Ко входуБиблиотека Якова КротоваПомощь

Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.

Эдуард Томпсон

РИМЛЯНЕ И ВАРВАРЫ. ПАДЕНИЕ ЗАПАДНОЙ ИМПЕРИИ

 

К оглавлению


206

XII. ВАРВАРЫ - ПОСОБНИКИ РИМА И ВАРВАРЫ-ХРИСТИАНЕ

Варвары перенимают римские обычаи.....209
Варвары в императорской армии...212
Обращение варваров в христианство........216
Св. Патрик....221
Наши знания о варварских народах имеют один существенный изъян: мы никогда или почти никогда не в состоянии проникнуть в умы и души тех людей, которых мы пытаемся понять. В ранние века Римской империи варвары были неграмотны, или, точнее, «дограмотны», а научившись в конце IV века письму (не руническому), они оставили после себя очень немного книг. Еще меньше сохранилось до нашего времени. Кто в средние века стал бы переписывать и сохранять книгу, написанную каким-то еретиком на непонятном языке — старом, забытом языке готов и вандалов? Нам повезло, что случайно сохранились книги, написанные в те годы, когда еще существовали варварские королевства, но таких книг крайне мало. Фактически до нас не дошло ни одного слова, написанного на род-

207

ном языке вандалом, бургундом или франком в этот период — с IV по VI век. Даже на готском языке, не считая фрагментов перевода Библии, сделанного епископом Ульфилой, все, что мы имеем, — это шестнадцать страниц сухого и малоинформативного комментария Евангелия от Иоанна и несколько обрывков и кусочков текстов, в основном церковного содержания, почти все из которых написаны в Италии в первой половине VI века.

У нас есть короткая хроника, написанная по-латыни вскоре после 590 года Иоанном из Биклара (неустановленный монастырь где-то в Испании). Но если бы другой писатель, св. Исидор Севильский, не упомянул бы случайно о том, что Иоанн был готом — так как источники, составленные авторами-готами, для св. Исидора был редкостью, — мы бы не усомнились в том, что Иоанн был таким же римлянином, как сам Исидор или как его современники Григорий Великий и Григорий Турский. Сам Иоанн нигде не упоминает о своем происхождении. Он имел хорошее греческое и латинское образование, и неизвестно, знал ли он вообще готский язык. Для него главным было то, что он — христианин и католик. В подобных случаях, даже если перед нами сочинение гота, оно ничего или почти ничего не скажет нам об авторе как о готе. Насколько можно судить по его книге, Иоанн был полностью поглощен римской цивилизацией. Для нас он гот только номинально1.

Опять-таки благодаря счастливой случайности до нас дошла история готов, точнее то, что считается историей, — книга, написанная в середине

VI века по-латыни готом по имени Иордан. Как историк Иордан малоинтересен, но он был готом и гордился тем, что он гот. Он перевел на латынь несколько старинных народных сказок или песен, которые в его время готы исполняли под аккомпанемент арфы, и включил их в свою книгу. От вандалов и других народов до нас не дошло ничего.

Вследствие этого нам приходится смотреть на «варваров» со стороны. Мы видим их такими, какими их видели римляне, а римляне не старались проникнуть в их души и понять их умонастроения. Наверняка многие римляне, побывавшие в плену у варваров, говорили на германских языках и многое знали о тех, кто их пленил, но крайне редко случалось, чтобы образованный римский аристократ изучил германский язык. Киприан, наиболее проготски настроенный из всех жителей Италии начала VI века, обучал своих сыновей готскому наравне с латынью. Но более типичным можно считать поведение Сидония Апполинария, узнавшего, что его друг Сиагр выучил бургундский язык. «Теперь в присутствии Сиагра, — сказал он, — варвар побоится совершить варварство на своем родном языке!» Для Сидония изучение германского языка было только шуткой, притом очень смешной2. Так что нам редко удается услышать, что варвары говорят о самих себе. Иногда их слова записывались римскими наблюдателями, как мы видели. Но это бывало редко. До возникновения варварских королевств образованная, пишущая часть римского населения боялась и презирала варва-

208

ров. Подавляющее большинство христианских епископов не предпринимали попыток распространять среди них Евангелие, а в сочинении одного из епископов (причем арианина) есть даже намек на то, что каждый, кто возьмется обратить варваров, будет виновен ни много ни мало как в святотатстве3. Как говорил старый римский язычник — а многие римляне-христиане позже говорили почти то же самое, — у варваров есть человеческие конечности и человеческий голос, но больше ничего человеческого в них нет. Это были субчеловеки, квазичеловеки, или же просто звери и чудовища4. Образованный римлянин времен поздней Империи видел в них только разрушителей и захватчиков, которые воевали, грабили, жгли, насиловали, убивали и больше ничего.

Именно поэтому история, как и мир, их окружавший, их не щадила. Мы никогда не узнаем, как они относились к окружающему миру, к природным явлениям и божествам, к обществу и к своим товарищам, мы не узнаем, о чем они мечтали, на что надеялись, над чем они смеялись, как они любили и как они молились. Об этом мы в лучшем случае можем только догадываться. Их песни и народные традиции никогда не были записаны на языке оригинала, и все, что у нас есть, — это два образца фольклора, которые Иордан записал в прозаическом переложении на латынь. Даже своды законов варваров, дошедшие до нас, записаны по латыни, и составляли их в основном римляне. Иногда варвары следовали римской традиции и высекали надпись на могильном камне умершего родственника, однако все эти надписи — на латыни, и, если бы не германские имена, мы бы никогда не догадались о том, что люди, память о которых надписи увековечивали, не были римлянами. Несмотря на весь поток брани и осуждения, который изливали на них римляне, несмотря на передвижения бесчисленных армий и многих народов, варвары, можно сказать, ушли из истории в полном молчании.

И тем не менее те же самые варвары позднего римского периода на поколения обеспечили большую часть Западной Европы стабильными и надежными правителями, которые, по стандартам своего времени, правили справедливо и честно. Пока все короли были христианами-еретиками, христианами-арианами, все из них (кроме правителей Африки) проявляли терпимость к своим подданным-католикам, в то время как последним римским императорам Запада и позднейшим королям-варварам католического вероисповедания подобная терпимость была абсолютно чужда. Обычно VI век не считают столетием толерантного правления, однако дело обстояло именно так, по крайней мере в Испании, а в начале века также в Италии и в некоторых частях Франции. В этих странах католики, евреи и язычники (без всяких ограничений) могли свободно исповедовать свою веру. Жестокие преследования иноверцев, характерные для Римской империи со времен Феодосия Великого, в годы правления первых королей-варваров, казалось, навсегда ушли в прошлое. Однако стоило католичеству одержать победу, и в прошлое ушла сама толерантность.

209

1. Варвары перенимают римские обычаи

Римская цивилизация и раннего, и позднего периода влияла на менталитет и на образ жизни варваров и другими, более тонкими путями, которые могут полностью ускользнуть от нашего внимания. Были ли окружены почетом дома те воины-германцы, которые служили за границей в составе римской армии? Если да, то означает ли это, что в таком случае они получали большую власть и авторитет, чем если бы никогда не служили у римлян? Если в какой-либо общине жили несколько бывших солдат императорской службы, означало ли это, что центры власти (постольку, поскольку власть вообще существовала) заметно смещались? Как наемники, бывшие на императорской службе, они должны были подчиняться римским законам (обстоятельство, которое некоторые из них осознавали с трудом: см. с. 7): производили ли впечатление на местное общество римские законы и практика их применения, когда бывшие солдаты возвращались домой? Проникали ли в Германию римские представления о власти и управлении, о принудительном исполнении законов, об imperium? Конечно, между свободными германцами, жившими за Рейном, и германскими общинами, входившими в состав Римской империи, могло не быть активного сообщения, так как римские власти не приветствовали случайных посетителей-германцев. Но какая-то связь все же была: как в этом случае общественное мнение по ту сторону римской границы реагировало на сообщения о том, что германцы — подданные Империи наслаждаются большим материальным комфортом, чем жители свободных германских поселений? Аламаннский воин по имени Медерих, оказавшись в заложниках в Галлии в середине IV века, стал приверженцем культа Сераписа. Вернувшись в Германию, он переименовал своего сына из Агенариха в Серапио. Вряд ли Медерих был единственным германцем, ставшим последователем одной из римских религий5. Какое влияние (или никакого вообще) оказывало на религию германцев возвращение таких людей, как Медерих, закончивших свою службу в Империи? Видоизменялось ли от этого германское язычество или новые идеи не оказывали существенного влияния?

На этот и подобные ему вопросы мы вряд ли можем найти ответ, но их постановка наводит меня на мысль, что, возможно, я был не прав, когда в начале книги говорил об «обычных воинах» и «рядовых» членах племени, как будто все воины, исключая вождей, были однородной, неразличимой массой. Действительно, служба у римлян, восприятие римских идей и вкусов, заграничные путешествия для торговли и других целей, а особенно обладание разным количеством скота, оружия и римских импортных товаров, приводили к тому, что «рядовое» население расслаивалось и различия углублялись. Но можно предположить, что фактором, вызвавшим наиболее глубокий раскол и внутреннюю вражду, было отношение вождей к Римской империи. Начиная с царствования Августа и вплоть до

210

конца Западной империи ничто не вызывало таких острых разногласий между германцами, как вопрос об их отношениях с имперским правительством. Со времен Сегеста и Арминия до времен Эриульфа и Фравитты (с. 43), со времен Теодориха II и Евриха до времен Эрариха и Тотилы это оставалось основной проблемой, во всяком случае, в готском обществе. Дилемма, стоявшая перед вождями, была ясно выражена Атаульфом (с. 46): должны ли мы вести за собой наших соплеменников или же должны управлять ими, должны ли мы свергнуть Римскую империю или стать ее частью? Мы уже убедились в том, что это не два разных вопроса, а один и тот же вопрос в разных формулировках.

Эта проблема стояла и перед людьми более скромного положения, чем Атаульф. В 358 году Цезарь Юлиан был на вершине своего успеха в Галлии. Столкнувшись с хамавами (народом, близким к франкам), он смог достаточно легко разгромить их в генеральном сражении6. Но затем они разбились на мелкие разбойничьи банды, что было привычно и даже необходимо для завоевателей-северян, когда они вторгались в провинции7. Эти банды наносили большой ущерб сельской местности в долине Мозеля, и Юлиан не знал, как с ними справиться. Его спас Хариетто.

Хариетто был варваром, обладавшим огромной физической силой и мужеством, который начинал как разбойник: он с товарищами занимался грабежами в галльском приграничье, но затем переместился к Триру. Несомненно, как и многие другие варвары, он надеялся разжиться деньгами в большом городе, где были толпы солдат, чиновников и торговцев, стекавшихся в военную столицу галльской префектуры. В Трире он заметил, с какой легкостью варвары грабили городки и села за пределами городских стен; и перед тем, как в конце 355 года в Галлию прибыл Юлиан, Хариетто решил использовать знания и умения, приобретенные за годы разбоя, и зарабатывать, оказывая услуги правительству. Полагаясь на опыт, накопленный им в его прежней профессии, Хариетто в одиночестве углубился в ближайший лес и легко определил, в каком именно месте могут скрываться разбойники. Обнаружив там банду варваров, которые пьянствовали и отсыпались после удачного набега, он подкрался к ним и отрубил несколько голов, которые затем принес в Трир и выставил на всеобщее обозрение на городских улицах. Проделав это не один раз, он посеял некоторую панику среди местных разбойников, в результате чего к нему стали стекаться другие бывшие разбойники и просто отчаявшиеся люди, все те, кто, видимо, не сумел успешно заниматься своим промыслом в тех краях, уже к тому времени разграбленных варварами. Очень скоро Хариетто набрал внушительную банду. При этом сам он, согласно нашему автору, оставался коварнейшим из разбойников и физически самым сильным в своей шайке8.

Теперь Хариетто заставил считаться с собой и мог сам начать переговоры с Цезарем, объясняя ему свою тактику. Юлиан все еще был в растерянности, не зная, как бороться с неуловимыми хамавами, нападавшими на римлян по ночам. Возможно, теперь (а в других случаях — наверняка) ему,

211

как и Валенту во время готской кампании 367 года, пришлось прибегнуть к унизительной тактике: предложить награду тому, то доставит ему голову врага, тем самым легализуя убийство9. Но хотя ночью варвары были повсюду, днем они исчезали и Юлиан не мог найти их следов. Как говорил один историк о других варварах в подобных обстоятельствах, это были «скорее призраки, нежели люди»10. Действительно, как хорошо было известно Хариетто, они прятались в лесах, окружавших возделанные участки местности, и питались тем, что доставалось им во время набегов. Юлиану ничего не оставалось, как натравить одного вора на другого. Он даровал Хариетто и его приятелям официальный статус, ввел в их команду несколько салийских франков и с помощью своего нового помощника разработал новую стратегию. Хариетто и его разношерстная банда, конечно же, хорошо знакомая со всеми разбойничьими приемами, должны были находить хамавов и нападать на них по ночам, а Цезарь должен был продолжать эту борьбу в дневное время. Эта тактика скоро привела к тому, что хамавы сдались11. Через семь лет Хариетто, к тому времени ставший графом обеих Германий, был убит аламаннами в то время, когда вел за собой римское военное подразделение обычного типа. Во время ускоренного марша он натолкнулся на отряд аламаннских воинов, и, пока сражение шло на стрелах и легких метательных снарядах, ему удавалось сдерживать натиск врага, но когда противники сблизились и взялись за мечи, римское построение рухнуло под яростным напором аламаннов, римские солдаты поддались панике и Хариетто погиб, пытаясь предотвратить бегство с поля боя12. Став обычным римским военачальником, он теперь воевал обычными методами.

Можно сказать, что Хариетто на своем скромном уровне поддержал римскую власть и отдалился от своих соотечественников. Но он был мелкой фигурой по сравнению с Атаульфом, Амаласунтой и другими известными нам личностями. Например, мы знаем о том, что в византийской армии во времена императора Анастасия служили два весьма известных военачальника-острогота — Годидискл и Бесса, не пошедшие вслед за Теодерихом в Италию в 488 году. Оба были знатными людьми13. Сисифрид, гот, «чрезвычайно верный римлянам», в 545 году поднялся до должности коменданта Ассизи14. Другой офицер-острогот по имени Генто, женатый на римлянке из Эпира, командовал римским отрядом, готовившимся к сражению с остроготами в 479 году15. Некий Сидимунд, по нашим сведениям, не состоявший на службе в Восточном Риме, владел богатым поместьем вблизи Эпидамна, а также получал доход от императора16. Но даже все эти люди — мелкая сошка в сравнении с самим Теодерихом, впоследствии названном «Великим». Когда в 526 году он умер, многие ли из его подданных вспомнили, что почти за полвека до этого, захватив Диррахий и часть Эпира, он в разговоре с римским чиновником по имени Адаманций заявил, что в обмен на определенные услуги он желает, чтобы восточное правительство назначило его «магистром армии» и «приняло его в Константинополе с тем, чтобы он мог занять место в общественной

212

жизни (polyteusonta) так, как это делают римляне»?17 То есть даже в этом случае он жаждал того, чтобы отдалиться от своих соплеменников-готов, обеспечить себе высокое положение в римском обществе и римской политике и, возможно, закончить свои дни римским землевладельцем. Хотя он должен был знать, к чему подобные амбиции привели везеготов, он вряд ли мог даже представить себе, какую роль сыграют они в уничтожении его собственного народа.

2. Варвары в императорской армии

Говоря об Европейском континенте, мы должны попытаться представить себе длинные вереницы повозок, в которых везеготы и остроготы переезжали из одной провинции в другую в поисках земли, на которой они могли бы обосноваться. В горных районах управлять повозками было трудно. Однажды в Иллирикуме, вблизи Лихнида, восточные римляне нанесли ощутимый удар по остроготам, взяв в плен более 5000 человек и захватив 2000 повозок, некоторые из которых они сожгли, а другие использовали для транспортировки оружия и снаряжения18. После битвы при Адрианополе в 378 году, в которой, по словам современника,19 «целые армии исчезли как тени», везеготы в течение последующих сорока лет почти непрерывно перемещались отдельными группами из одной провинции в другую. Иногда они шли, глотая пыль от идущих рядом повозок (в одной из групп завоевателей повозок насчитывалось 4000), иногда отдыхали на них по очереди. Один из римлян, бывший в плену у варваров, сумел выжить и позднее написал стихотворение, в котором говорит о своем пребывании в плену, о пыли, повозках и тяжелых грузах, которые он носил20. Иногда само приближение бесконечного ряда повозок приводило римских горожан в такой ужас, что они все как один уходили из города, оставляя опустевший город варварам: именно так остроготы заняли Скатпию, или Скатпис, в Македонии в 479 году21. В моменты опасности готы составляли эти повозки в круг, который сами они называли carrago и который представлял собой мощное оборонительное сооружение22.

Но самой основной проблемой был недостаток продовольствия. Довольно часто среди готов начинался голод, за которым следовала чума. Например, это случилось тогда, когда везеготы штурмовали македонские города23. Голод в городах и крупных поселениях несомненно, как и во время набегов в III веке, приводил к эпидемии24. При этом погибало столько людей, скота и всякой живности, что даже те районы, которые не были непосредственно вовлечены в боевые действия, становились жертвами голода и чумы, неумолимо и бесстрастно уничтожавших без разбора и захватчиков и местных жителей, солдат и мирное население25. По этой причине после Адрианополя многие везеготы были практически вынуждены поступить на службу в римскую армию, видимо, для того, чтобы избежать голода — ведь

213

даже в III веке голод и чума заставляли некоторых готов вступить в императорскую армию26. Некоторые из готских вождей примкнули к Феодосию по совершенно другой причине (с. 39) и даже помогали ему разгромить отряды своих соплеменников, однако везеготы более скромного происхождения, вынужденные надевать римскую форму, считали своим долгом информировать своих соплеменников о планах и передвижениях римлян. Они постоянно «братались» со своими сородичами, помогали им при перемещениях, вероломно покидали римлян в критические моменты, а однажды почти позволили своим друзьям захватить в плен самого императора Феодосия I27. Их присутствие в императорской армии подчас подавляло и сеяло растерянность среди римских солдат, при этом они были безжалостны к жителям римских провинций, которых они были призваны защищать. Даже более высокая оплата и особые условия службы не служили гарантией их преданности, и Феодосию пришлось перевести некоторых из них в Египет, в то время как другие были, вероятно, переведены в не менее отдаленные провинции28. Фравитта придерживался других убеждений и был настроен совсем не так, как эти люди.

Подобное противоречие было характерно даже для свободных германцев, которые жили за границей Империи. Особенно хорошо нам известны войны римлян с аламаннами (жившими к востоку от Рейна и к югу от Майна) в середине IV века. Даже в тех случаях, когда аламаннский воин вступал в римскую армию, это не означало, что он будет всегда верен тем, кто выплачивал ему жалованье. Во время похода Константина 534 года римляне могли бы перейти Рейн и нанести серьезный удар по неприятелю, если бы не загадочное появление аламаннов на противоположном берегу, как раз напротив того места, где император втайне планировал переправиться через реку. Хотя улик не было, многие считали, что произошла утечка информации, и подозрение пало на трех высокопоставленных командиров римской армии, все трое из которых были аламаннами29. В другом случае Валентиниан I назначил одного знатного варвара из племени буцинобантов, Гортария, на высокую командную должность, но вскоре обнаружил, что Гортарий передавал военную информацию своим соплеменникам, с которыми Валентиниан в это время воевал. Император старался убедить Гортария в преимуществах римской цивилизации с помощью пыток, а когда тот признался в своей «измене», приказал сжечь его живьем30. Но не только варвары передавали военные секреты врагу. Цезарю Юлиану пришлось выдержать жестокую месячную осаду в Сенсе, так как дезертиры сообщили врагу о том, как мало полков находится с Юлианом в городе31. Во время великой кампании 357 года аламанны чувствовали себя уверенно как никогда, после того как некий дезертир сообщил им, что армия Юлиана насчитывает не более 13 000 солдат. Возможно, дезертиры даже сообщили неприятелю о тактических планах Цезаря непосредственно во время битвы32. Правда, в обоих случаях мы не знаем, кто были эти дезертиры по национальности.

214

И все же трудно поверить, что римляне могли в таком количестве принимать на службу варваров и продвигать их на командные должности, если угроза предательства с их стороны была крайне велика. В подробном рассказе Аммиана Марцеллина поражает как раз то, что подобные случаи были редки.

С другой стороны, некоторые аламанны помогали римлянам. Когда Юлиан в 357 году углубился на десять миль за Рейн, его предупредили о возможности опасной засады на основании «сообщения одного дезертира»; когда Валентиниан решил убить или похитить Макриана, вождя (rex) буцинобантов, дезертиры рассказали ему, где он может застать свою жертву врасплох33. Вождь аламаннов Гундомад противился желанию своих людей вступить в войну против римлян в 357 году, так как он был с римлянами в хороших отношениях. Вскоре после этого он был убит. Его брат Вадомарий, видимо, также не спешил воевать с римлянами и был вынужден сделать это только по настоянию своего plebs. Во всяком случае, сам он именно так объяснил свой поступок, и вряд ли это объяснение было выдуманным, ведь оно свидетельствовало о его недостаточном влиянии и популярности34. Вскоре после этого он примирился с римлянами и вырос до должности военного коменданта (dux) римской провинции Финикия. Впоследствии он помогал Валенту во время борьбы с узурпатором Прокопием осаждать Никею. Последнее упоминание о нем относится к 371 году, когда он совместно с неким Траяном командовал в войне против персов в Месопотамии35.

Нет смысла приводить еще примеры36. Во всех наиболее достоверных источниках информации, таких как Тацит, Аммиан или Прокопий, мы узнаем о том, что у всех варварских народов — и по ту, и по другую сторону границы, у остроготов, везеготов и аламаннов — среди местной знати были люди, тяготевшие к Риму, которые охотно согласились бы со знаменитым высказыванием Атаульфа об изменении отношения к Риму (с. 43). Без сомнения, основная причина подобных настроений была не только в том, что они хотели увеличить свои богатства, но в том, что, живя в обществе, которое знало о принудительной власти не больше, чем ахейцы Гомера, они стремились заставить своих соплеменников подчиняться их воле. Атаульф так же не мог заставить своих людей подчиняться «законам», как это не мог бы сделать Агамемнон с Ахиллом и мирмидонами. Но у Атаульфа был другой путь, которого не было у Агамемнона: он мог стать частью развитого и могучего государства, в котором понятие «закона», неведомое ахейцам, существовало в письменном виде уже тысячу лет. Таким образом, у Атаульфа была возможность поддержать и стать частью того римского мира, в котором он мог использовать принудительную власть по отношению к своим соплеменникам. Амбиции других варваров, возможно, были скромнее: все, чего они желали, это сменить свою убогую хижину к востоку от Рейна, к северу от Дуная или от Черного моря на виллу под Константинополем (как Эрарих и многие другие) или под Эпидамном (как острогот Сидимунд).

215

Были и такие, кто, как Хариетто, готов был довольствоваться жизнью высокооплачиваемого командира императорской армии.

Итак, пока бесконечные повозки готов тянулись на запад, мужчины, сопровождавшие их, могли о многом поговорить: не только о земле, где они, наконец, осядут, не только о запасах продовольствия, женщинах или рабах. Они могли еще и обсудить свое отношение к Римской империи, или — тот же вопрос, по-иному поставленный, — отношение к своим вождям.

В одном эти люди могли быть уверены в своих бесконечных путешествиях: если императорские войска, скорее всего, попытаются остановить их продвижение или даже нанести им сокрушительный удар, то местные крестьяне и горожане почти наверняка оставят их в покое и не станут с риском для жизни их останавливать. Апатия, которую проявляли жители провинций, хорошо известна, хотя и труднообъяснима. Мы видели (с. 93), что торговцы, моряки и люди других занятий помогали Велизарию защищать Рим во время великой осады 536-537 годов, хотя многие из них согласились на это потому, что Велизарий предложил заплатить им за их помощь. В 544 году, когда персидский царь осаждал Эдессу, римские солдаты, бывшие в городе, пошли в атаку на осаждавших, при этом «сельские жители и часть demos *а» к ним присоединились37. В годы правления Юстиниана часто случалось, что степные кочевники вторгались во Фракию и Иллирикум, где император запрещал своим солдатам нападать на них: он хотел использовать кочевников в качестве союзников в войне против готов или других своих врагов. Тогда сельские жители захваченных районов сами нападали на этих «гуннов», когда они откатывались обратно за Дунай, так как те часто уводили с собой местных женщин и детей, которых они брали в плен с тем, чтобы превратить в рабов. Крестьяне часто побеждали в этих схватках, отбивали захваченных родственников и заодно отбирали у кочевников лошадей38. Мы знаем, что в Испании жители одной из крепостей, будучи мирными гражданами, тем не менее напали на свевов и убили многих из них (с. 161). Мы видели, как Северину удалось убедить жителей Норика напасть и разгромить отряд варваров (с. 111). В 443 году жители Азема в Мёзии разгромили отряд гуннов39. Но для того, чтобы набрать хотя бы дюжину случаев, когда сельское население активно сопротивлялось завоевателям, нам придется перерыть все древние источники. Опять-таки исключение составляет Британия, где граждане провинции или значительная их часть нападали на захватчиков и побеждали их трижды в течение V века — в 409 году, вскоре после 446 года и во времена загадочного Амвросия Аврелиана. Но как объяснить то, что в целом сопротивление было недостаточным? Было бы поверхностной точкой зрения утверждать, что граждане не сопротивлялись потому, что римские законы запрещали им носить оружие. Если мужчинам надо защищать свои дома и тем более свои жизни, они легко находят оружие. Furor arma ministrat. Возможно, более верное объяснение приводит Зосима. Рассказывая о разрушении везеготами Спарты в 396 году, он

216

комментирует это так: «Даже сама Спарта погибла среди общего разрушения Эллады. Из-за римской эксплуатации (pleonexia) оружие и воины больше не защищали ее, вместо этого она была отдана правителям, которые были предателями и которые ревностно служили удовольствию завоевателей (то есть римлян) во всем, что привело к нашей общей гибели»40. Несчастья, обрушившиеся на один из самых знаменитых городов древнего мира, были вызваны более глубокими причинами, чем мимолетный набег везеготов. Римское правление не лишило граждан оружия. Оно отняло у них стремление к победе и волю к жизни.

3. Обращение варваров в христианство

В период между обращением Константина в 312 году и воцарением Юстиниана в 527 году католическая церковь, насколько нам известно, не направляла миссионеров за границу Империи для обращения живших там язычников. Ульфила поселился среди готов за нижним Дунаем для того, чтобы в качестве епископа служить тем христианам, которые уже жили в Готии41. Палладий был послан Папой в Ирландию в 431 году с тем, чтобы служить «шотландцам, верующим во Христа»42. И мы не знаем ни одного императора этого времени, который бы верил, что общая религия может служить мостиком между двумя государствами. Однако в отношении еретиков это не совсем верно. Везеготский король Теодорих II, арианин, послал Аякса к галисийским свевам в Испанию, и тот обратил этих варваров-язычников в арианство (с. 195). В католичестве в IV, V и в начале VI века ничего подобного, пожалуй, не происходило.

Вопрос об обращении германцев в христианство обсуждался многократно. Вероятнее всего, до падения в 476 году Западной империи из всех германцев, все еще живших за северной границей Империи, только руги были христианами, но после того, как германцы заняли провинции, ни один народ, кроме англосаксов, не оставался языческим дольше чем на одно-два поколения43. Но как обстояло дело с обращением кочевников?

Около 400 года один или два римских прелата заинтересовались кочевниками. Иоанн Хризостом, патриарх Константинополя, примерно в это время направил миссионеров «к кочевникам-скифам, стоявшим лагерем вдоль Дуная», хотя «вдоль Дуная» не обязательно означало «за границей Империи»44. Однако историк, упомянувший об этом факте, не утверждал, что миссионерам удалось обратить кого-либо из кочевников в христианство. Одной из проблем был язык. Очень немногие из римлян знали гуннский язык. Даже в середине V века из всех персонажей негуннского происхождения, населяющих страницы сочинений Приска Панийского, только двое или трое говорили на гуннском языке. Один из них побывал в плену у гуннов. Другой был переводчиком. Я думаю, что поначалу он был официальным переводчиком, а затем поселился среди гуннов45.

217

Феотим был епископом города Томы (Констанца на побережье Черного моря). Наш автор рассказывает о том, что гунны, жившие на Дунае, были покорены его достоинствами и решили называть его Богом римлян после того, как стали свидетелями творимых им чудес. Однажды он и его спутники увидели, что к ним подъезжает шайка гуннов. Спутники епископа начали причитать, опасаясь, что их убьют, но сам епископ просто сошел с лошади и начал молиться. Варвары заявили, что они не видели ни Феотима, ни его спутников, так как все они стали невидимыми. Епископ обычно развлекал гуннов и дарил им подарки, которые смягчали их жестокие нравы. Один из гуннов сделал вывод, что епископ богат, и решил захватить его в плен. Он попытался накинуть на епископа лассо (гунны, как и подобает настоящим ковбоям, хорошо умели это делать), но, подняв руку, чтобы набросить веревку, он уже не смог ее опустить: его рука застыла, как в параличе. По просьбе своих спутников Феотим помолился Богу, и только после этого рука гунна освободилась от невидимых пут46.

Конечно, наш автор не ручается за правдивость историй о том, как епископ и его спутники стали невидимыми, или о том, как окаменела рука гунна. Он преподносит эти истории как «сообщения», не более того. Он также ни разу не упоминает о том, что Феотим обратил в христианство хотя бы одного кочевника. Но еще более поразительно то, что, согласно автору, Феотим и не пытался обращать язычников. Епископу, по-видимому, не приходило в голову, что он может привлечь на сторону церкви хотя бы одну языческую душу. Мы не знаем, что привело его на берега Дуная, но это не было стремление спасти варваров от Геенны огненной.

Безразличие Феотима к духовной участи варваров представляется очень типичным для клириков IV и V веков. Мы знаем, что в V веке некоторые варвары, служившие в императорской армии, могли быть обращены в христианство. Кроме того, военнопленные могли привлечь на свою сторону несколько душ. Но новообращенных было очень немного.47

К концу царствования персидского царя христиан в Персии жестоко преследовали. Многие жертвы преследования бежали, и многие находили убежище в римских провинциях. Вождь сарацинов Аспебет—язычник, не одобрял преследований и не помешал бегству многих христиан. Он был выдан Исдегерду, и ему пришлось самому укрыться в Римской империи. Имперские власти сделали его главным вождем арабских племен той местности, где он жил. Затем святой подвижник Ефимий вылечил его сына от паралича, после чего Аспебет и его приближенные приняли католичество. При крещении он принял имя Петр, и не позднее 431 года Ювенал Иерусалимский посвятил его в епископы сарацинов48. Путь от бедуинского шейха до католического епископа был редкостью. Позже, около 473 года, во времена императора Льва I, арабский вождь по имени Аморсес ушел от персов, добился положения главного вождя сарацинов в своей местности и захватил римский остров Иотабе в Красном море. Он изгнал римских таможенников и обогатился, собирая римские пошлины. Он пытался договориться с римлянами и

218

получить признание как главный шейх арабов, живших в окрестностях Петры. Лев пригласил его в Константинополь, радушно принимал его, даже разрешив ему сидеть среди патрициев во время застолья. В благодарность Аморсес стал христианином! Правда, в этом случае надо заметить, что среди его соплеменников уже были христиане, так как он начал переговоры со Львом через «Петра, епископа своего племени». Если там был епископ, то, видимо, христиан в этой общине было немало49.

Новый период начался с воцарением Юстиниана. Он считал, что народ, принявший католическую веру, скорее всего, превратится в союзника католической Империи. Он недвусмысленно объяснил это франкам еще в 536 году, убеждая их в том, что франки и византийцы должны сотрудничать, так как придерживаются одной религии50. Он также предложил эфиопам и гомеритам объединиться с Восточным Римом в борьбе против Персии «из-за единства веры»51. Прокопий даже утверждает, что ломбарды просили Юстиниана заключить с ними союз против гепидов на том основании, что ломбарды, как и Юстиниан, католики, в то время как гепиды — ариане52.

Другой феномен VI века — это приезд в Константинополь отдельных варваров или групп варваров, которые по собственной воле желали принять крещение. Некий Грет, король германского племени герулов, приехал в столицу со своей свитой и двенадцатью родственниками и попросил крестить его. Юстиниан всех их охотно принял, и они были крещены. Императора особенно должно было порадовать то, что, с радостью возвращаясь на родину, герулы пообещали ему быть его союзниками, когда бы он ни призвал их к себе на помощь. Но в этом случае инициатива исходила не от Юстиниана, а от самих варваров53. Не всегда обращение в христианство оканчивалось так благополучно, как в случае с Гретом Герулом. Некий Грод, или Гордас, король гуннов, живший около крымского города Боспора, приехал в Константинополь и принял крещение. Юстиниан осыпал его подарками и отправил назад в Крым с тем, чтобы он охранял тамошние римские владения, особенно город Боспор. Подданные Грода были, конечно, язычниками и поклонялись идолам. Грод поспешил — как выяснилось, необдуманно — переплавить идолов, сделанных из серебра и золота, и продать их за наличные деньги в Боспоре. Его нетактичные действия привели в ярость языческих жрецов, которые убили Грода и поставили на его место его брата Мугеля. Это был один из тех сравнительно редких случаев, когда правитель-варвар принимал христианство, а его подданные не следовали этому примеру. Мы видим, что обращение короля не обязательно влекло за собой обращение всего народа54.

Престарелый пресвитер по имени Юлиан из епархии монофизитского патриарха Александрии «имел искреннее духовное желание обратить в христианство кочевые народы, обитающие на восточных окраинах Фив за пределами Египта, которые не только не подчиняются власти Римской империи, но получают субсидии с условием, что они не войдут в Египет и не будут разорять его»55. Этот Юлиан был еретиком-монофизитом, и, хотя его

219

поддерживала императрица Феодора, его миссия раздражала Юстиниана, который выслал к набатеям своих собственных миссионеров-католиков. Однако миссия Юлиана оказалась более успешной из двух: он обратил короля и принцев набатеев и даже объяснил им «ошибки» Халкидонского Собора. Преемником Юлиана в этих дальних краях был некто Лонгин, который от набатеев поехал дальше к алодеям, считавшимся эфиопами, «ибо когда народ алодеев услышал об обращении набатеев, их король послал гонцов к королю набатеев, прося того разрешить епископу, который обучил и крестил тех, приехать и обучить его народ таким же образом»56.

Перед нами феномен, подобного которому не было ни в IV, ни в V веке. Во-первых, христианский священник по собственной инициативе решил выехать за пределы Империи только для того, чтобы проповедовать Евангелие среди местного языческого народа. Кроме того, правитель языческого народа, обитавшего далеко за границами Империи, призвал к себе миссионера с единственной целью — обучиться его вере. Очень жаль, что мы ничего не знаем о мотивах, побудивших короля алодеев на этот почти беспрецедентный поступок. Он явно не стремился таким образом заручиться дружбой Юстиниана, так как император был твердым противником экспедиции Лонгина. Он даже пытался задержать начало миссии Лонгина в течение трех лет57. Юлиан подкрепил силу своих теологических аргументов тем, что передал королю набатеев «богатые дары», но, насколько мы знаем, Лонгин не пользовался подобным способом убеждения.

Когда Лонгин добрался до нобадов, он рукоположил нескольких местных священников, обучил их божественной литургии, а также построил для них церковь. Но в царствование Юстиниана был и другой миссионер, проповедовавший среди северных кочевых племен, и был он весьма необычным человеком. Его звали Кардутсат, «епископ страны Арран»58. Он с семью другими священниками приехал из Албании на территорию гуннов для того, чтобы утешать римских пленников, томившихся там. Он оставался там в течение «недели годов» и обратил многих гуннов (возможно, это были сабиры). Наш автор сообщает интереснейший факт, связанный с его миссией: он и его товарищи перевели несколько книг (Библии?) на гуннский язык. Наш автор не утверждает, что именно Кардутсат создал гуннский письменный язык, но в то же время нет абсолютно никаких сведений о том, что у гуннов до этого существовала письменность. Наоборот, в середине VI века Прокопий отвлекается от своего повествования, чтобы напомнить, что большинство гуннов были совершенно неграмотны59. Кто же первым создал алфавит для этого народа и записал их язык? Мы этого не знаем: возможно, это был Кардутсат и его семеро друзей, возможно, какой-то забытый герой более раннего времени. В любом случае, читающая публика наверняка составляла лишь крохотную часть этого народа и, вероятно, состояла только из горстки новообращенных христиан.

Миссия Кардутсата была не напрасной. Его успех так поразил другого епископа, армянина, которого звали, очевидно, Маку, что он также с не

220

сколькими священниками поехал к гуннам «еще через две недели годов». Захарий Метиленский, наш источник сведений о Маку, пишет, что «он затем построил кирпичную церковь, посадил растения и посеял разные виды семян... и многих крестил». Какова была судьба кочевников, обращенных им и Кардутсатом? Об этом нам известно не больше, чем о том, как закончился необычный эксперимент Маку по превращению кочевых пастухов в оседлых земледельцев. Он, несомненно, осознавал, в чем состояла основная проблема обращения кочевников в христианство. Немногие византийские священники смогли бы — я уже не говорю о том, захотели бы они, — вынести тяготы кочевой жизни в степи. Но задача обращения была бы несравнимо более трудной, если бы гунны не испытывали на себе постоянного влияния миссионера, жившего среди них. Поэтому Маку пытался отучить их от кочевой жизни и собрать вокруг церкви, которая должна была стать центром общинной жизни. В такой общине они могли жить, не переходя бесконечно от пастбища к пастбищу вслед за зеленой травой, как вынуждены были поступать все кочевники. Если бы у нас было больше информации, мы, возможно, узнали бы и о других попытках обращения кочевников, но из них не многие заслуживали успеха больше, чем Маку с его экономическими прозрениями и тот неизвестный ученый, который впервые записал язык «гуннов».

Таким образом, в середине VI века появились некоторые новые феномены. До этого отдельные варвары принимали христианство во время службы в римской армии, теперь же целые группы их становились христианами, вступая в императорскую армию. Отдельные люди и даже иногда группы проделывали путь из диких просторов Barbaria в Константинополь с определенной и ясно выраженной целью принять крещение. Новообращенный варвар берет на себя обязательство быть политическим союзником римлян. На южных границах и на краю степи священники (хотя обычно не католические) по своей собственной воле решаются выехать за пределы Империи и проповедовать там Евангелие. Императоры приходят к убеждению, что общая религия — это общая внешняя политика, хотя подобное убеждение не всегда оказывается справедливым. И для франков, и для византийцев их собственные материальные интересы были гораздо важнее, чем тот факт, что и те и другие называли себя католиками. Земля, разбой и власть представляли больший сиюминутный интерес, чем природа Божественной Троицы.

4. Св. Патрик

Тацит был не первым, но и не последним римским автором, который обратил внимание на то, какие военные перспективы заключены в виноторговле с германцами. «Если вы будете поощрять их несдержанность и дадите им столько, сколько они жаждут иметь, — пишет этот сенатор, — то

221

они будут так же легко побеждены собственными пороками, как и оружием». Он рассказывает о том, как целая когорта германцев была уничтожена изобретательными гражданами Кельна, которые пригласили их на роскошный пир с обильным вином, а когда германцы уснули, заперли двери и подожгли здание60. То, что во времена Тацита было интересными размышлениями, приняло более конкретную форму в конце четвертого века. «Итак, варвары тоже пьют вино, — пишет св. Амвросий, — римляне охотно поощряют их в этом, чтобы они напились и тогда, ослабевшие, они легко могут быть завоеваны вследствие их собственного опьянения»61. Так как епископ не высказывает своего отвращения к подобной процедуре, можно сделать вывод, что он ее одобряет. Видимо, ему не приходило в голову, что рекомендуемый им способ действий противоречит закону. Продажа вина за границу была в это время запрещена. Святой написал это вскоре после 386 года, то есть всего через несколько лет после того, как в 370-375 годах императоры запретили экспорт вина и растительного масла варварам (с. 14). Императоры сделали это по экономическим и, возможно, военным причинам, но никак не из моральных соображений. Но каковы бы ни были эти причины — экономические, военные или моральные, — Амвросий об этом не заботился.

У св. Амвросия нашелся также подбадривающий совет для ростовщиков, торговцев и всех тех, кто занимался торговлей с неримлянами. Комментируя отрывок из книги Второзакония, XXIII, 19-20: «Не отдавай в рост брату своему не серебра, ни хлеба... Иноземцу отдавай в рост...», он пишет следующие незабываемые слова: «Кто был "иноземец" в те времена, если не амаликитянин или арморитянин, то есть если не враги? Давай им деньги под высокий процент, — говорит он. — Человек, которого ты заслуженно хотел бы убить, человек, против которого не грешно поднять оружие — с него можно законно брать высокий процент. Своими двенадцатью процентами ты быстро отомстишь тому, кого не можешь легко победить в войне. Давай деньги под проценты тому, кого не преступно убить. Человек, берущий проценты, сражается, но без булата. Тот, кто берет проценты с врага, мстит врагу без меча. Значит, там, где есть право воевать, есть право брать проценты». Заметим, что святой без всяких условий поддерживает торговлю с врагом, а также предполагает, что варвары живут в таких условиях, где с них можно снять проценты даже в тех случаях, когда они не горят желанием их платить62. Жаль, что он не оставил нам своего комментария того изящно сформулированного закона примерно от 374 года, который обязывал римлян красть все золото, найденное ими у тех, кого римляне называли «варварами»63.

К счастью, были христиане и другого рода, непохожие на св. Амвросия, циничного священника из Милана. Одним из таких христиан был бриттон по имени Патрик. Св. Патрик не был совершенством. Как большинство бриттонов, он был лишен чувства юмора. Он жестоко обижался, когда бриттонские священники неодобрительно отзывались о его карьере, считая, что он не соответствует своей епископской должности. К кон-

222

цу жизни эта обидчивость превратилась у него в нечто вроде мании. Кроме того, что он нам рассказал в двух своих небольших книгах, мы еще кое-что о нем знаем. Он прославился в первой половине V века. Он не был первым из епископов, посланных в Ирландию, а был туда направлен, чтобы окормлять тех христиан, которые уже там жили. Решение обратить язычников-ирландцев он принял самостоятельно64. Он — единственный писатель, оставивший нам книги, написанные к северу от границы Западной империи, и он — первый миссионер, описавший свою жизнь так, как это делали евангелисты.

Один средневековый писатель советовал своему другу, собиравшемуся стать миссионером, взять с собой побольше помощников и сотрудников и продемонстрировать язычникам изобилие пищи, одежды и т. п. Язычники будут потрясены таким богатством и позволят обратить себя в христианство. Миссионер ни в коем случае не должен брать ничего из того, что у них есть. Если они ему что-нибудь предложат, он должен отдать им больше, чем получил от них, чтобы они не подумали, что он пришел к ним ради корысти65. Св. Патрик все это понимал несколькими столетиями раньше. Он начал с того, что передал подарки вождю того племени, в котором он намеревался вести свое служение, однако что это были за подарки, он не уточняет. Он также платил сыновьям местного вождя и по возможности старался взять их с собой в путешествие, чтобы до некоторой степени обеспечить свою личную безопасность66. Он считает, что читателям его «Исповеди» должно быть известно, сколько он потратил на взятки «тем, кто осуществляет правосудие во всех тех краях», которые он обычно посещал. Сумма, потраченная только на эти цели, равнялась «цене пятнадцати мужчин», и во время написания книги он готов был платить еще и еще67. Мы знаем, что цена одного необученного раба в современной Галлии составляла примерно двадцать пять-тридцать solidi, и если цены в Ирландии были сравнимы с галльскими — хотя там их подсчитывали не в solidi, то Патрик потратил на взятки судьям сумму, равную цене шести фунтов золота. Если же он имеет в виду не цену пятнадцати необученных рабов, а цену выкупа за пятнадцать свободных людей, то общая сумма взяток могла быть значительно выше. Миссионерское служение в чужой стране, как оказывается, было делом, требующим серьезной финансовой подпитки. Патрик ничего не говорит об источниках своего дохода. Если средства приходили из Британии, то не было нужды упоминать об этом в его «Исповеди», которая написана в основном для бритгонов, и без того знакомых с этими положением вещей. Что касается его другого, менее объемного сочинения «Послание к солдатам Коротика», то его тема была далека от этих вопросов. Трудно поверить, что источником его средств были пожертвования новообращенных и христиан, живших в Ирландии к моменту его приезда туда вскоре после 431 года.

Несмотря на все взятки вождям, жизнь нашего миссионера, как ясно видно из относящихся к Патрику документов, была полна опасностей. Сто-

223

ило ему обратить несколько членов одного племени, как банда разбойников нападала на них, убивала почти всех мужчин, а женщин и детей уводила с собой, чтобы затем продать их на каком-нибудь дальнем рабском рынке. Именно такая судьба постигла некоторых неофитов Патрика: они пали жертвой «воинов» Коротика, который был номинально христианином и номинально римлянином68. Но и без вмешательства внешних сил опасностей было довольно. Патрик постоянно ожидал, что его обманут или убьют, или возьмут в плен; действительно, среди подчиненных ему священников многие оказались в рабстве69. Даже если вожди соглашались принять дары, они все равно могли арестовать миссионера и его спутников, и тогда угроза смерти была вполне реальной. Однажды в подобной ситуации некий вождь схватил Патрика и его друзей и хотел их убить. Он две недели держал их закованными в цепи и отобрал у них все имущество, и если впоследствии он их освободил и вернул украденное, то только благодаря «некоторым близким друзьям, которых мы обеспечили до этого»70. Как хотелось бы узнать, что хотел сказать Патрик этой сдержанной фразой. Непонятно, почему Патрик так скрытен в этом отрывке из «Исповеди»: те друзья, которых он обеспечил и которые повлияли на решение вождя, наверняка были ирландцами, а враждебно настроенные ирландцы вряд ли стали бы читать «Исповедь». Надо сказать, сам Патрик много раз попадал в рабство, но всегда ему удавалось выйти на свободу71. Его работа требовала исключительной тактичности. Очень важно было не потерять доверия язычников и их вождей, ведь любой неверный шаг мог привести к преследованиям с их стороны. «Господь свидетель, я никого из них не обманул, — пишет он, — и я не собираюсь этого делать, во имя Господа и Церкви его, чтобы не стать причиной гонений на них и на всех нас и чтобы имя Господа не было осквернено по моей вине»72. Опять таки, несмотря на то что его невежливость могла обидеть новообращенных, Патрик неуклонно отказывался принимать бесчисленные подарки, которые те приносили ему и клали на алтарь. Только так он мог заслужить доверие «неверных» и только так он мог не дать повода для клеветы и презрения. И хотя он обратил «тысячи» язычников и рукоположил множество священников, он с гордостью говорит о том, что ни от одного из них он не получил даже и суммы, равной цене одного башмака73. Патрик видел, что сами новообращенные часто терпели несчастья, упреки и гонения со стороны своих соплеменников74. Но тяжелее всех была участь рабынь, принявших католичество: им приходилось выдерживать ярость и «террор» со стороны своих хозяев, чтобы вступить в запрещенную секту.

Не обладавший чувством юмора и уравновешенностью, Патрик тем не менее знаком нам лучше, чем кто бы то ни было из деятелей эпохи переселения народов. Увезенный в рабство в Ирландию в шестнадцать лет, он так и не смог закончить образование. Поэтому приемы красноречия и изысканный словарь литераторов его времени были ему недоступны. Ему ничего не оставалось, как писать безыскусно, от сердца, и он писал с

224

такой страстной искренностью и с такой безоглядной уверенностью в правоте своего дела, которые не могут не вызывать нашего восхищения и уважения. Мечта св. Амвросия (с. 221) — пьяный язычник в цепких лапах ростовщика — была совершенно чужда св. Патрику. Подростком-рабом, в полном одиночестве, он и в снег и в дождь охранял овец своего хозяина на горных склонах Коннота. Разве мог он тогда предвидеть, что со временем прославится не меньше Константина Великого?

Ульфила в IV веке, а Патрик в V были единственными, кто не жалел сил для обращения язычников в христианскую веру. Приходится признать, что полная история завоевания Римской империи варварами будет содержать лишь несколько ссылок на католическую церковь. Христианам этих веков доктринальные различия казались более важными, чем падение городов и порабощение народов.

 

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова