Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Эдвард Карр

ИСТОРИЯ СОВЕТСКОЙ РОССИИ

 

К оглавлению



Часть II. Конституционная структура


Глава 9. ПАРТИЯ И ГОСУДАРСТВО

Концентрации власти в пределах партии соответствовал аналогичный процесс в государственных органах. Одни и те же люди, с теми же традициями и целями управляли делами партии и государства. Тот же непрекращающийся кризис и то же постоянное давление обстоятельств равно отягощали и партию и советские учреждения в период с 1917 по 1921 г. Крупные усовершенствования тех лет в государственном аппарате – сосредоточение центральной власти в руках Совнаркома за счет Всероссийского съезда Советов и ВЦИКа, сосредоточение власти в центре за счет местных Советов и съездов Советов с их органами – все это, в сущности, предшествовало соответствующему развитию партийной организации. В течение некоторого времени линии развития партии и государства шли параллельно. Затем с неизбежностью они начали сходиться и, наконец, слились. Этот процесс фактически завершился до смерти Ленина.

Переход власти внутри центрального советского аппарата от одних центральных органов к другим в большой мере совершился к тому времени, когда в 1918 г. была составлена Конституция. Уже тогда было очевидно, что суверенный Всероссийский съезд Советов – массовое собрание свыше тысячи делегатов – может царствовать, но не править. От первоначального намерения созывать его каждые три месяца пришлось после 1918 г. потихоньку отказаться в пользу ежегодных собраний [1], и один из выступавших на V Всероссийском съезде в июле 1918 г. жаловался, что ни председатель ВЦИКа, ни председатель Совнаркома не удосужились отчитаться перед съездом о деятельности этих органов за период, прошедший со времени предыдущего съезда [2]. Но поскольку Конституция распространила почти все функции съезда одновременно и на ВЦИК, переход власти к ВЦИКу произошел в целом безболезненно и спокойно. Та же участь постигла губернские и уездные съезды Советов. В резолюции VIII съезда партии в 1919 г. выражалось сожаление по поводу тенденции к передаче решения важных дел от Советов исполнительным комитетам [3]. Но несмотря на эту резолюцию, процесс продолжался безостановочно, действительная власть переходила от съездов Советов к избираемым ими исполнительным комитетам.

178

Однако власть, таким образом перешедшая от Всероссийского съезда Советов к ВЦИКу, не осталась у ВЦИКа. Самоусиление Совнаркома, начавшееся с первых дней советского строя, уже нельзя было сдержать, и ВЦИКу суждено было испытать несколько ранее, чем Центральному Комитету партии, тот же процесс численного увеличения и утраты реальной власти. Состав ВЦИКа, установленный Конституцией 1918 г. "в числе не свыше 200 человек", вырос до 300 человек в соответствии с декретом VIII Всероссийского съезда Советов, принятым в 1920 г. [4] Первоначально предполагалось, что ВЦИК будет заседать более или менее постоянно, но заседания происходили все реже и после 1921 г. свелись к трем заседаниям в год [5]. VII Всероссийский съезд Советов в 1919 г. сделал попытку восстановить власть ВЦИКа, возложив особые полномочия на его Президиум. До тех пор это был неформальный руководящий комитет, куда входили главные должностные лица ВЦИКа, включая его председателя; последний был обязан своим престижем тому факту, что в редких торжественных случаях он был нужен для формального исполнения роли главы государства; этот пост занимал Свердлов, а после его смерти в 1919 г. – Калинин. Принятая VII съездом Советов конституционная поправка возложила на Президиум ВЦИКа особые функции, в том числе предоставила право в периоды между сессиями ВЦИКа "утверждать постановления Совета Народных Комиссаров, а также приостанавливать его постановления" [6], а на VIII Всероссийском съезде Президиуму ВЦИКа было также предоставлено право отменять постановления Совнаркома и "издавать в порядке управления необходимые постановления от имени Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета" [7]. Но эти новшества в конечном счете ослабили ВЦИК, поскольку Президиум получил почти неограниченное право действовать от его имени; в то же время они ничуть не поколебали неуязвимую теперь позицию Совнаркома: возможностей его контролировать у Президиума было не больше, чем у самого ВЦИКа.

В Конституции 1918 г. положение о том, что "мероприятия, требующие неотложного выполнения, могут быть осуществлены Советом Народных Комиссаров", оказалось оговоркой, и притом, без сомнения, умышленной, позволяющей Совнаркому избегать мешающего ему контроля ВЦИКа. В период гражданской войны и чрезвычайного положения в стране все главные решения, будь то законодательного или исполнительного характера, не могли не быть "мероприятиями, требующими неотложного выполнения". Ленин как председатель Совнаркома активно участвовал в его деятельности, и личный авторитет Ленина распространялся на этот институт. С середины 1918 г. до начала лета 1922 г., когда болезнь оторвала Ленина от активного руководства делами, Совнарком при всем воздействии партийной власти, которому он, возможно, подвергался подспудно, был правительством РСФСР. Ему принадлежала не только полная исполнительная

179

власть, но и неограниченные законодательные полномочия благодаря праву издавать декреты [8], и он лишь формально был подотчетен ВЦИКу или номинально суверенному органу – Всероссийскому съезду Советов. В декабре 1920 г. Совет Труда и Обороны (СТО), орган, до этого ведавший снабжением армии [9], был преобразован в комиссию Совнаркома и стал своего рода экономическим генеральным штабом под непосредственным руководством Совнаркома; именно под эгидой СТО вскоре должен был возникнуть государственный плановый комитет. В течение 1921 г. объем работы Совнаркома был так велик, что это вызвало к жизни "Малый Совет Народных Комиссаров", в задачи которого входило заседать параллельно с главным Совнаркомом, избавив его от рутинных повседневных дел [10]. Совнарком стал электростанцией, которая приводила в движение и удерживала в движении весь правительственный механизм.

Концентрация центральной советской власти сопровождалась еще одним процессом, который также наблюдался и в партийных делах, – концентрацией власти в центре за счет местных органов. Процесс этот зашел уже далеко к тому времени, когда был составлен проект Конституции РСФСР. Однако дальнейшее развитие этого процесса повлекло за собой обстоятельство, не предусмотренное в Конституции. В ней ясно указывалось, что съезды Советов и их исполнительные комитеты подлежат контролю соответствующих вышестоящих институтов: сельские Советы – контролю волостных и районных съездов Советов, районные съезды – контролю губернских и областных съездов и т.д. Но не было ничего сказано о подчинении местных Советов, или съездов Советов, или их исполнительных комитетов другим центральным органам. По-видимому, эта проблема обострилась прежде всего в сфере экономики. На VIII съезде партии в марте 1919 г. Сапронов сокрушался, что ВСНХ стремится "построить местные совнархозы и оторвать их от губисполкомов", заявляя последним в случае их протеста: "Вы ни черта не понимаете в производстве". Сапронов также обвинил центральные органы в использовании финансовых мер для подавления местных советских органов [11]. В чрезвычайных условиях гражданской войны декретом Совнаркома от 24 октября 1919 г. были созданы "Революционные Комитеты" в районах, затронутых войной, и всем местным органам дано было указание им подчиняться [12]. На VII Всероссийском съезде Советов в декабре 1919 г. эту меру осуждали как неконституционную. Жалобу отклонили. Но количество декретов, принятых в следующем году, о положении и правах местных Советов [13] показывает, что на местах обиженно реагировали, когда центр посягал на их права, и что выработать пригодный для работы порядок было нелегко. И на IX съезде партии в марте 1920 г. Сапронов опять сравнивал сложившийся "вертикальный централизм" с "демократическим централизмом" как предполагаемой основой партийной и советской организации [14]. В декабре 1920 г. права губернских исполнительных

180

комитетов в этом отношении были наконец формально определены VIII Всероссийским съездом Советов. Эти комитеты (но не нижестоящие советские органы) могли приостанавливать исполнение предписаний отдельных народных комиссариатов (но не Совнаркома в целом) "в исключительных случаях, при явном несоответствии данного распоряжения постановлениям Совета Народных Комиссаров или Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, по постановлению губернского исполнительного комитета". Комитет могли тем не менее привлечь к коллективной ответственности за любую такую задержку [15].

Эта дилемма была в конце концов решена с помощью системы "двойного подчинения". Местным органам пришлось довольствоваться формальной властью, которая нормально не осуществлялась. Но вопрос продолжал время от времени вызывать разногласия, и уже в 1922 г. Ленин сам был вынужден вмешаться в серьезный спор по вопросу об организации судопроизводства. В мае 1922 г. народный комиссар юстиции Крыленко подготовил декрет, согласно которому прокуроры по всей стране должны были назначаться генеральным прокурором и подчиняться прежде всего ему, а не своим местным исполнительным комитетам. Это предложение подверглось жестокой критике на заседании ВЦИКа 13 мая 1922 г., и было выдвинуто требование установить систему "двойного подчинения" – генеральному прокурору и местному исполнительному комитету. Некоторые большевики разделяли эту точку зрения, но Ленин поддержал Крыленко. Он утверждал, что, поскольку повсюду в РСФСР "законность должна быть одна", доводы в пользу назначения и контроля центральной властью судебных работников неопровержимы. Призваннный таким образом к порядку ВЦИК 26 мая 1922 г. в связи с утверждением первого Уголовного кодекса РСФСР принял это предложение, и был сделан еще один шаг в направлении формального сосредоточения власти [16].

К этому времени, однако, вопросы о компетенции, возникавшие в различных советских органах, уже не имели такой реальной основы, поскольку правом принимать окончательное решение обладали не те учреждения, которые спорили между собой, а соответствующий партийный орган. Параллельные линии развития партийных и государственных институтов проходили настолько близко друг к другу, что их невозможно было четко разграничить. Бели система "двойного подчинения" действовала, то это происходило оттого, что и центральные советские органы, и местные исполнительные комитеты в конечном счете признавали власть, находящуюся за пределами системы Советов. Как и все остальное в РСФСР, отношения между коммунистической партией и Советским государством и его институтами не планировались заранее, перед революцией. Их пришлось постепенно вырабатывать в период острого кризиса, в условиях трудностей, напряжения. Впервые они были изложены в категорической форме VIII съездом партии в марте 1919 г.:

181

"Коммунистическая партия является организацией, объединяющей в своих рядах только авангард пролетариата и беднейшего крестьянства – ту часть этих классов, которая сознательно стремится к проведению в жизнь коммунистической программы.

Коммунистическая партия ставит себе задачей завоевать решающее влияние и полное руководство во всех организациях трудящихся: в профессиональных союзах, кооперативах, сельских коммунах и т.д. Коммунистическая партия особенно добивается проведения своей программы и своего полного господства в современных государственных организациях, какими являются Советы.

...РКП должна завоевать для себя безраздельное политическое господство в Советах и фактический контроль над всей их работой" [17].

Когда резолюция была принята, эти цели уже осуществлялись. Они были осуществлены двумя разными и определенными путями. На вершине Центральный Комитет партии – вытесненный вскоре Политбюро, созданным самим VIII съездом, – являлся высшим судьей во всех вопросах общественной политики и конечной инстанцией для апелляции во всей сложной структуре управления. На более низких уровнях партия стремилась входить, проникать во все административные институты, общественные или полуобщественные.

То обстоятельство, что принятие всех основных политических решений перешло к партийным органам, неправильно было бы рассматривать как результат какого-то заранее составленного плана. В первые недели революции Ленин всячески старался сделать Совнарком главным органом управления и там на деле принимались важные решения. Большевики первыми выдвинули лозунг "Вся власть Советам!" и, когда победа была завоевана, сделали Советы носителями суверенной государственной власти. Но Советы не были полностью – а вначале даже в большинстве своем – большевистскими. В течение какого-то времени из-за присутствия даже в Совнаркоме членов других партий [18] обсуждения в нем были оторваны от партийных совещаний. Поэтому, как говорилось в резолюции 1919 г., важной задачей партии стало "завоевать для себя безраздельное политическое господство в Советах".

Важнейшее решение об активизации сил революции в октябре 1917 г. было принято ЦК партии. По следующему спорному и сравнительно важному вопросу – о заключении мира в Брест-Литовске – борьба шла, как почти само собой разумеющееся, опять же в Центральном Комитете. Таким образом, на ранних этапах истории режима считалось естественным, что принятие политических решений – дело партии.

"Сегодня, – говорил Троцкий на II конгрессе Коминтерна в 1920 г., – мы получили от польского правительства предложение о заключении мира. Кто решает этот вопрос? У нас есть Совнар-

182

ком, но и он должен подлежать известному контролю. Чьему контролю? Контролю рабочего класса как бесформенной, хаотической массы? Нет. Созывается Центральный Комитет партии, чтобы обсудить предложение и решить, дать ли на него ответ" [19].

Когда в ходе эволюции партийных дел власть постепенно перешла от ЦК к Политбюро, последнее быстро подчинило своему влиянию Совнарком и другие главные правительственные органы [20]. Последующие съезды партии уделяли все больше внимания вопросам государственной политики, крупным и мелким. Важное решение о введении НЭПа впервые было обнародовано Лениным на X съезде партии. Съезды партии давали указания, касавшиеся даже великих организационных вопросов [21], и в отдельных случаях даже принимали официальные резолюции, которые санкционировали политику Советского правительства или определенные декреты Совнаркома [22].

Партийный контроль над правительственной политикой на высшем уровне дополнялся и приобретал действенность путем организованного включения членов партии во все отделы административного аппарата на всех уровнях. Партия осуществляла назначения на ключевые административные должности [23]. Много времени спустя после того, как меньшевики и эсеры были устранены из центральных органов власти, существенная часть состава местных Советов и тем более общественных институтов, игравших менее значительную роль, оставалась беспартийной или небольшевистской. Поэтому от большевистского меньшинства в таких учреждениях тем более требовались высокая организованность и дисциплина. Этот принцип был провозглашен в резолюции VIII съезда партии:

"Во всех советских организациях абсолютно необходимо образование партийных фракций, строжайше подчиняющихся партийной дисциплине. В эти фракции должны входить все члены РКП, работающие в данной советской организации" [24].

А в другой резолюции, принятой на том же съезде, партии предписывалось "включить новые тысячи лучших своих работников в сеть государственного управления (железные дороги, продовольствие, контроль, армия, суд и прочее)". В то же время членам партии рекомендовали стать активными членами своих профсоюзов [25]. На следующем съезде партии, который собрался в то время, когда первый этап гражданской войны был победоносно пройден, указывались новые сферы деятельности для членов партии – на заводах и фабриках, на транспорте, "в работе по проведению различных видов трудовой повинности", в "топливных организациях", в общественных столовых, домовых комитетах, общественных банях, школах и учреждениях по социальному обеспечению [26]. "Теперь мы управляем Россией, – говорил на этом съезде Каменев, – и только через коммунистов можно управлять ею" [27]. Между тем последняя часть Устава партии, принятого в 1919 г., "О фракциях во внепартийных учреждениях и организациях", предусматривала обязанности и функции чле-

183

нов партии, состоящие в том, чтобы участвовать в "съездах, совещаниях, учреждениях и организациях (Советах, исполнительных комитетах, профессиональных союзах, коммунах и т.п.)". Они должны были "организовывать фракции" и "на общем собрании данной организации обязаны голосовать единогласно". Требования дисциплины были наивысшими, когда члены партии работали вместе с беспартийными в официальных или полуофициальных организациях. Фракция была "целиком подчинена... соответствующей партийной организации" и обязана согласовывать свои действия с партийными решениями и рекомендациями [28].

Стирание границ между партией и государством не входило в первоначальные намерения тех, кто устанавливал такой порядок. В резолюции VIII съезда партии, где впервые определялись формы отношений между ними, указывалось, что смешивание их функций вызвало бы "гибельные результаты"; обязанность партии "руководить деятельностью Советов, но не заменять их" [29]. Тем не менее исполнение этой обязанности неизбежно заставляло все чаще возлагать главную ответственность за решения на партийные, а не на государственные органы. На XI съезде партии Ленин не одобрял постоянных обращений Совнаркома в Политбюро и говорил о необходимости "повысить авторитет Совнаркома" [30]. Уже в марте в основной резолюции XI съезда было сказано, что "становится возможным и необходимым разгрузить партию от ряда вопросов чисто советского характера, которые ей пришлось брать на себя в предшествовавший период", что требуется "гораздо более отчетливое разграничение между своей текущей работой и работой советских органов, между своим аппаратом и аппаратом Советов", и выражалось пожелание "поднять и усилить деятельность СНК" [31].

Но эти благочестивые пожелания лишь служили поводом для тех, кто – в особенности в экономике – стремился избавить административные органы государства от контроля партии, и следующий съезд счел необходимым предупредить о ton*, что этим текстам не следует давать столь широкое толкование: это может создать опасность уменьшения авторитета партии [32].

Вторжение партии в функции Советов было действительно слишком мощным, чтобы его можно было остановить, и Ленин с присущим ему реализмом смело встретил и принял то, что нельзя было изменить. "...Как правящая партия, – написал он уже в 1921 г., – мы не могли не сливать с "верхами" партийными "верхи" советские, – они у нас слиты и будут таковыми" [33]. В одной из своих последних статей в "Правде" в начале 1923 г. он указывал на ведение дел в области международных отношений как на удачный пример единства партийных и советских органов:

"Почему бы, в самом деле, не соединить те и другие, если это требуется интересом дела? Разве кто-либо не замечал когда-либо, что в таком наркомате, как Наркоминдел, подобное со-

184

единение приносит чрезвычайную пользу и практикуется с самого его начала? Разве в Политбюро не обсуждаются с партийной точки зрения многие мелкие и крупные вопросы о "ходах" с нашей стороны в ответ на "ходы" заграничных держав, в предотвращение их, ну, скажем, хитрости, чтобы не выражаться менее прилично? Разве это гибкое соединение советского с партийным не является источником чрезвычайной силы в нашей политике? Я думаю, что то, что оправдало себя, упрочилось в нашей внешней политике и вошло уже в обычай так, что не вызывает никаких сомнений в этой области, будет, по меньшей мере, столько же уместно (а я думаю, что будет гораздо более уместно) по отношению ко всему нашему государственному аппарату" [34].

После смерти Ленина традиция слияния укрепилась так прочно, что почти уже не имело значения, кто сообщает о важных решениях: партия или правительство, и иногда декреты принимались совместно от имени ЦК партии и ВЦИКа или Совнаркома.

Хотя практическая необходимость заставила Ленина признать непрерывно растущую концентрацию власти, нет оснований думать, что поколебалась его вера в противоядие "прямой демократии". Но он начал понимать, что движение будет более медленным, чем он вначале надеялся, что побороть дьявола бюрократии труднее, чем он предполагал. Теперь восхвалялась воспитательная функция Советской власти:

"Только в Советах начинает масса эксплуатируемых действительно учиться, не из книжек, а из собственного практического опыта, делу социалистического строительства, созданию новой общественной дисциплины, свободного союза свободных работников" [35].

В апреле 1921 г. Совнарком издал декрет, вызванный, как было объявлено, необходимостью "установления связи советских учреждений с широкими массами трудящихся, оживления советского аппарата и постепенного освобождения его от бюрократических элементов". Декрет имел целью, наряду с другими задачами, включить женщин, работниц и крестьянок, в отделы исполнительных комитетов съездов Советов: женщины должны были в течение двух месяцев вести административную работу, а затем возвращаться к своим обычным занятиям, если их не просили остаться на постоянную работу в исполкоме. Но самый интересный момент в этом бесполезном проекте состоял в том, что женщин следовало отбирать "через Отделы Работниц Российской Коммунистической Партии" [36]. Последним общенародным мероприятием Ленина явился смелый план такого слияния функций партии и государства, которое бы нейтрализовало зло бюрократизма. При царях должность государственного ревизора, учрежденная для контролирования финансовых нарушений, предусматривала затем общий контроль над деятельностью администрации. Декрет, учреждавший народный комиссариат государственного контроля, был принят через несколько недель

185

после революции, а декрет, принятый в марте 1918 г., расширил его полномочия [37]. Но народный комиссар не бил назначен, и комиссариат, по-видимому, существовал только на бумаге. Вскоре этим занялась партия. В резолюции VIII съезда партии, состоявшегося в марте 1919 г., в которой впервые попытались определить формы отношений между партией и государством, содержался пункт, где указывалось: "Дело контроля в Советской республике должно быть радикально реорганизовано с тем, чтобы создать подлинный фактический контроль социалистического характера". Кроме того, там было сказано, что ведущая роль в осуществлении этого контроля должна принадлежать "партийным организациям и профессиональным союзам" [38]. Зиновьев, который предложил эту резолюцию, высказал пожелание, чтобы этот новый орган "запускал бы свои щупальцы во все отрасли советского строительства, имел бы специальный отдел, занятый упрощением и усовершенствованием нашей машины" [39]. Другой выступавший охарактеризовал существующий государственный контроль как "допотопное учреждение, существующее со своими старыми чиновниками, со всякими контрреволюционными элементами и пр." [40]. Следствием резолюции был совместный декрет ВЦИКа и Совнаркома от 9, апреля 1919 г., учредивший народный комиссариат государственного контроля [41]. На этот раз решение принесло результаты. Комиссаром нового наркомата, как Зиновьев уже объявил на съезде [42], был Сталин, который, таким образом, одновременно с двойным назначением во вновь созданные Политбюро и Оргбюро партии [43] получил первую руководящую должность в государственном аппарате.

Задача нового комиссариата была, однако, деликатной и противоречивой, и он недолго просуществовал в своей первоначальной форме. Декретом ВЦИКа от 7 февраля 1920 г. он был преобразован в народный комиссариат рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрин, или РКИ) и ему был придан совершенно новый характер. Народный комиссар остался прежний, но "борьба с бюрократизмом и волокитой в советских учреждениях" должна была теперь осуществляться рабочими и крестьянами, которых избирали те, кто избирал и депутатов в Советы. Избрание производилось на короткие периоды, "чтобы постепенно все рабочие и работницы данного предприятия или все крестьяне были вовлечены в работы Инспекции" [44]. Такова была идея Ленина об использовании прямой демократии в качестве гарантии против бюрократизма. В декрете содержался любопытный пункт, предоставлявший профсоюзам право возражать против любого кандидата, избранного в Рабкрин, и предлагать замену. В апреле 1920 г. Ш Всероссийский съезд профсоюзов принял решение об активном участии в работе Рабкрина [45]. Можно предполагать, что участие профсоюзов было средством придания последовательности проекту, который без этого оказался бы неясным и нереальным.

186

Деятельность Рабкрина протекала бурно. В октябре 1920 г. в Москве состоялось первое "Всероссийское совещание ответственных работников РКИ", и на нем выступил Сталин, заявивший, что Рабкрин вызвал "ненависть со стороны некоторых зарвавшихся чиновников, а также некоторых коммунистов, которые голосу этих чиновников поддаются" [46]. Одна из трудностей состояла в подборе подходящих кадров для этого поздно созданного комиссариата. Даже Ленин, считавший Рабкрин важным средством в борьбе против бюрократии, признавал, что он "существует больше как пожелание", поскольку "лучшие рабочие были взяты на фронт" [47]. Осенью 1921 г. отчет Рабкрина о нехватке топлива вызвал неодобрение со стороны Ленина, и Сталин в качестве руководителя наркомата дал ответ, тактично взяв под защиту своего подчиненного [48]. Во многих партийных кругах к Рабкрину относились с возрастающим подозрением. Ленин защищал Сталина от нападок Преображенского на XI съезде в марте 1922 г. [49], но, когда Ленин через несколько недель предложил осуществлять через Рабкрин новую систему проверки исполнения декретов Совнаркома и Совета Труда и Обороны, Троцкий резко возражал против этого, заявив, что "в Рабкрине работают главным образом работники, потерпевшие аварию в разных областях", и сетуя на "чрезвычайное развитие интриганства в органах Рабкрина, что давно уже вошло в поговорку во всей стране". Ленин спокойно ответил, что Рабкин необходимо именно улучшить, а не закрыть [50].

Было бы гаданием на кофейной гуще рассуждать о том, растущее ли недовольство Рабкрином или же возникшее у Ленина личное недоверие к Сталину было основной причиной, казалось бы, внезапного изменения взглядов Ленина в последние несколько месяцев, когда он еще был у дел. Его последние две статьи, написанные или продиктованные в первые недели 1923 г., являлись неприкрытой атакой на Рабкрин в его тогдашнем виде и предложением предстоящему XII съезду перестроить его путем слияния с Центральной Контрольной Комиссией партии. Вторая статья, последняя из написанных Лениным, была особенно суровой:

"Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать... Либо не стоит заниматься одной из реорганизаций, которых у нас так много бывало, такого безнадежного дела, как Рабкрин, либо надо действительно поставить себе задачей создать медленным, трудным, необычным путем, не без многочисленных проверок, нечто действительно образцовое, способное внушать всякому и каждому уважение и не только потому, что чины и звания этого требуют" [51].

Горячо поддержав ленинский план реорганизации, Сталин тем самым ловко увернулся от подразумевавшегося упрека.

187

XII съезд в апреле 1923 г., после того как Ленина свалил второй приступ болезни, утвердил объединение, равносильное полному слиянию государственных и партийных институтов. Во-первых, полностью был изменен характер партийной Контрольной комиссии, до этого ограничивавшейся семью членами, как и Политбюро или Оргбюро. Число ее членов было увеличено до 50, "преимущественно из рабочих и крестьян"; для руководства ею был назначен Президиум из 9 человек. Во-вторых, было установлено, что народный комиссар Рабоче-крестьянской инспекции назначается Центральным Комитетом партии и, по возможности, из состава Президиума ЦКК. В-третьих, членов Контрольной комиссии следовало назначать как в Рабкрин, таки в коллегии различных комиссариатов [52]. Комиссариату предоставлялись широкие полномочия, после того как декретом от 12 ноября 1923 г. он был преобразован в комиссариат СССР [53]. Но в сущности, его власть была слита с властью Центральной Контрольной Комиссии партии. ЦКК, укрепленная благодаря ее недавно организованному взаимодействию с ГПУ [54], получила таким путем возможность осуществлять через Рабкин прямой конституционный контроль над всей деятельностью советской администрации.

Отчет Сталина об организационной деятельности, сделанный на XII съезде партии, привлек внимание к возрастающему значению другого учреждения. Как простовато, но многозначительно заметил Сталин, "правильная политическая линия" составляла только половину дела: необходимо было также подобрать работников, способных осуществлять директивы [55]. С 1920 г. один из трех секретарей партии занимался так называемым "Учетно-Распределительным Отделом" (Учраспред), который вел учет членов партии и руководил их распределением – "мобилизацией, перемещением и назначениями членов партии" [56]. В связи с окончанием гражданской войны и процессом демобилизации масштабы деятельности Учраспреда расширились. Его отчет на X съезде партии в марте 1921 г. показал: менее чем за 12 месяцев он произвел перемещение и назначение 42 тыс. членов – партии [57]. В то время он в основном занимался "огульными мобилизациями", а не индивидуальными назначениями, которые предоставлялись областным и губернским комитетам. Но по мере того как административный аппарат роси управление народным хозяйством стало одной из его главных задач, конкретные назначения стали играть более важную роль и, как заметил Сталин, появилась необходимость "каждого работника изучать по косточкам". С этой целью Центральный Комитет за некоторое время до XII съезда решил "расширить" аппарат Учраспреда, "чтобы дать партии возможность укомплектовать коммунистами управляющие органы наших основных предприятий и тем осуществить руководство партии госаппаратом". Таким образом, Учраспред стал незаметным, но могущественным центром контроля партии над государственными орга-

188

нами, политическими и экономическими. Он также оказался под руководством генерального секретаря полезным средством для увеличения личной власти Сталина как в партийном, так и в государственном аппарате. Замечания Сталина на XII съезде явились одним из редких проблесков, когда на миг приоткрылись для внешнего мира те рычаги, которыми приводился в действие аппарат.

Таким образом, еще до смерти Ленина была признана и провозглашена власть партии над всеми сторонами политики, над всеми сторонами системы управления. На высшем уровне главная роль партии при окончательном определении политики была обеспечена верховной властью Политбюро. В деле административного управления комиссариаты подлежали контролю народного комиссариата Рабоче-крестьянской инспекции, а через него – контролю Центральной Контрольной Комиссии партии. На низшем уровне партийные "фракции", подчинявшиеся партийным указаниям и дисциплине, активно участвовали в работе любого официального или полуофициального органа, имевшего какое-либо значение. Более того, в таких организациях, как профсоюзы и кооперативы, и даже на основных промышленных предприятиях, партия осуществляла те же руководящие функции, что и в государстве. Как автономия входивших в РСФСР (а позднее в Советский Союз) республик и территорий была ограничена их общей зависимостью от политических решений центральных органов вездесущей партии, так и независимость профсоюзов и кооперативов от государственных органов была ограничена таким же всеобщим подчинением воле партии.

Время от времени менялась формулировка, с помощью которой была выражена эта сложная связь институтов и функций. Ленин писал:

"...Партия, так сказать, вбирает в себя авангард пролетариата, и этот авангард осуществляет диктатуру пролетариата. И, не имея такого фундамента, как профсоюзы, нельзя осуществлять диктатуру, нельзя выполнять государственные функции. Осуществлять же их приходится через ряд особых учреждений опять-таки нового какого-то типа, именно: через советский аппарат" [58].

В 1919 г. Ленин язвительно возражал тем, кто подвергал нападкам "диктатуру партии":

"Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем, потому что это та партия, которая в течение десятилетий завоевала положение авангарда всего фабрично-заводского и промышленного пролетариата" [59].

Он высмеивал тех, для которых диктатура одной партии" была пугалом, и добавлял: "Диктатура рабочего класса проводится той партией большевиков, которая еще с 1905 г. и раньше слилась со всем революционным пролетариатом" [60]. Позднее он отзывался о попытке разграничить диктатуру класса и диктату-

189

ру партии как "о самой невероятной и безысходной путанице мысли" [61]. В течение нескольких лет такая формулировка удовлетворяла партию. На XII съезде партии, где Ленин уже не присутствовал, Зиновьев небрежно упомянул "товарищей, которые говорят: "диктатура партии – это делают, но об этом не говорят", и принялся излагать идею диктатуры партии как диктатуры Центрального Комитета:

"Нам нужен единый, сильный, мощный ЦК, который руководит всем. ...ЦК на то и ЦК, что он и для Советов, и для профсоюзов, и для кооперативов, и для губисполкомов, и для всего рабочего класса есть ЦК. В этом и заключается его руководящая роль, в этом выражается диктатура партии" [62].

И в резолюции съезда указывалось: "Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, т.е. Компартии" [63].

Однако на этот раз деспотизм Зиновьева вызвал противодействие. Что касается Сталина, то он был озабочен тем, чтобы не допустить вмешательства – не партии в деятельность государственных органов (это уже было делом решенным), а ЦК в деятельность рабочих органов партии, в том числе Секретариата, – и идея диктатуры ЦК была ему не по вкусу [64]. На съезде он осторожно назвал представление о том, что "партия дает приказы... а армия, т.е. рабочий класс, осуществляет эти приказы", "в корне неверным" и развернул метафору о семи "приводных ремнях", соединяющих партию и рабочий класс: профсоюзах, кооперативах, союзах молодежи, делегатских собраниях работниц, школах, печати и армии [65]. Год спустя он смело заявил, что диктатура партии – "чепуха", и объяснил, что этот термин появился в резолюции XII съезда "по недосмотру". Но какой бы ни была формулировка, сущность факта нигде сомнению не подвергалась. Именно Российская коммунистическая партия (большевиков) давала жизнь, направление, движущую энергию любой форме общественной деятельности в СССР, и ее решения были обязательны для любой общественной или полуобщественной организации. С этого времени любая значительная борьба за власть происходила уже в недрах партии.

 


[1] Только в 1921 г. IX Всероссийский съезд Советов формально утвердил ежегодный созыв Всероссийского съезда, а также губернских, уездных и районных съездов.

[2] "Пятый Всероссийский съезд Советов", с. 81-82.

[3] "КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 107.

[4] "Съезды Советов РСФСР...", с. 176.

[5] Там же, с. 219.

[6] Там же, с. 148.

[7] Там же, с. 176.

[8] По свидетельству Г. Вернадского (G. Vernadsky. A History of Russia. New and Revised Ed., New York, 1944, p. 319), за период с 1917 по 1921 г. Совнарком издал 1615 декретов, а ВЦИК – лишь 375.

[9] Он был создан декретом от 30 ноября 1918 г. как Совет Рабочей и Крестьянской Обороны ("Собрание узаконений... за 1917-1918 г г.", № 91-92, ст. 924) и был переименован в Совет Труда и Обороны в апреле 1920 г., когда занялся также мобилизацией рабочей силы на гражданские работы (В.И. Ленин. Соч., 2-е изд., T.XXVI, с. 619-620, прим. 23).

[10] Первое официальное упоминание об этом органе появилось, по-видимому, в декрете от 6 октября 1921 г. ("Собрание узаконений... за <…> 21 г.", №68, ст. 532).

[11] 'Восьмой съезд РКП(б)...", с. 203, 314-317; для сравнения см.. главу 6.

[12] "Собрание узаконений... за 1919 г.", № 53, ст. 508.

[13] "Собрание узаконений... за 1920 г.", № 1-2, ст. 5; Г 11, ст. 68; № 20, ст. 108; №26, ст. 131.

[14] "Девятый съезд РКП(б)". М., 1960, с. 51.

[15] "Съезды Советов РСФСР...", с. 177. По имеющимся сведениям, в следующем году было несколько случаев "рассмотрения Верховным трибуналом дел о привлечении к ответственности местных продовольственных отделов, экономических советов, отделов здравоохранения и т.д. за самовольное невыполнение, тем или иным образом, решений центральной власти (A. Rothstein. The Soviet Constitution, 1923, p. 86-87). Это говорит о том, что приостановка исполнения, по-видимому, не поощрялась.

[16] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 197-201,550-551.

[17] "КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 107-108. Зиновьев в дискуссии перед принятием резолюции охарактеризовал положение еще более резко: "Основные вопросы политики, международные и внутренние, должны решаться ЦК нашей партии, т.е. партией коммунистов, которая потом проводит через советские органы эти свои решения. Проводит, конечно, умело, тактично, не так, чтобы наступать на ноги Совнаркому и другим учреждениям" ("Восьмой съезд...", с. 289). Зиновьев не занимал правительственных должностей, кроме поста председателя Петроградского Совета.

[18] Первоначально Совнарком был полностью большевистским. В ноябре 1917 г. в него вошли три левых эсера, но они вышли в отставку после ратификации Брест-Литовского договора ГУВсероссийским съездом Советов в марте 1918 г.

[19] "2-ой конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет". Петроград, 1921, с. 87.

[20] Специалист, выполнявший работы для Советского правительства в этот период, оставил следующее свидетельство: "Известные мне два высших правительственных органа – Совет Народных Комиссаров и Совет Труда и Обороны – обсуждали практические способы осуществления тех мер, которые были уже определены тайным святилищем партии — Политбюро" (S. Liberman. Building Lenin's Russia. Chicago, 1945, p. 13).

[21] В качестве примера можно привести следующий пункт резолюции УШсъезда партии: "Функции Президиума ВЦИК не разработаны в Советской конституции. На ближайшем съезде Советов необходимо, на основе всего практического опыта, точно формулировать права и обязанности Президиума ВЦИК и разграничить круг его функций с кругом функций Совнарком» ("КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 107). Теоретически такие резолюции являлись директивами для партийной фракции на съезде, практически они были обязательными для самого съезда.

[22] Пример можно найти в резолюции Хсъезда партии, состоявшегося в 1921 г. ("КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 371).

[23] На ХII съезде партии в 1923 г. Зиновьев объяснял, что председатели исполнительных комитетов губернских Советов назначаются Центральным Комитетом партии и что если изменить этот порядок, то "в этот момент у нас все вверх дном пойдет" ("Двенадцатый съезд РКП (большевиков)...", с. 228).

[24] "КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 108.

[25] ("Двенадцатый съезд РКП (большевиков)...", с. 103

[26] ("Двенадцатый съезд РКП (большевиков)...", с. 261

[27] "Девятый съезд РКП(б). Март-апрель 1920 года. Протоколы". М., I960, с. 308.

[28] "КПСС в резолюциях...", т. 2, с.. Повсюду левые партии особенно настаивали на том, чтобы их делегаты на представительных съездах голосовали в соответствии не с личными убеждениями, а с партийными решениями. В социал-демократической партии в германском рейхстаге сурово насаждалась фракционность. Известное решение 4 августа 1914 г. о поддержке военных кредитов было принято единогласно, хотя на предшествовавшем этому обсуждении внутри фракции 78 человек голосовали за поддержку, а 14 – против. Гаазе, зачитавший в рейхстаге заявление партии, был одним из тех, кто на заседании фракции голосовал против поддержки военных кредитов.

[29] "КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 108.

[30] В.И. Леннин. Полн. собр. соч., ..45, с. 114.

[31] "КПСС в резолюциях..." т. 2, с. 481.

[32] Там же, т 3, с. 55.

[33] В. И Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 15.

[34] Там же, т. 45, с. 398-399. Три месяца спустя, при обсуждении вопроса о Грузии на XII съезде партии, Бнукидзе сделал несколько многозначительных замечаний: "Мне, товарищи, хорошо известны взаимоотношения между центральными советскими органами и центральным партийным органом РСФСР, и прямо скажу, что ни одно советское учреждение на территории РСФСР не пользуется такой свободой действий, как грузинский Совнарком или грузинский ЦИК в Грузии. Там целый ряд важнейших вопросов республиканского значения проводится без всякого ведома и ЦК Грузии, и Закрайкома, чего в центре у нас не делается и не должно делаться, пока у нас партия руководит всей политикой" ("Двенадцатый съезд РКП (большевиков)...", с. 587).

[35] В.И. Ленин, Полн. собр. соч,, т. 41, с. 187-188.

[36] "Собрание узаконений... за 1921 г.", № 35, ст. 186. Это, возможно, первый случай возложения обязанности на партию в официальном декрете.

[37] "Собрание узаконений... за 1917-1918 г г.", № 6, ст. 91-92; № 30, ст. 393.

[38] "КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 107.

[39] "Восьмой съезд РКП(б)...", с. 291.

[40] Там же, с. 208.

[41] "Собрание узаконений... за 1919 г.", № 12, ст. 122.

[42] "Восьмой съезд РКП(б)...", с. 224.

[43] См. главу 8.

[44] "Собрание узаконений... за 1920 г.", № 16, ст. 95. В основу декрета легло предложение, первоначально выдвинутое московским делегатом на VII Всероссийском съезде Советов в декабре 1919 г. ("Седьмой Всероссийский съезд Советов". М., 1920, с. 211).

[45] "Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов". М., 1921, т. I, с. 118.

[46] И.В. Сталин. Соч., т. 4, с. 368.

[47] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 34.

[48] Там же, т. 44, с. 127-132, 548. Письмо Сталина не включено в собрание его сочинений, по-видимому, потому, что 25 лет спустя ему больше не подобало расходиться с Лениным даже по второстепенному вопросу.

[49] См. главу 8; В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 122.

[50] Первоначальное предложение Ленина см.: В.И. Ленин. Соч., 2-е изд., т. XXVII, с. 287, 289; письмо Троцкого см.: В.И. Ленин. Соч., 2-е изд., т. XXVII, с. 542—543. Замечание Ленина по поводу критики Троцкого — это один из тех немногих документов в собрании сочинений, из которых опубликованы, без какого-либо объяснения, только отрывки и не в хронологическом порядке (В.И. Ленин. Соч., 2-е изд., т. XXVII, с. 157). Ленин упоминает число служащих тогдашнего Рабкрина – 12 тыс. человек.

[51] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 393-394.

[52] 'КПСС в резолюциях...", т. 3, с. 95. Этим решениям предшествовала длинная резолюция "О задачах РКИ и ЦКК" (там же, с. 89-94).

[53] "Собрание узаконений... за 1923 г.", № 109-110, ст. 1042.

[54] См. главу 8.

[55] И.В. Сталин. Соч., т. 5, с. 210-213.

[56] Первый отчет Учраспреда см. в: "Известия Центрального Комитета...", № 22, 18 сентября 1920 г., с. 12-15. Краткий перечень его функций см.: Там же, с. 11» 23,23 сентября 1920 г., с. 1.

[57] Там же, № 28,5 марта 1921 г., с. 13.

[58] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с.. Неуклюжесть стиля, редко встречающаяся в сочинениях Ленина, выдает запутанность самой ситуации: глагол "осуществлять" трижды встречается в четырех строчках.

[59] Там же, т. 39, с. 134.

[60] Там же, с. 157-158.

[61] Там же, т. 41, с. 24-25.

[62] "Двенадцатый съезд РКП(б)...", с. 47, 227-228.

[63] "КПСС в резолюциях...", т. 3, с. 53.

[64] Троцкий писал (Л. Троцкий Сталин, с. 367), что сразу после XII съезда Зиновьев начал придумывать, как уменьшить значение Секретариата в партийном аппарате.

[65] И.В. Сталин. Соч., т. 5, с. 198-205. Почти три года спустя Сталин развил эту идею в несколько иной форме: теперь было пять "приводов", или "рычагов", через которые действует диктатура пролетариата – профсоюзы, Советы, кооперативы, союз молодежи и партия (там же, т. 8, с. 32-35). 66. Там же, т. 6, с. 258.


ПРИЛОЖЕНИЕ А. ЛЕНИНСКАЯ ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА

Представление о государстве как неизбежном зле, проистекающем от греховной природы человека, уходило корнями в традиции христианства. В средние века между властью церковной и политической наблюдалось равновесие; каждая в своей сфере главенствовала, но первую почитали больше. Лишь когда Реформация подчинила церковь государству и возникло современное государство, обязанность вести борьбу против политических злоупотреблений перешла к светской власти. Томас Мор в своей "Утопии" выявил связь между институтом частной собственности и тем злом, которое причиняет правительство. Он предвосхитил ту характеристику государства, которая три столетия спустя широко распространилась:

"Итак, рассчитывая на снисхождение, я должен все же сказать одно: все остальные правительства, которые я вижу или знаю, – это заговор богатых. Притворяясь, что управляют народом, они лишь преследуют собственные цели всеми способами, с помощью всех возможных ухищрений. Они делают это прежде всего для того, чтобы можно было в безопасности сохранить все, что они так нечестно нажили, и затем, чтобы можно было заставить бедняков трудиться за самую низкую плату и угнетать их, как угодно".

Но это оставалось единичной вспышкой озарения, и только в XVIII веке начали формироваться современные социалистические взгляды на государство. В соответствии с христианским учением, государство было злом, но злом неизбежным, поскольку природа человека была греховной. В соответствии с рациональной верой в природу, исповедуемой просветителями, государство было противоестественным и потому – злом. Заметно влияние этих взглядов, в частности, на Морелли и Руссо, но именно Уильям Годвин в своем "Рассуждении о политической справедливости" создал то, что с полным основанием считают библией анархизма. По мнению Годвина, собственность, брак и государство противоречат природе и разуму.

"Прежде всего, – пишет он, – мы не должны забывать, что правительство есть зло, узурпация права на личное мнение, на индивидуальное человеческое сознание и что, тем не менее, мы, по-видимому, должны признать его злом неизбежным в настоящее время. Нам, поборникам разума и человеческой приро-

191

ды, надлежит признавать его как можно меньше и внимательно следить, не пора ли вследствие постепенного просветления человеческого разума уменьшить и это немногое" [1].

Далее в той же работе он становится смелей и напрямик предлагает "упразднить шарлатанство правительства". С этого времени ведущие писатели, радикалы и социалисты – Сен-Симон, Роберт Оуэн, Фурье, Леру, Прудон – озабочены проблемой вытеснения государства и его превращения в общество производителей и потребителей. Моисею Гессу, радикальному сподвижнику молодого Маркса, оставалось лишь снабдить эти идеи гегельянской терминологией, которую обычно употребляли молодые германские интеллектуалы 40-х годов XIX века. Он полагал, что, пока существует государство, какой бы ни была форма правления, всегда будут правители и рабы, и это противоречие сохранится, "пока государство, основа полярного противоречия, не исчезнет, согласно законам диалектики, и не уступит место социальному единообразию, которое явится основой общности" [2].

Маркс быстро воспринял представление о государстве как орудии, с помощью которого правящий класс преследует и отстаивает свои интересы. В одной из ранних работ, направленной против рейнских землевладельцев, он в гиперболическом стиле, присущем его раннему периоду, описывал, как "органы государства" становятся "ушами, глазами, руками, ногами, посредством которых интерес лесовладельца подслушивает, высматривает, оценивает, охраняет, хватает, бегает" [3]. Современное государство "существует только ради частной собственности"; оно есть "не что иное, как форма организации, которую неизбежно должны принять буржуа, чтобы – как вовне, так и внутри государства – взаимно гарантировать свою собственность и свои интересы" [4].

Однако частная собственность на капиталистическом этапе порождает свою противоположность – лишенный собственности пролетариат, которому предстоит ее уничтожить. Как сказал Гесс, государство есть выражение этого противоречия, этого конфликта между классами. Когда это противоречие разрешится уничтожением частной собственности и победой пролетариата (который, достигнув победы, перестанет быть пролетариатом), общество больше не будет разделяться на классы и государство лишится iaison d'etre [*[5]]. Таким образом, государство – это "суррогат коллективности" [6]. Первое краткое изложение взглядов Маркса содержалось в "Нищете философии", опубликованной в 1847 г.:

"Рабочий класс поставит, в ходе развития, на место старого буржуазного общества такую ассоциацию, которая исключает классы и их противоположность; не будет уже никакой собственно политической власти, ибо именно политическая власть есть

192

официальное выражение противоположности классов внутри буржуазного общества" [7].

В первой работе, написаннаой Марксом в зрелые годы,-"Манифесте Коммунистической партии" – содержались те же выводы и предсказывалось наступление времени, когда различия между классами будут сметены и "публичная власть потеряет свой политический характер". Но в основном внимание в ней уделялось очередному практическому шагу, который состоял в том, что пролетариат "основывает свое господство посредством насильственного ниспровержения буржуазии" и произойдет отождествление государства с "пролетариатом, организованным как господствующий класс". Такова была идея, которую Маркс четыре года спустя выразил в знаменитом лозунге о "диктатуре пролетариата". Но одновременно он указывал, что эта диктатура – "лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классе" [8].

Двадцать лет спустя, когда Маркс в знаменитой работе "Гражданская война во Франции" выявил в Парижской Коммуне узнаваемый, хотя и несовершенный, прототип диктатуры пролетариата, он все еще характеризовал государство как "паразитический нарост" и писал об "уничтожении той государственной власти", которая "теперь делается излишней" [9]. А Энгельс позднее добавил еще более определенное замечание:

"...Победивший пролетариат, так же как и Коммуна, вынужден будет немедленно отсечь худшие стороны этого зла, до тех пор, пока поколение, выросшее в новых, свободных общественных условиях, окажется в состоянии выкинуть вон весь этот хлам государственности" [10].

Маркс, таким образом, никогда не отказывался, или не мог отказаться, от мысли, что государственная власть есть проявление классового антагонизма – зла, которое исчезнет в будущем бесклассовом обществе. Однако описание этой конечной цели его лично интересовало меньше, чем анализ непосредственных мер, необходимых для установления диктатуры пролетариата. Наиболее законченное описание учения Маркса о государстве пришлось дать Энгельсу:

"...Когда не будет ни одного общественного класса, который надо бы было держать в подавлении, когда исчезнут вместе с классовым господством, вместе с борьбой за отдельное существование, порождаемой теперешней анархией в производстве, те столкновения и эксцессы, которые проистекают из этой борьбы, – с этого времени нечего будет подавлять, не будет и надобности в особой силе для подавления, в государстве. Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества – взятие во владение средств производства от имени общества, – является в то же время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним и само собой досыпа-

193

ет. На место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами. Государство не "отменяется", оно отмирает" [11].

Именно Энгельс писал также несколько лет спустя:

"С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство. Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором" [12].

Таким образом, учение о государстве, созданное в произведениях Маркса и Энгельса, имело две стороны. В конечном счете традиционное социалистическое представление о том, что государство само по себе есть зло, результат противоречия, орудие подавления, которому нет места при будущем коммунистическом строе, полностью сохранялось. Но утверждалось, что, разрушив революционными средствами буржуазную государственную машину, пролетариат будет вынужден создать на время свою собственную государственную машину – диктатуру пролетариата, – до тех пор пока не будут уничтожены остатки буржуазного общества и упрочен бесклассовый социалистический строй. Таким образом, было установлено практическое разграничение между конечным коммунистическим обществом, когда исчезнет всякое неравенство между людьми и не будет государства, и тем, что приобрело известность под названием "социализм", или "первая стадия коммунизма", когда еще не уничтожены остатки буржуазного строя и государство принимает форму диктатуры пролетариата. Этому разграничению предстояло приобрести главное значение в партийной доктрине.

На Ленина оказало особое влияние одно дальнейшее усовершенствование марксистской теории государства. Сущность государства заключалась в разделении общества на два противоборствующих класса – управляющих и управляемых. Энгельс, осуждая тайный революционный "Альянс" Бакунина, упрекал его в том, что он создает пропасть между теми, кто руководит, и теми, кем руководят, и восстанавливает "авторитарное государство" [13], и в работе Энгельса "Происхождение семьи, частной собственности и государства" государство характеризуется как "сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него" [14]. Отсюда возникала знакомая проблема бюрократии. По мнению Энгельса, Парижская Коммуна сумела ее решить:

"Во-первых, она назначила на все должности, по управлению, по суду, по народному просвещению, лиц, выбранных всеобщим избирательным правом, и притом ввела право отзывать этих выборных в любое время по решению их избирателей. А во-вторых, она платила всем должностным лицам, как высшим, так и низшим, лишь такую плату, которую получали другие рабочие".

194

Эти меры Энгельс характеризовал как "взрыв старой государственной власти и ее замена новой, поистине демократической" [15]. Отсюда излюбленное ленинское положение о необходимости заменить бюрократию как типичное орудие государства рабочим самоуправлением.

В течение 30 лет после смерти Маркса теория государства была пробным камнем, разделившим европейское рабочее движение на две коренным образом противоборствующие друг с другом группы – анархистов и признающих необходимость государства социалистов.

Анархисты начали с традиционного социалистического отрицания государства. Они отвергали его на том же самом основании, что и Маркс, а именно потому, что государство – это орудие в руках правящего и угнетающего класса. Они также рассчитывали на то же самое окончательное решение проблемы – замену государства "организацией производительных сил и экономических служб" [16]. Но свое отрицание государства они распространили на любую предварительную или временную форму государства. По этому поводу Ленин приводил слова Энгельса:

"...Антиавторитаристы требуют, чтобы политическое государство было отменено одним ударом, еще раньше, чем будут отменены те социальные отношения, которые породили его. Они требуют, чтобы первым актом социальной революции была отмена авторитета.

Видали ли они когда-нибудь революцию, эти господа? Революция есть, несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна" [17].

Упорно отвергая власть, анархисты стали непримиримыми противниками диктатуры пролетариата – с этим был связан спор между Марксом и Бакуниным. Синдикалисты, усовершенствовав грубый догматизм анархистов, полагали, что будущая организация общества будет основываться не на какой-либо системе территориальных государств, а на связи профсоюзов и производственных ассоциаций. Цель синдикализма, по определению его видного философа, состояла в том, чтобы "вырвать у государства и общины один за другим все их атрибуты власти в целях обогащения пролетарских организаций по мере их создания, особенно синдикатов" [18], или, короче, – "подавить государство" [19]. Что касалось непосредственной тактики, то синдикалистское движение отвергало все формы .политической борьбы. Государство рухнет в результате революционной экономической борьбы рабочих, которая примет форму всеобщей стачки; любая конструктивная программа в отношении государства противоречила природе и принципам синдикализма. Эти тенденции преобладали во Франции и других романских странах, где марксизм никогда не имел глубоких корней.

С другой стороны, германские социал-демократы не менее решительно продвигались к объяснению марксизма, которое было диаметрально противоположно взглядам анархистов и

195

синдикалистов. Исповедуя прусско-гегельянское уважение к власти государства и марксистское неуважение к последователям Бакунина, они, под влиянием хитроумной политики Бисмарка и пламенного красноречия Лассаля, согласились поверить, что государство можно заставить служить интересам рабочих. Они вскоре отошли от строгой марксистской позиции в двух важных вопросах. Они объявили утопией и сдали в архив "мысль" об "отмирании" государства, отказавшись, таким образом, от главной социалистической традиции в отношении к государству. Вместо того чтобы, подобно Марксу, настаивать на том, что пролетариат должен сломать революционными средствами буржуазную государственную машину и установить собственное государственное орудие – диктатуру пролетариата, они поверили в возможность захвата существующей государственной машины, преобразования ее и использования в пролетарских целях. В 90-е годы XIX века Эдуард Бернштейн стал лидером ревизионистской группы в Социал-демократической партии Германии, открыто выступавшей за достижение социализма через реформы в сотрудничестве с буржуазным государством. Силу этого движения показывает тот факт, что Каутский и его последователи, первоначально боровшиеся против него от имени ортодоксального марксизма, в конце концов пришли к взглядам, которые не отличались от ревизионизма. Марксистское отрицание государства было отброшено, о нем отзывались, по словам Ленина, "точно о "наивности", отжившей свое время, – вроде того как христиане, получив положение государственной религии, "забыли" о "наивностях" первоначального христианства с его демократически-революционным духом" [20]. Итак, германские социал-демократы скорее приблизились к позиции английских радикалов, тред-юнионистов и фабианцев, которые никогда не были марксистами и никогда не поддерживали искренне антигосударственной традиции европейского социализма. Соединенное влияние германской и английской групп во Втором Интернационале расчистило путь для такого союза между социализмом и национализмом, который расколол Интернационал на части, когда в 1914 г. вспыхнула война.

Ленин оставался, по крайней мере вплоть до Октябрьской революции, последовательным марксистом в своем отношении к государству, точно прокладывая курс между Сциллой анархизма и Харибдой преклонения перед государством. Он предельно ясно объяснил свою позицию в одном из "Писем из далека", которые написал из Швейцарии в период между Февральской революцией и возвращением в Россию:

"Нам нужна революционная власть, нам нужно (на известный переходный период) государство. Этим мы отличаемся от анархистов. Разница между революционными марксистами и анархистами состоит не только в том, что первые стоят за централизованное, крупное, коммунистическое производство, а вторые за раздробленное, мелкое. Нет, разница именно по во-

196

просу о власти, о государстве состоит в том, что мы за революционное использование революционных форм государства для борьбы за социализм, а анархисты – против.

Нам нужно государство. Но нам нужно не такое государство, каким создала его буржуазия повсюду, начиная от конституционных монархий и кончая самыми демократическими республиками. И в этом состоит наше отличие от оппортунистов и каутскианцев старых, начавших загнивать, социалистических партий, исказивших или забывших уроки Парижской Коммуны и анализ этих уроков Марксом и Энгельсом" [21].

В момент возвращения в Россию в начале апреля 1917 г. он заявил еще более решительно:

"Марксизм отличается от анархизма тем, что признает необходимость государства и государственной власти в революционный период вообще, в эпоху перехода от капитализма к социализму в частности.

Марксизм отличается от мелкобуржуазного, оппортунистического "социал-демократизма" г. Плеханова, Каутского и К° тем, что признает необходимость для указанных периодов не такого государства, как обычная парламентарная буржуазная республика, а такого, как Парижская Коммуна" [22].

Однако когда в конце лета 1917 г. Ленин, все еще скрываясь в Финляндии, сел писать свою главную работу о марксистской теории государства, вторая из этих ересей его больше заботила, чем первая. Анархистские и синдикалистские возражения против политической борьбы или возможной диктатуры пролетариата большой роли не играли [23]. Но именно верность так называемых социал-демократов своему национальному государству, их отказ от основного социалистического принципа враждебного отношения к государству сломали международную солидарность рабочих Европы и заставили их участвовать в братоубийственной борьбе по приказу правящих классов своих стран. Отсюда некоторое усиление одной стороны проблемы в работе "Государство и революция", написанной Лениным в августе – .сентябре 1917 г., но не публиковавшейся до следующего года. Довод, направленный против анархистов в защиту диктатуры пролетариата, занял всего несколько торопливых абзацев. Основная же часть работы посвящена атаке на тех псевдомарксистов, которые не желали признать, во-первых, что государство' есть продукт классовых антагонизмов и орудие классового угнетения, обреченное на исчезновение вместе с исчезновением самих классов, и, во-вторых, что ближайшая цель состоит не в том, чтобы завладеть буржуазной государственной машиной, а в том, чтобы ее сломать и заменить промежуточной формой – диктатурой пролетариата, которая проложит путь к окончательному исчезновению классов и государства. Диктатура пролетариата была переходом от революционного свержения буржуазного государства к окончательному установлению общества без классов, без государства – "от государства к негосударству" [24]. К

197

демократии это относилось не в меньшей мере, чем к любой другой форме государства. Напротив, "всякое государство несвободно и ненародно", и, чем "полнее демократия, тем ближе момент, когда она становится ненужной" [25].

Все это шло непосредственно от Маркса и Энгельса, и самыми интересными являются те мысли в "Государстве и революции", которые несколько проливают свет на то, как Ленин представлял себе переход. Словами, взятыми у Энгельса, он клеймил анархистов, которые воображали, что государство можно отменить "с сегодня на завтра" [26]; переход потребует "целого исторического периода" [27]. И все же представлялось, что каждый такой период будет ограничен определенными сроками: в 1918 г. Ленин утверждал, что он будет охватывать "лет по 10, а то и больше", а в речи на Красной площади 1 мая 1919 г. предсказывал: "Большинство присутствующих, не переступивших 30-35-летнего возраста, увидят расцвет коммунизма, от которого пока мы еще далеки" [28]. Позже он писал: "На 10-20 лет раньше или позже, это с точки зрения всемирно-исторического масштаба безразлично" [29]. Но более значительным, чем любой вопрос о сроках, было настойчивое утверждение Ленина в "Государстве и революции" о том, что "отмирание" государства начнется немедленно:

"...По Марксу, пролетариату нужно лишь отмирающее государство, т.е. устроенное так, чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать. ...Пролетарское государство сейчас же после его победы начнет отмирать, ибо в обществе без классовых противоречий государство не нужно и невозможно" [30].

Какой бы ни была длительность этого процесса, Ленин в то время определенно полагал, что он будет прогрессивным и непрерывным.

Эти теоретические взгляды повлияли на отношение Ленина после революции к вопросу о конституционной структуре переходного периода диктатуры пролетариата. Государственное устройство, созданное победоносной революцией, должно было отвечать разным, взаимно несовместимым с самого начала целям. Оно должно было быть сильным, безжалостным, чтобы сломать последнее сопротивление буржуазии, чтобы завершить подавление меньшинства в интересах большинства, и в то же время оно должно было готовиться к собственному отмиранию и даже начать этот процесс немедленно.

"В действительности этот период неминуемо является периодом невиданно ожесточенной классовой борьбы, невиданно острых форм ее, а следовательно, и государство этого периода неизбежно должно быть государством по-новому демократическим (для пролетариев и неимущих вообще) и по-новому диктаторским (против буржуазии). ...Диктатура одного класса является необходимой не только для всякого классового общества вообще, не только для пролетариата, свергнувшего буржуазию,

198

но и для целого исторического периода, отделяющего капитализм от "общества без классов", от коммунизма" [31].

Ленин никогда не признавал, что в принципе трудно примирить псевдодобровольную ассоциацию рабочих, которую подразумевает отмирание государства, и концентрацию власти, необходимую для осуществления беспощадной диктатуры над буржуазией. О беспощадности диктатуры он говорил непреклонно. Он признавал, что одной из причин поражения Коммуны явилось то, что она ломала сопротивление буржуазии "недостаточно решительно" [32]. Диктатура пролетариата, как любое другое государство, была бы орудием не свободы, а подавления – подавления не большинства, как другие государства, но непримиримого меньшинства. В своем произведении Ленин дважды цитировал острое высказывание Энгельса:

"...Пока,пролетариат еще нуждается в государстве, он нуждается в нем не в интересах свободы, а в интересах подавления своих противников, а когда становится возможным говорить о свободе, тогда государство, как таковое, перестает существовать" [33].

И сам Ленин добавил в виде афоризма:

"Пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства" [34].

Но как ни репрессивна была диктатура пролетариата, она была уникальной диктатурой, будучи диктатурой большинства над меньшинством, и это не только придавало ей демократический характер [35], но также исключительно упрощало ее деятельность: .

"...Подавление меньшинства эксплуататоров большинством вчерашних наемных рабов дело настолько, сравнительно, легкое, простое и естественное, что оно будет стоить гораздо меньше крови, чем подавление восстаний рабов, крепостных, наемных рабочих, что оно обойдется человечеству гораздо дешевле. И оно совместимо с распространением демократии на такое подавляющее большинство населения, что надобность в особой машине для подавления начинает исчезать. Эксплуататоры, естественное дело, не в состоянии подавить народа без сложнейшей машины для выполнения такой задачи, но народ подавить эксплуататоров может и при очень простой "машине", почти что без "машины", без особого аппарата, простой организацией вооруженных масс (вроде Советов рабочих и солдатских депутатов...)" [36].

Эта точка зрения определила подход Ленина к старой проблеме бюрократии. Зло государства, которое, по словам Энгельса, есть сила, "происшедшая из общества, но ставящая себя над ним" [37], Ленин кратко охарактеризовал, сказав "о привилегированном положении чиновников, как органов государственной власти" [38]. По-видимому, он считал бюрократию специфически буржуазной. "Начиная от абсолютистской, полуазиатской России до культурной, свободной и цивилизованной Англии, –

199

писал он в одной из ранних работ, – мы везде видим это учреждение, составляющее необходимый орган буржуазного общества" [39]. В работе "Государство и революция" говорилось, что для буржуазного периода "централизованной государственной власти" "два учреждения наиболее характерны" – бюрократия и постоянная армия [40]. В условиях капитализма даже партийные и профсоюзные должностные лица "проявляют тенденцию к превращению в бюрократов, т.е. в оторванных от масс, в стоящих над массами, привилегированных лиц" [41]. В Апрельских тезисах, опубликованных сразу после возвращения в Петроград, Ленин требовал "устранения полиции, армии, чиновничества" [42]. В работе "Государство и революция" он приводит в пример древнюю демократию, где управляли сами граждане.

"При социализме многое из "примитивной" демократии неизбежно оживет, ибо впервые в истории цивилизованных обществ масса населения поднимется до самостоятельного участия не только в голосованиях и выборах, но и в повседневном управлении – При социализме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял" [43].

Исходя именно из таких взглядов, Ленин в сентябре 1917 г. одобрял Советы как воплощение новой государственной формы, в которой могла осуществляться "непосредственная и прямая демократия" рабочих:

"Власть Советам" – это значит радикальная переделка всего старого государственного аппарата, этого чиновничьего аппарата, тормозящего все демократическое, устранение этого аппарата и замена его новым, народным, т.е. истинно демократическим аппаратом Советов, т.е. организованного и вооруженного большинства народа, рабочих, солдат, крестьян, предоставление почина и самостоятельности большинству народа не только в выборе депутатов, но и в управлении государством, в осуществлении реформ и преобразований" [44].

В таком именно духе он составил свое обращение "К населению" через несколько дней после Октябрьской революции:

"Товарищи трудящиеся! Помните, что вы сами теперь управляете государством. Никто вам не поможет, если вы сами не объединитесь и не возьмете все дела государства в свои руки. Ваши Советы – отныне органы государственной власти, полномочные, решающие органы" [45].

Если бюрократия была специфическим продуктом буржуазного общества, то не было ничего странного в предположении, что она исчезнет, когда будет свергнуто это общество.

На тех же принципах строилось управление экономикой, производством и распределением. Ленин впервые изложил свои взгляды по этому вопросу в работе "Удержат ли большевики государственную власть?", написанной в сентябре 1917 г. Помимо репрессивного государственного аппарата, "есть в современном государстве аппарат, связанный особенно тесно с банками и

200

синдикатами, аппарат, который выполняет массу работы учетно-регистрационной". Он относится к области "управления вещами", и его невозможно и не следует уничтожать, поскольку это значительная часть жизненно необходимого аппарата социалистического строя. "Без крупных банков социализм был бы неосуществим". Никакие трудности не должны возникнуть в связи с тем, что придется либо принять служащих, сейчас занимающихся этой работой, либо привлечь гораздо большее количество, которое понадобится в условиях пролетарского государства, "ибо капитализм упростил функции учета и контроля, свел их к сравнительно несложным, доступным всякому грамотному человеку записям" [46]. В "Государстве и революции" Ленин снова настойчиво повторял эти мысли и в связи с ними убедительно показал, как мог бы в будущем произойти процесс отмирания государственного аппарата:

"Ибо когда все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных "хранителей традиций капитализма", – тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие – люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой " [47].

В какой мере идеи, высказанные Лениным накануне революции, претерпели изменение под влиянием опыта самой революции? Непосредственным результатом было то, что революция укрепила уверенность в возможности немедленного перехода к социализму. С высоты 1921 г. стало виднее, и, оглядываясь назад, Ленин признал, что зимой 1917/18 г. большевистские руководители, все без исключения, исходили из "предположений, не всегда, может быть, открыто выраженных, но всегда молчаливо подразумеваемых, – из предположений о непосредственном переходе к социалистическому строительству" [48].

Однако вскоре картина коренным образом изменилась. В течение зимы в устрашающем темпе происходило разрушение административной и экономической системы. Революции угрожало не организованное сопротивление, а крушение всей власти. Призыв "разбить буржуазную государственную машину", который прозвучал в "Государстве и революции", теперь казался особенно несвоевременным; эта часть революционной программы реализовалась сверх всяких ожиданий. Вопрос заключался в том, чем заменить разрушенный механизм. "... Разбить старое государство", объяснял Ленин Бухарину в апреле 1918 г., "это –

201

задача вчерашнего дня"; теперь требуется "создавать государство коммуны" [49].

Ленин давно определил два условия перехода к социализму – поддержка со стороны крестьянства и поддержка со стороны европейской революции. Надежда на осуществление этих условий давала основание для оптимизма. Надежда не сбылась. Внутри страны крестьяне сначала поддержали революцию – ту силу, которая дала им землю. Но когда она совершилась и когда революционная власть выдвинула как главное требование к крестьянам обеспечение городов продовольствием без очевидных перспектив на равноценную оплату, крестьянство угрюмо противодействовало этому, и вслед за ними к пассивному сопротивлению перешла даже часть городских рабочих. За рубежом европейский пролетариат все еще позволял империалистическим правительствам вести себя на междоусобную бойню, и первые слабые проблески революции совсем заглохли. Новый строй, таким образом, оказался изолированным внутри страны, среди по преимуществу равнодушного, а подчас и недружественного сельского населения – диктатура не "огромного большинства", а ограниченного меньшинства – и к тому же в окружении капиталистического мира, который, хотя он и был временно разъединен, объединяла ненависть к большевизму.

Ленин никогда открыто не говорил о разочарованиях; может быть, думал о них про себя. Но в них лежит причина явного противоречия между теорией, изложенной в работе "Государство и революция", и практикой первого года нового строя. Ленин столкнулся с ситуацией, когда старая государственная машина была сломлена, а условия для построения социалистического порядка не созрели.

Именно в этих обстоятельствах прозвучало первое предупреждение, сделанное Лениным на VII съезде партии в марте 1918 г. Он нашел преждевременным предложение Бухарина о включении в переработанную Программу партии некоего описания "социализма в развернутом виде, где не будет государства":

"Мы сейчас стоим безусловно за государство, а сказать-дать характеристику социализма в развернутом виде, где не будет государства – ничего тут не выдумаешь, кроме того, что тогда будет осуществлен принцип – от каждого по способностям, каждому по потребностям. Но до этого еще далеко... К этому придем в конце концов, если мы придем к социализму".

И далее:

"Когда еще государство начнет отмирать? Мы до тех пор успеем больше, чем два съезда собрать, чтобы сказать: смотрите, как наше государство отмирает. А до тех пор слишком рано. Заранее провозглашать отмирание государства будет нарушением исторической перспективы" [50].

Немного позднее Ленин снова подчеркивал, что "между капитализмом и коммунизмом лежит известный переходный

202

период", что "сразу уничтожить классы нельзя" и что "классы остались и останутся в течение эпохи диктатуры пролетариата [51]. Ленин времен "Государства и революции" стремился способствовать будущему отмиранию государства.

В январе 1919 г. он полагал, что даже тогда организация Советской власти ясно показывала переход к полному упразднению любой власти, любого государства [52][*]. Но Ленин периода 1918-1922 гг. больше занят был вопросом о необходимости укрепления государства в переходный период диктатуры пролетариата.

Самым поразительным примером смены акцентов была эволюция его отношения к бюрократии. Отрывок из "Государства и революции" показывает, что Ленин уже сознавал свою ответственность за высказанные им оптимистические надежды:

"Об уничтожении чиновничества сразу, повсюду, до конца не может быть речи. Это – утопия. Но разбить сразу старую чиновничью машину и тотчас же начать строить новую, позволяющую постепенно сводить на нет всякое чиновничество, это не утопия, это – опыт Коммуны, это прямая, очередная задача революционного пролетариата" [53].

Даже перед Октябрьской революцией он писал, что нужно будет взять "капиталистов" и "заставить работать в новых организационно-государственных рамках... поставить их на новую государственную службу" [54]. В следующие три года – период гражданской войны – шла борьба за эффективность в управлении, обнаружилась неудача с рабочим контролем в промышленности, а также то, что в любой области, начиная от ведения войны и кончая экономической организацией, профессиональная квалификация буржуазных специалистов необходима для того, чтобы действовала система управления. Все это заставило Ленина отказаться от мысли о том, чтобы рабочие в свободное время управляли общественными делами. В начале 1921 г., накануне введения НЭПа, он сделал заявление, показывавшее, что он искренне отрекается от своей прежней позиции.

"Разве знает каждый рабочий, как управлять государством? Практические люди знают, что это сказки. ...Профессиональные союзы есть школа коммунизма и управления. Когда они [т.е. рабочие] пробудут в школе эти годы, они научатся, но это идет медленно... Кто управлял из рабочих? Несколько тысяч на всю Россию, и только" [55].

Именно эта дилемма, как признавался Ленин, вынудила большевиков, вместо того чтобы сломать до основания старую государственную машину, привлечь "сотни тысяч старых чиновников, полученных от царя и от буржуазного общества, работающих отчасти сознательно, отчасти бессознательно против нас" [56].

203

Перед лицом этих трудностей Ленин обратился более настойчиво к первоначальному противоядию – активному участию рядовых людей в управлении как единственному способу осуществления демократии и борьбы с бюрократизмом. Процесс шел медленней, чем он надеялся, но был тем более необходим. В апреле 1918 г. Ленин писал:

"Над развитием организации Советов и Советской власти приходится неослабно работать... привлекая всех членов Советов к практическому участию в управлении". "Целью нашей является бесплатное выполнение государственных обязанностей каждым трудящимся... чтобы действительно поголовно население училось управлять и начинало управлять" [57].

В последние два или три года жизни Ленина борьба с бюрократизмом приобрела огромное значение не только для Ленина-руководителя, но и для Ленина – политика и мыслителя. Она стала практическим выражением теории борьбы против государственной власти, изложенной в "Государстве и революции". Она дала практический ответ на вопрос, как может фактически отмереть государство. Это могло произойти лишь тогда, когда каждый гражданин пожелает и сможет внести свою долю участия в работу по управлению, а сама эта работа упростится, поскольку "управление лицами" превратится в "управление вещами". Как было сказано в Программе партии 1919 г.:

"Ведя самую решительную борьбу с бюрократизмом, РКП отстаивает для полного преодоления этого зла следующие меры:

1) Обязательное привлечение каждого члена Совета к выполнению определенной работы по управлению государством.

2) Последовательную смену этих работ с тем, чтобы они постепенно охватывали все отрасли управления.

3) Постепенное вовлечение всего трудящегося населения поголовно в работу по управлению государством.

Полное и всестороннее проведение всех этих мер, представляя собой дальнейший шаг по пути, на который вступила Парижская коммуна, и упрощение функций управления при повышении культурного уровня трудящихся ведут к уничтожению государственной власти" [58].

Было бы поэтому существенной ошибкой считать, что опыт власти послужил причиной каких-либо радикальных перемен в ленинской философии государства. Согласно теории марксизма, отмирание государства зависело от исчезновения классов и установления социалистического строя с экономическим планированием и экономическим изобилием. А это в свою очередь зависело от выполнения условий, которые следовало определять эмпирически в любой данный момент в любом данном месте. Теория сама по себе не давала оснований для уверенности в правильности образа действий или ближайших перспектив. Ленин вполне мог признать, не дискредитируя этим ни себя, ни теорию, что ошибся в оценке скорости процесса преобразования.

204

Тем не менее ленинская теория государства действительно отражала дихотомию марксистского учения, в котором сочетались в высшей степени реалистический сравнительный анализ исторического процесса и бескомпромиссно абсолютное видение конечной цели. Ленин стремился установить связь между обеими сторонами, разрабатывая последовательность причин и следствий. Это преобразование реальности в утопию, сравнительного в абсолютное, непрерывной классовой борьбы в бесклассовое общество и беспощадного применения государственной власти в общество без государства было сутью того, во что верили Маркс и Ленин. Та непоследовательность, которая здесь присутствовала, отражала коренное противоречие. И нет смысла упрекать Ленина, как это часто делается, за отдельные противоречивые частности в его отношении к государству.

В его теории нет, по-видимому, и упования на коренное изменение человеческой природы, которое иногда предполагается. Либеральное учение о гармонии человеческих интересов рассчитывало не на изменение природы людей, а на то, что их природный эгоизм в определенных условиях будет служить общественным интересам. Эта политическая доктрина теснейшим образом связана с теорией отмирания государства, и Адам Смит не избежал в последние годы обвинений в утопизме, который обычно приписывают Марксу, Энгельсу и Ленину. Обе доктрины предполагают, что государство станет ненужным, когда, при соответствующей экономической организации общества, человеческие индивидуумы обнаружат, что для них легче действовать совместно для общего блага. В такой обстановке прирожденная человеческая сущность лучше себя проявит, чем прирожденная сущность, которую еще предстоит изменить. В этом смысле обе доктрины соответствуют убеждению, что от экономического устройства зависят элементы надстройки – политическая идеология и поведение.

 


[1] W. Godwin. Enquiry Concerning Political Justice, 1793, p. 380.

[2] "Einundzwanzig Bogen aus der Schweiz". Zurich, 1843, p. 88.

[3] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, с. 142.

[4] Там же, т. 3, с. 62-63.

[5] * Смысла существования (фр.). — Прим. ред.

[6] Там же, с. 75.

[7] Там же, т. 4, с. 184.

[8] Там же, т. 28, с. 247. Эти слова встречаются в личном письме Вейдемейеру от 5 марта 1852 г. Маркс не повторял их до тех пор, пока свыше 20 лет спустя он не написал в "Критике Готской программы" в 1875 г., что в период перехода от капитализма к коммунизму государство будет "ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата" (там же, т. 19, с. 27). "Критика Готской программы" была известна в партийных кругах, но при жизни Маркса не публиковалась.

[9] Там же, т. 17, с. 344.

[10] Там же, т. 22, с. 201.

[11] Там же, т. 20, с. 292. Различие между "управлением лицами" и "управлением вещами" давно было присуще социалистическому учению. Оно приобрело известность благодаря Сен-Симону, который писал, что человеческому обществу "суждено перейти от государственного или военного режима к административному или промышленному режиму, после того как оно достигнет достаточных успехов в пбзитивных науках и промышленности" ("Oeuvres de Saint-Simon et d'Enfantin", 1875, XXXVII, p. 87). В этих словах уже подразумевался анархизм. В другом месте Сен-Симон писал: 'Человек может оказывать полезное воздействие только на вещи. Воздействие человека на человека всегда вредно для человеческого рода" (ibid., 1869, XX, р. 192).

[12] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, с. 173. Один современный автор сравнивает мнение Маркса о государстве с мнением Св. Августина: 'Государство становится выражением безнравственного принципа, эгоистических классовых интересов... Государство — это civitas diaboli [дьявольское государство (лат.). — Ред.] — поэтому следует побороть, оно должно "отмереть" и уступить место "обществу" без классов и без государства – civitas dei [божье государство (лат.). – Ред.]". Между взглядами Св. Августина и взглядами Маркса действительно разница лишь в том, что первый осторожно отодвигает свой идеал в мир иной, а второй сталкивает его в этот мир в соответствии с законом развития, выражающим причинную обусловленность (Н. Kelsen. Sozialismus und Staat, 2nd ed., 1923, S. 32-33). В этой 'разнице" — суть марксистской философии, то есть создание идеала из реальности, sollen из sein [того, что должно быть, из того, что существует. – Ред.], с помощью причинных связей.

[13] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, с. 341.

[14] Там же, т. 21, с. 170.

[15] Там же, т. 22, с. 200.

[16] Bakumn. Oeuvres, 1907, v. 2, p. 39.

[17] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, с. 305; В.И. Ленин. Полн. собр, соч., т. 33, с. 62.

[18] G. Sorel. Materiaux d'une Theorie du Proletariat, 1919, p. 132.

[19] G. Sorel. Reflections on Violence, Engl. transl., 1916, p. 190.

[20] В.И. Ленин. Поля. собр. соч., т. 33, с. 43. Русские коммунисты более позднего времени не вполне обладали иммунитетом против соблазна, которому поддались христиане и германские социал-демократы.

[21] Там же, т. 31, с. 39.

[22] Там же, с. 163.

[23] Ленин объяснял то, что анархизм пользовался "ничтожным влиянием" в тогдашней России, отчасти борьбой большевиков против него, а отчасти тем, что анархизм в России имел достаточную возможность в 70-е годы XIX века продемонстрировать свою неверность и непригодность (там же, т. 41, с. 15).

[24] Там же, т. 33, с. 56.

[25] Там же, с. 20,102.

[26] Там же, с. 59.

[27] Там же, с. 35.

[28] Там же, т. 36, с. 205; т. 38, с. 325.

[29] Там же, т. 41, с. 40.

[30] Там же, т. 33, с. 24, 29.

[31] Там же, с. 35.

[32] Там же, с. 42-43.

[33] Там же, с. 65, 89.

[34] Там же, с. 95. В знаменитой фразе, которую Ленин повторял не раз, государство названо "машиной или дубиной", "особой дубинкой, пеп de plus", которую правящий класс использует для подавления других классов (там же, т. 39, с. 84,262).

[35] Таким образом, диктатура пролетариата отличалась от всех форм диктатуры, основанных на идее высшей и привилегированной элиты; даже "диктатура партии" — хотя это словосочетание и было однажды употреблено Лениным — впоследствии осуждалась как еретическая (см. главу 9).

[36] Там же, т. 33, с. 90-91.

[37] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, с. 170.

[38] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 12.

[39] Там же, т. 2, с. 455.

[40] Там же, т. 33, с. 29.

[41] Там же, с. 115.

[42] Там же, т. 31, с. 115.

[43] Там же, т. 33, с. 116. Едва ли нужно напоминать, что Руссо в "Общественном договоре" рассматривал прямую демократию как единственно подлинную демократию ("В тот момент, когда народ отдает себя в руки своих представителей, он перестает быть свободным"). Эта мысль была знакома многим социалистам XIX века, например Виктору Консидерану: "Если народ передает свою верховную власть своим уполномоченным, то он ее лишается. Сам народ больше собой не управляет – им управляют" (V. Considemnt. La Solution, ou le Gouverne-ment Direct du People, p. 13). Принцип отзыва депутатов избирателями в любой момент как способ смягчения зла от представительного правительства восходит по крайней мере к Бабефу и нашел отражение в Статье 78 Конституции РСФСР.

[44] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 202.

[45] Там же, т. 35, с. 66.

[46] Там же, т. 34, с. 307-308.

[47] Там же, т. 33, с. 102. Представление о простоте управления экономикой имеет долгую историю, восходя к натурализму XVIII столетия. Морелли (Morelfy. La Code de la Nature. Ed. E. Dolleans, 1910, p. 39) говорит о ней как о "простой операции подсчета и сочетания и, следовательно, прекрасно подчиняющейся порядку"; Буонаротти (Buonarotti. Conspiration pout 1'Egalite, dite de Babeuf. 1828,1, p. 214) – как о "деле подсчета, подчиняющемся самому точному порядку и самому закономерному развитию". Значение роли банков было излюбленной идеей Сен-Симона. Вопрос о влиянии экономики на советскую политику будет рассматриваться в части IV.

[48] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 197.

[49] Там же, т. 36, с. 264.

[50] Там же, с. 65-66.

[51] Там же, т. 39, с. 271, 279.

[52] В.И. Ленин. Соч., 2-е изд., т. XXTV, с. 507, 508.[ * В указанном источнике об этом не говорится. — Прим. ред.]

[53] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, с. 48-49.

[54] Там же, т. 34, с. 11.

[55] Там же, т. 42, с. 253.

[56] Там же, т. 45, с. 290.

[57] Там же, т. 36, с..

[58] "КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 79.

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова