обладает пакостным свойством исчезать из кошелька и даже из сейфа, куда её кладёт укравший, и самовозрождаться в том, у кого украдено. Особенно смешно бывает в современной России, когда православный энтузиаст говорить о своих православных отцах и дедах — а отцы и деды были чистые безбожники. Хуже того, в информационный век мы значительно больше знаем о своих предках — в старину быстро забывали, что дедушка был вообще-то проезжий баскак, а теперь нетрудно выяснить, что 8 прадедушек с прабабушками или 16 прапрадедушек с прапрабабушками были самых разных национальностей и религий. Даже не 8 или 16, а 10 или 40 — потому что свобода привела к тому, что один и тот же дедушка мог родиться в иудейской семье, стать атеистом, перейти в православие, а окончить дни буддистом.
Само время стало проблемой. Жизнь вечная всегда воспринималась как пожизненное пребывание в одной и той же религии. С браком сравнивали! Ну и вот — единобрачие из правила, защищаемого законом, превратилось, скорее, в редкость, вызывающую удивление, иногда прямо указывающую на принадлежность к Церкви. Монашеские обеты — и те перестали быть пожизненными. То есть, они формально пожизненные, но никого не накажут, если человек уйдёт из монастыря. Даже единоверцы презирать не будут — мало ли что, ну вот так Господь ведёт человека...
Вот это и будут золотые слова! Вечная жизнь — это не бесконечно длительная жизнь с людьми, это жизнь с Богом, Который создал и время, и вечность, и пространство, и всё-всё-всё. Он создал, Он и распоряжается, не мы. Вечная жизнь, оказывается, есть прежде всего сознание того, что ничто не вечно, во всяком случае — само по себе. Всё суета сует — даже вера, религия, Церковь — само по себе. Только с Богом всё обретает плотность, вечность, длительность во времени и протяжённость в пространстве, но только Бог определяет что, где и когда обретается.
В повседневной жизни человек ищет стабильности, ясности, предсказуемости. То же самое по умолчанию ищет человек и в жизни вечной, когда соприкасается с нею. Но вечная жизнь — не вечная временная жизнь, не вечная стабильность и ясность, ударение не на «вечное», а на «жизнь». Не на неизменности, а на отзывчивости, на творчестве, на диалоге, на свободе, — на всём том, что составляет самое вкусное в обычной жизни, самое вкусное и самое редкое, самое эфемерное, самое не вечное. В отличие от смерти и налогов.
Две крайности возможны, даже неизбежны для человека вечной жизни в современном мире. Одна крайность — когда рядом вообще не будет не то что единоверцев, а просто верующих. Безо всяких репрессий, а просто — ну нет и нет. И жить человеку как Аврааму в стране чужой. Это очень трудно, потому что вера по определению есть открытие через Бога — единства с людьми, и отчаянно хочется это единство пощупать, выявить, хотя бы по воскресеньям на пару часов.
В одиночестве очень легко утратить навыки веры, которая есть принципиально диалогическое явление, общение, как в одиночестве легко разучиться пилить двуручной пилой. Это ужас, но не ужас-ужас-ужас. В конце концов, монашество — именно об этом, только в монахи уходили добровольно и в зрелом (обычно) возрасте, а сегодня по-разному человек оказывается в духовном одиночестве. Правда, появилось виртуальное общение, но социальными сетями всё-таки ничего на ужин не выловишь, виртуальное общение, а кушать-то хочется реально.
Другая крайность — когда человек оказывается в гуще религии, имеет ежедневно столько религии, сколько в античность или в Средние века не имели за всю жизнь. Утром в Москве среди православных, днём в Риме среди католиков, вечером в Нью-Йорке среди протестантов. И все грамотные, все говорящие, каждый написал за свою жизнь в три раза больше Фомы Аквината, Лютера и Златоуста вместе взятых. Голова может закружиться — и кружится у некоторых. На Бога уже не остаётся ни сил, ни времени, ни понимания, отоспать бы.
Это — крайности, на практике всё не так уж плохо. Бога бояться — в церковь не ходить, людей бояться — в гроб ложиться. Возможности не только человеческого мозга, но и человеческого сердца намного больше, чем кажется, а если уж наотмашь — вообще-то бесконечны, ведь человек образ и подобие Божие, хоть и с трещинкой. Вот почему глубоко неправа всякая боязнь «сект», «зомбирования», «неправильной религии». Во всяком случае, для верующего человека вера — одновременно и о Цели, и о средствах, о Том, к Кому идёшь, но и о Том, с Кем идёшь. Можно потерять веру среди верующих, можно сохранить веру среди неверующих. Статистика обобщает, а не определяет, определяет Бог. Не среда порождает веру, не на среду и за потерю веры понять, — тут вера и проявляется, перестаёт быть пассивным свойством, становится активным действием. Когда и откуда уходить, как и куда приходить, — всё это перестаёт быть предсказуемым, как в Средние века. Так и слава Богу! Жизнь верующего становится полнокровной в своей непредсказуемости — при условии, что каждый поворот жизни верующий встречает с молитвой, надеждой и благодарностью как тем, среди кого был, там и Тому, с Кем и был, и есть и будет вечно.