Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Уильям Блейк

ПЕСНИ ОПЫТА

 

Вступление

Слушай Барда Глас!
Все времена прозрев,
Он слышал не раа
Священный Наказ
Слова, что шло меж дерев.

Падших оно зовет,
Плачет вечерней росой;
Верша с высот
Созвездий ход,
Светоч зажжет над тьмой!

Воротись, о Земля, скорей!
Восстань от росных трав!
Рассвет сильней
Ночных Теней -
Он грядет, от сна восстав!

Слово тебя зовет!
Слушай, слушай меня!
А звездный свод
И берег вод
Исчезнут с приходом Дня!

 

Ответ Земли

Земля ответила, в слезах
Привстав с ледяной постели —
Лишь тьма и страх
В ее очах,
И волосы поседели.

«Я в берегах заточена —
Звезды мой сон сторожат;
А я, бледна
И холодна,
Творцу внимаю, дрожа.

Самовлюбленный Творец!
О стражник жестокий. Страх!
Меркнут в ночи
Света лучи —
Юность не может цвести в кандалах!

Разве цветам и бутонам весне
Радоваться запрещено?
Разве зерно
Сеют в ночи?
Кто ж пашет, когда темно?

Приди, освободитель!
В жилах моих стынет кровь!
Вечный Учитель —
Вечный Мучитель! —
Цепями сковал Любовь!»

 

Ком Глины и Камень

«Любовь прекрасна и скромна,
Корысти ей не надо;
За нас в огонь пойдет она —
С ней Рай и в бездне Ада!» —

Так пел Ком Глины в колее,
Попавший под копыто.
На это Камень из ручья
Ответил ядовито:

«Любовь корыстна и жадна!
Покоя нас лишая,
Все под себя гребет она —
С ней Ад и в кущах Рая!»

 

Святой Четверг

Благое ль дело на земле
Богатой, плодородной
Смотреть, как детям подает
Богач с душой холодной?

Не славу взносит этот хор
Не с радости поющих —
Здесь тыщи маленьких сирот!
Здесь Царство Вопиющих!

Здесь солнца луч не светит им,
Здесь их терзает голод,
Здесь тропы терниев полны
И вечен лютый холод.

А где земля под солнышком
И дождиком полита,
Дитя не может голодать
И Нищета забыта!

 

Заблудившаяся дочь

Чтоб не забывали,
Выбей на скрижали:
«Придут времена
Сбросить путы сна —

И Земля очнется
И к Творцу вернется,
И пустыня канет —
Чудным садом станет!»

* * *

Там, где вечно лето
И земля согрета,
Девочка лежала —
Вот что вспоминала:

По лесу без края,
Пенью птиц внимая,
Долго Лика шла —
Отдохнуть легла.

Мне бы спать и спать! —
Но отец и мать
Плачут день и ночь:
«Где ты, наша дочь?!»

Ax, несчастье с Ликой —
Бродит в чаще дикой
И не может спать —
Слышит: плачет мать!

Слыша эти крики,
Не забыться Лике;
А затихнет мать —
Можно Лике спать.

Прогони же. Ночь,
С неба тучи прочь!
Высвети луну —
Я тогда усну.

Лес вокруг шумит —
Лика крепко спит;
Тихо вышли звери,
Жившие в пещере:

Вышел лев могучий
С гривою дремучей,
Обошел степенно —
Спящая священна!

Вкруг играли игры
Леопарды, тигры;
Лев, над Ликой стоя,
Гривой золотою

Клонится все ниже,
Нежно Лику лижет —
Слезы, как рубины,
Катятся на глины.

Львица пожалела —
Спящую раздела;
И укрыли звери
Девочку в пещере.

 

Обретенная дочь

Мать с отцом всю ночь
Тщетно ищут дочь —
Эхо, плачу вторя,
Делит с ними горе.

Так семь дней идут,
Девочку зовут
И вздыхают тяжко:
«Где она, бедняжка?!»

Спали семь ночей
Средь глухих теней;
В страшном сне им снилось:
«Лика заблудилась —

В чаще, без дороги,
Оцарапав ноги,
Бродит дни и ночи —
Выплакала очи!»

Сон лишь муки множит —
Мать идти не может.
Но, ее жалея,
Стал отец сильнее —

И без долгих слез
Сам ее понес.
Вдруг из тьмы дремучей
Вышел лев могучий!

Пали мать с отцом
Перед страшным львом...
Ноздри раздувая,
Гривой потрясая,

Лев обходит кругом
Скованных испугом
И, склонившись ниже,
Ласково их лижет.

И глазам не веря,
Мать с отцом не зверя —
Чудо Золотое
Видят пред собою!

Дух предстал пред ними
С кудрями льняными,
А венец и латы —
Из литого злата!

Он сказал: «Идем
В мой пещерный дом —
Там в подземном гроте
Дочь свою найдете.»

Вскоре, как хотели,
Мать с отцом узрели,
Как вкруг Лики тигры
Заводили игры.

И поднесь в пещере
Не страшны им звери;
Там не слышно рыка —
Спит спокойно Лика.

 

Маленький трубочист

Весь в саже на белом снегу он маячит.
«Почищу! Почищу!» — кричит, словно плачет.
«Куда подевались отец твой и мать?»
«Ушли они в церковь псалмы распевать.

Затем, что я пел по весне, словно птица,
И был даже в зимнюю пору счастлив,
Заставили в саван меня обрядиться
И петь научили на грустный мотив.

Затем, что я снова пляшу и пою,
Спокойно родители в церковь ушли
И молятся Богу, Святым, Королю,
Что Небо на наших слезах возвели.»

 

Песня няни

Когда, играя, дети шумят
На весеннем звонком лугу,
Я вспоминаю юность свою
И горечь унять не могу.

Пора по домам, скоро закат,
И луг роса остудит!
Как славно играть все дни и не знать
Ни зимы, ни тьмы впереди!

 

Чахнущая Роза

О Роза, ты чахнешь! —
Окутанный тьмой
Червь, реющий в бездне,
Где буря и вой,

Пунцовое лоно
Твое разоряет
И черной любовью,
Незримый, терзает.

 

Мотылек

Бездумно танец
Мотылька
Оборвала
Моя рука.

А чем и я
Не мотылек?
Ведь нам один
Отпущен срок:

Порхаю
И пою, пока
Слепая
Не сомнет рука.

Считают: мысль
Есть жизнь и свет,
А нет ее —
И жизни нет;

А я порхаю
Над цветком —
Таким же точно
Мотыльком!

 

Ангел

И был в ночи мне сон чудной:
Была я Девой молодой;
Со мною бился Ангелок:
Ледышку! — соблазнить не мог!

Я день и ночь была в слезах —
Стоял мой Ангел в головах;
И день, и ночь томилась я,
Желанье от него тая.

Тогда меня покинул он;
Зарей зарделся небосклон;
Девичьим Страхам поскорей
Дала я тысячу мечей!

Вернулся Ангел из ночи —
Зачем?! — При мне мои мечи!
Младое время пронеслось —
Пришла пора седых волос...

 

Тигр

Тигр, о Тигр, в кромешный мрак
Огненный вперивший зрак!
Кто сумел тебя создать?
Кто сумел от тьмы отъять?

Из пучины иль с небес
Вырван огнь твоих очес?
Кто к огню простер крыла?
Чья десница унесла?

Кто узлом железных жил
Твое сердце напружил?
Кто слыхал, как дик и яр
Первый бешеный удар?

Кто ужасный млат вздымал?
Кто в клещах твой мозг сжимал?
А когда сошел на нет
Предрассветный звездный свет —

Неужели был он рад.
Встретив твой зловещий взгляд?
Неужели это был
Тот, кто Агнца сотворил?

Тигр, о Тигр, в кромешный мрак
Огненный вперивший зрак!
Кто посмел тебя создать?
Кто посмел от тьмы отъять?

 

Мой милый Розовый Куст

Коснуться прекраснейших уст
Цветок поманил и раскрылся...
«А я люблю Розовый Куст!» —
Сказал я и не наклонился...

И вскоре, припав у Куста,
Хотел насладиться я Розой —
Но та затворила уста,
Шипы выставляя с угрозой.

 

Ax, подсолнух...

Ax, Подсолнух, прикованный взглядом
К Светилу на все времена!
Как манит блистающим Садом
Блаженная присно страна!

Туда из могильной темницы
И дева, строга и горда,
И юноша страстный стремится —
И ты, мой Подсолнух — туда!..

 

Лилия

Стыдливая Роза шипами грозит,
Овечка-тихоня боднуть норовит —
Любит открыто лишь белая Лилия
И не вершит над собою насилия.

 

Сад Любви

Я однажды пошел в Сад Любви —
Я глядел и не верил глазам:
На лугу, где играл столько раз,
Посредине поставили Храм.

Были двери его на замке —
Прочитал я над ними: «Не смей!»
И тогда заглянул в Сад Любви
Посмотреть на цветы юных дней.

Но увидел могилы кругом
И надгробия вместо цветов —
И священники с пеньем моим наслажденьям
Из вервий терновых крепили оковы.

 

Маленький бродяга

Ax, матушка, в церкви сквозняк продувной!
Куда как теплей и приятней в пивной!
Там пива в достатке, и пьют без оглядки —
В раю же, известно, другие порядки.

Вот кабы нам в церкви пивка на заказ
Да возле огня отогрели бы нас,
Так ночью и днем молиться начнем —
Из церкви не выставишь нас нипочем!

Священнику пить бы и петь бы псалмы —
И словно птенцы, были б счастливы мы!
А строгой старухе вернем оплеухи —
И пусть попостится сама с голодухи!

И Бог возликует, отечески рад,
Увидев божественно счастливых чад,
И внидя в церквушку, закатит пирушку,
Деля с Сатаною дерюжку и кружку!

 

Лондон

По узким улицам влеком,
Где Темза скованно струится,
Я вижу нищету кругом,
Я вижу горестные лица.

И в каждой нищенской мольбе,
В слезах младенцев безгреховных,
В проклятьях, посланных судьбе,
Я слышу лязг оков духовных!

И трубочистов крик трясет
Фундаменты церквей суровых,
И кровь солдатская течет
Вотще у гордых стен дворцовых.

И страшно мне, когда в ночи
От вопля девочки в борделе
Слеза невинная горчит
И брачные смердят постели.

 

Человеческая сущность

Когда не станем обирать,
Не нужно будет подавать —
Ни голода, ни жажды,
И будет счастлив каждый.

На Страхе держится покой,
На Себялюбии — разбой,
А ковы Бессердечья
В душе плодят увечья.

В тисках запретов и препон
Слезами поит землю он —
И всходит прямо из-под йог
Смирения росток.

И Древо Веры мрачный свод
Над головою возведет —
А Гусеница с Мотыльком
Листву сгрызут на нем.

И это Древо принесет
Обмана сладкий плод;
И Ворон сядет, недвижим,
Под пологом глухим.

Все боги моря и земли
Искали Древо — не нашли!
И не видал никто ни разу —
А Древо взращивает Разум!

 

Дитя-Горе

Мать с отцом ломали руки —
Народился я на муки!
Я, беспомощный, кричал,
Словно бес меня терзал.

Я раскидывал ручонки,
Разворачивал пеленки
И, не признавая мать,
Грудь ее не стал сосать.

 

Древо Яда

Друг обидел, разозлил —
Я в словах свой гнев излил.
Враг нанес обиду мне —
Гнев зарыл я в глубине.

Сон утратил и покой,
Окроплял его слезой,
Над ростками колдовал,
Ковы тайные ковал.

Древо выросло, и вот —
Золотистый вызрел плод,
Глянцем радуя меня
И врага к себе маня.

Он тайком во тьме ночной
Плод отведал наливной...
Мертвым я врага нашел —
И с улыбкою ушел!

 

Заблудший сын

«Превыше собственного Я
Никто не ставит никого!
Того Рассудку не понять,
Что за пределами его.

Отец! Как больше мне любить
Тебя и ближних заодно?
Люблю тебя я, как птенца,
Что с паперти клюет зерно.»

Священник, это услыхав,
Схватил дитя за волоса
И к пастве выволок его
Под одобренья голоса.

Затем с амвона возопил:
«Се Диавол в образе людском!
Проникнуть тщилась тварь сия
В Святые Таинства умом!»

Заплакал мальчик, но вотще! —
Не помогли и мать с отцом:
Он до исподнего раздет,
И цепь железная на нем.

Дитя на площади сожгли,
Где жег отступников Закон —
Не помогли и мать с отцом...
Ты видел это, Альбион?

 

Заблудшая дочь

«С гневом, Будущего дети,
Прочитайте строки эти,
Где поведано стихом,
Как Любовь сочли Грехом!»

В древней той стране
Нет конца весне —
Там и жили Двое
Жизнию святою,
Не смущаясь вовсе наготою.

Как-то раз Они
Вышли в Сад одни —
И сердца забились,
Светом озарились,
Ибо тьмы завесы приоткрылись.

И Обоих пыл
На траву склонил —
В этот час рассвета
Все дремали где-то,
И Она не вспомнила Запрета!

И познав Любовь,
Сговорились вновь
Выйти на свиданье
В час, когда в молчанье
На закате слышится рыданье.

Пред Отцом Она
Радости полна —
Но, пронзая взглядом,
Он грозит ей Адом,
Словно Он в Саду был с нею рядом!

«Уна! Ты молчишь!
Отчего дрожишь?
О! С какой Виною
Встала предо Мною?!
Ты Меня покрыла сединою!»

 

К Фирце

Рожденному в земную часть
Придется снова в землю пасть,
Чтоб встать однажды, не скорбя —
И что мне жено до тебя!

В Саду два пола расцвели,
Отбросив Стыд, — на гибель шли;
Но грешных пожалел Господь,
На труд и плач обрекший Плоть.

О Мать моих земных цепей
И горестной тюрьмы моей!
Меня ты заточила в склеп,
В котором я и глух, и слеп.

Ты рот забила мне землей —
И тяжек жребий мой земной!
Но спас меня Христос, скорбя —
И что мне жено до тебя!

 

Ученик

Приятно выйти на лужок
Рассветною порой —
Трубит охотничий рожок,
И жаворонок со мной
Щебечет озорной.

А в школу не хочу идти —
И мне там не с руки,
Где под надзором взаперти
В узилище тоски
Корпят ученики.

О сколько дней я загубил,
Войдя в постылый класс!
Над книгами лишался сил,
Но знаний не запас —
Они мне не указ!

Поет ли птица или нет
Из спутанных тенет?
Как детям быть, когда Запрет
Их крылышки сомнет
И радости убьет?

Отец и мать! Коль вешний цвет
Обронит лепестки,
Коль не увидят яркий свет
Нежнейшие ростки
Под пологом тоски, —

To что созреет меж ветвей
На дереве таком?
И пору юности своей
Помянем ли добром
Глухим осенним днем?

 

Глас Древнего Барда

Приди же, Отрок страстный!
Свет истины узри
В рожденьи новой зари!
Бессильны ныне Разум косный
И словопрений труд напрасный!
В лабиринт по бездорожью
Глупость завлекает ложью —
И тыщи себя там сгубили!
Блуждают во мраке кладбищем глухим,
Вождями себя возомнили —
Да вот поводырь бы им нужен самим!

 

The Divine Image

Нет перевода.

1794 г.

К О Н Е Ц

________
Перевод с английского:
Сергей Степанов

________________

Комментарии

Стихи Блейка, как и всякая серьезная поэзия, требуют внимательного и вдумчивого прочтения. Эти комментарии лишь помогут проследить некоторые системные связи, существующие внутри каждой его книги и между ними, а также обосновать некоторые переводческие решения, сделанные на основании той или иной трактовки текста. Они отнюдь не претендуют на истину в последней инстанции и не отрицают свободы толкования — тем более что блейковское Слово, как и всякую живую поэзию, невозможно втиснуть в узкие рамки однозначной интерпретации.

Вступление

В стихотворении, открывающем цикл, Блейк отождествляет себя с Древним Бардом, наделенным пророческим видением, который слышал и сохранил слово Истины, произнесенное в давние времена, еще до Грехопадения. Под Грехопадением понимается упадок Воображения и воцарение на его месте косного Разума — Уризена, олицетворенного «звездным сводом» и «берегом вод». Однако Бард пророчески предрекает приход нового дня — то есть апокалиптический крах царства Уризена. Следует отметить, что это стихотворение носит промежуточный, переходный характер (оно написано сразу после «Песен Невинности»): с одной стороны, Блейк говорит о «возвращении Земли», то есть о земном, реальном Апокалипсисе, с другой стороны, он предрекает приход «вечного дня» — Вечности «Песен Невинности», где исчезнут «звездный свод и берег вод» — тенета Разума, запреты, сковывающие дух человека (ср. бесконечное Небо и безбрежное Море как символы свободы).

Ответ Земли

»Ответ Земли» является непосредственным продолжением и развитием «Вступления», однако пророческий оптимизм первого стихотворения сменяется во втором холодным отчаянием; «звездный свод. л берег вод» видятся Блейку тюрьмой, из которой нет выхода, где ревностно сторожит свою жертву «самовлюбленный Творец» — Разум, «цепями сковавший любовь», то есть естественное проявление чувств. Вместо традиционных библейских символов «Песен Невинности» здесь появляются образы, связанные с реальным, земным миром, а Бог из благостного, кроткого Агнца превращается в «Вечного Мучителя» — деспота и тирана. На место «радости», «юности», «света», «свободы» встают «страх», «седина», «ночь», «цепи»; завершается стихотворение призывом к Освободителю — Поэту, который должен силой слова разбудить поруганное Воображение.

Ком Глины и Камень

Это стихотворение, построенное с соблюдением строжайшей симметрии, представляет собой диалог двух «состояний души человеческой»: Ком Глины прославляет бескорыстную, пассивную, покорную любовь, свойственную Невинности, — идеалом для него является Рай, завоеванный самопожертвованием. Камень, олицетворяющий состояние Опыта, превозносит властную, эгоистичную, активную любовь, идущую из Ада (ср. восприятие Ада в «Бракосочетании...»). Симметрически организуя стихотворение (по шесть строк отдано каждому персонажу), Блейк не дает приоритета ни той, ни другой точке зрения, как бы утверждая, что оба начала равно важны для жизни, ибо в совокупности составляют естественный порядок вещей. Мягкий, податливый Ком Глины ассоциируется с женским началом, твердый Камень — с мужским: и та, и другая; любовь невозможны друг без друга, ибо каждая нуждается в противоположном: пассивное — в принуждении, активное — в подчинении. В этом коротком стихотворении заложена вся диалектика «Песен»; Невинность и Опыт, являясь противоположностями, не могут, — однако, существовать друг без друга, как Добро без Зла, Свет без Тьмы, Радость без Страдания и т.д.

Святой Четверг

Это одно из четырех стихотворений, являющихся прямыми параллелями (»сатирического» толка) к соответствующим стихотворениям «Песен Невинности». Оно, пожалуй, грешит некоторой прямолинейностью: пытаясь создать полную оппозицию своим более ранним взглядам, Блейк принес в жертву тонкие нюансы, составляющие прелесть его поэзии, и социальный пафос затмил в «Святом Четверге» все остальное. В этом стихотворении не хватает утонченной блейковской диалектики, «плач», «страдание», «холод» возведены в абсолют, а потому оно несколько проигрывает на фоне остальных.

Заблудившаяся дочь Обретенная дочь

Целый ряд причин делает два этих внешне прозрачных стихотворения весьма сложными для трактовки. Их сюжетная канва, на первый взгляд простая, допускает множество всевозможных толкований. Достаточно убедительной (и поддержанной многими исследователями) является следующая точка зрения: речь идет о смерти и воскресении, но не в Вечности, а в земном Раю, который станет возможен после того, как «Земля очнется». Маленькая Лика является символом безгрешной, чистой души; лес, в котором она блуждает, — символом земной жизни, а Лев, предстающий позднее в образе Золотого Духа, — олицетворяет Ангела Смерти: прежде чем увести девочку к себе в пещеру, львица раздевает ее, то есть лишает плотской оболочки. Все это говорит о том, что, встретив Льва, Лика умерла, как несколько позднее и ее родители, и все они воссоединились в некой Пещере, которая становится символом нового блейковского Рая, но уже не небесного, недостижимого, а реального, земного. В этом стихотворении очень четко видны новые взгляды Блейка, для которого нет более Неба, отдельного от Земли.

По замечанию Гирша, это стихотворение является пророчеством, предрекающим «не Вечность, но Грядущее», Рай, но не на небесах, а на земле. Изначально оба эти стихотворения входили в «Песни Невинности», но впоследствии были перенесены в «Песни Опыта». Причина очевидна: хотя речь в них и идет о воскресении, трактуется оно в духе более позднего цикла.

Маленький трубочист

Это стихотворение — типичный пример полемики Блейка времен «.Песен Невинности» с Блейком времен «Песен Опыта»: герои двух стихотворений с одинаковым названием схожи между собой, но в первом маленький трубочист несчастен из-за своих невзгод, во втором — способен испытывать радость вопреки им. В первом он находит утешение в Боге, освобождающем его из «гроба» земной жизни, во втором — облачен в «саван» на земле и именно Богом (точнее, своими богобоязненными родителями) обречен на страдания.

Обличительный пафос равно силен в обоих стихотворениях, но в каждом он звучит по-своему: в первом — счастье возможно лишь на небесах, как искупление земных печалей, во втором — счастье было бы возможно и на земле, если бы не бесчеловечность существующих порядков.

Песня няни

И здесь Блейк откровенно вступает в полемику с соответствующим стихотворением «Песен Невинности» ; дети здесь — уже не младенцы, а подростки (что видно и из иллюстрации), и слова няни обретают совершенно иной смысл — глядя на детей, она с горечью вспоминает свою собственную юность, неудовлетворенную страсть, несостоявшуюся любовь. Чувствуя, что «закат» ее жизни близок, она испытывает зависть к детям, которым суждено познать плотскую любовь, приобрести недоступный ей опыт. Это стихотворение — о подавлении естественных плотских желаний, которые Блейк в этот период считал величайшим человеческим даром, наряду с Воображением; но плотские инстинкты скованы цепями Уризена (см. также «Ангел»), поэтому вторая «Песня няни» резко контрастирует с первой, где речь идет о свободных проявлениях радости и любви к жизни.

Чахнущая Роза

Символика этого стихотворения достаточно проста и традиционна: Роза олицетворяет Красоту, женское начало вообще; «Червь, реющий в бездне», — широко распространенный образ Диавола (по всей видимости, позаимствованный Блейком у Данте). Однако, чтобы полностью понять внутреннюю диалектику этого стихотворения, необходимо принять во внимание «про-сатанинские» идеи, которые Блейк исповедовал в то время и подробно изложил в «Бракосочетании Неба и Ада».

Мотылек

Проблема жизни и смерти освещается в «Песнях Опыта» совсем не так, как в «Песнях Невинности»: «Песни Невинности» видели в смерти лишь переход в иное состояние, единение с Богом, тогда как «Песни Опыта», привязанные исключительно к земной жизни, усматривают в смерти бесповоротный конец, который равно трагичен и для человека, и для мотылька, и в этом все твари Божий равны. Бог даровал жизнь и мотыльку, и человеку, он же судил обоим умереть, и в этом жребий их одинаков; между ними есть лишь одно различие — человеку дана Мысль, то есть Разум. Однако, по Блейку, Разум не возвышает человека над мотыльком, поскольку Разум лишь подавляет иные, куда более важные свойства, присущие всякому живому созданию; а посему человек и мотылек одинаково важны и ценны для Творца, ибо, как сказано в «Бракосочетании Неба и Ада», «Все Живое — Священно».

Ангел

Как и «Песня няни», это стихотворение — о несостоявшейся любви, и в нем явственно звучит полемика с «Песнями Невинности.»: вместо Ангела-хранителя здесь появляется совсем иной ангел, символизирующий неудовлетворенные желания. В царстве Уризена подавление естественного зова плоти считается добродетелью, и Дева, обороняясь слезами, а потом и «тысячью мечей» (то есть запретов), навеки лишает себя плотских радостей. Битва между ангелом — носителем естественного (божественного) миропорядка — и уризеновской добродетелью завершается торжеством Уризена. Блейк отстаивает свое понимание любви: свободная, не скованная условностями страсть прекрасна, а подавление природных инстинктов — грех. Этим он бросает очередной вызов Сведенборгу, который неоднократно подчеркивал, что по-настоящему прекрасной и счастливой может быть лишь любовь, освященная законным браком, ибо лишь она является «соответствием» любви небесной.

Тигр

»Тигр» по праву считается величайшим творением Уильяма Блейка и одним из самых выдающихся произведений английской литературы. Как и «Агнец», парное стихотворение из «Песен Невинности», «Тигр» начинается с вопроса: кто твой Создатель? Однако если в более раннем стихотворении ответ очевиден и однозначен, то «Тигр» весь состоит из цепочки вопросов, остающихся без прямого ответа. В «Песнях Невинности» тигры, львы и прочие «дикие звери» представляют силу, враждебную Агнцу (т.е. Богу) и, следовательно, негативную. Теперь Блейк не только оспаривает это утверждение, но подспудно отвергает свое «однобокое» миропонимание времен «Песен Невинности»: зловещая красота Тигра — столь же необходимая часть миропорядка, как и кротость Агнца, и одно невозможно без другого. Кто создал Тигра, Бог или Диавол, какой огонь, небес или преисподней, горит в его очах — вот основной вопрос стихотворения. Блейк не дает прямого ответа, но ходом своей мысли подталкивает читателя к этому ответу: Тигра создал не кто иной, как Диавол, который, следовательно, является Творцом наравне с Богом. Однако Тигр, вышедший из дьявольской кузни, внушает не только ужас, но и восхищение своей «устрашительной соразмерностью» (Fearful symmetry). Созданный Адом, Тигр не есть Зло в его обычном понимании, но заключенная в плоть яростная и прекрасная Энергия, которая, согласно концепции, изложенной в «Бракосочетании Неба и Ада», движет всяким развитием.

Мой милый Розовый Куст

Первое из трех «цветочных» стихотворений на тему любви, награвированных на одной пластине. Смысл этого маленького шедевра довольно прост: Цветок предлагает поэту свою любовь, но тот сохраняет верность Розе; однако, вернувшись к Розе и положив к ее ногам свою незапятнанную добродетель, поэт находит лишь жалобы и шипы ревности. Незамысловатая (и, скорее всего, автобиографическая) коллизия превращается под пером Блейка в изящную аллегорию, раскрывающую превратности земной любви.

Ах, подсолнух...

Еще одно из ранних стихотворений цикла, относящееся к 1789-1790 г. Здесь переплетены темы и символы «Песен Невинности» и «Песен Опыта»: подсолнух, символизирующий вечную тягу к недостижимому, следует взглядом за солнцем в поисках некой блаженной страны — то есть Вечности «Песен Невинности». Там и только там смогут удовлетворить свои желания Дева, скованная путами уризеновской добродетели, и Юноша, источенный неудовлетворенной страстью к Деве (образы «Песен Опыта»).

Лилия

Роза, символ стыдливости, и овечка, символ кротости, трансформируются в этом стихотворении в образы лжи и притворства: защищая уризеновскую добродетель, они извращают тем самым свою божественную сущность, В противоположность им Лилия, воплощающая «Опытную Невинность», открыто проявляет свою любовь, а потому чужда притворства. В том, что она «не вершит над собою насилия», но свободно сле дует своим побуждениям, и есть высшая, божественная добродетель.

Сад Любви

Превращение Луга «Песен Невинности» в твердыню уризеновских установлений, переход от Невинности к «сну Земли» — вот основная тема стихотворения. Вместо Луга глазам предстает Храм — символ ханжеской религии (ср. с представлениями о церкви как жилище Бога на земле в «Песнях Невинности»), вместо цветов, символов любви, появляются могилы, где схоронены неудовлетворенные желания, вместо свободы и радости — наслаждения, закованные в терновые оковы. Естественный порядок вещей (под которым, видимо, подразумевается «Опытная Невинность») нарушен искусственными установлениями ханжеской религии, которая является плодом закабаления чистой Веры Разумом.

Маленький бродяга

Тема ханжества официальной религии подхвачена и в этом стихотворении — Блейк не случайно вкладывает обвинительные слова в уста ребенка, подчеркивая их справедливость его чистосердечием: ребенок не негодует на Бога за жестокость церкви, но, веруя в его любовь и доброту, просит изменить существующий на земле порядок. Следует отметить, что в аналогичной ситуации в «Песнях Невинности» (см. «Маленький трубочист») речь шла об удовлетворении желаний только в Вечности; для маленького бродяги Рай возможен и на земле, что типично для «Песен Опыта», но прежде надлежит изменить земные порядки, придуманные не Богом, а людьми.

Лондон

Нетрудно усмотреть в этом стихотворении, помимо открытого протеста против существующих социальных установлении, и блейковскую трактовку их первопричины: таковой являются «духовные оковы», которыми в царстве Уризена скован каждый. Это стихотворение направлено не столько против индустриальной революции и жестокости, бесчеловечности стремительно растущих городов (тема, не раз звучавшая в литературе блейковской эпохи), сколько против жизни, порожденной диктатом Разума над Воображением, «скованностью» мысли (отсюда «узкие» улицы и «скованное» течение Темзы). Основную вину Блейк возлагает на церковь, которая допускает страдания маленьких трубочистов (ср. выше), на королевскую власть, которая посылает тысячи солдат на бессмысленную смерть, и на институт брака (у Блейка — символ несвободной, противоестественной любви), который косвенным образом способствует возникновению проституции. В таком мире даже первая «невинная слеза» младенца отдает горечью, ибо и ему, находящемуся в состоянии Невинности, не избежать «духовных оков».

Человеческая сущность

Это стихотворение (парное к «Святому Образу» из первого цикла) — центральное для понимания философской системы «Песен Опыта». Здесь Добро, Терпимость, Мир, Любовь становятся составной частью противоестественных социальных установлений, существующих в царстве Уризена, — то есть полностью развенчивается философская концепция «Песен Невинности». Показав лживость и ханжество основных добродетелей Невинности, Блейк строит новую аллегорию внутреннего мира человека, в основе которой лежит излюбленный им образ Древа. Взрастает оно из Страха и Смирения — ханжеского смирения овечки (ср. стихотворение «Лилия») и вскоре раскидывает мрачную крону Веры, то есть неестественной, надуманной религии, которая питает Гусеницу и Мотылька, являющихся здесь символами священнослужителей. Наконец, Древо приносит плод Обмана, то есть лжи и притворства (потому он сладок), и на Древе появляется Ворон — символ смерти. Такими видятся Блейку внутренний мир человека и духовный путь человечества, скованного путами Уризена. В последней строфе подчеркнуто, что «боги моря и земли», то есть живой природы, единой с Воображением, не могли отыскать это Древо, поскольку находится оно в человеческом мозгу и взращивает его Уризен — косный, нетворческий Разум.

Дитя-Горе

Это стихотворение не столько отрицает «Дитя-Радость», сколько поворачивает ту же тему иной стороной: дитя рождается на радость, но в то же время входит в мир в муках, а мир этот полон горестей и страданий. Дитя-Горе (заметим, что это мальчик, тогда как Дитя-Радость — девочка: Невинность ассоциируется у Блейка с женским началом. Опыт — с мужским) появляется на свет с громким воплем протеста, оно воистину одержимо бесом, но это — бес «Песен Опыта», негодующий против косности и пассивности. Вырываясь из рук отца и отказываясь сосать материнскую грудь (вспомним блейковскую символику: Отец — Бог, Мать — Церковь), младенец протестует против сковывающих пут родительской воли. Однако Дитя-Радость, символ кротости, и Дитя-Горе, символ бунтующей энергии, не отрицают друг друга, но составляют в своей диалектике необходимое многообразие мира.

Первоначально «Дитя-Горе» было частью длинного стихотворения из «Манускрипта Россетти», повествующего о жизненном пути человека и борьбе с «духовными оковами».

Древо Яда

Символика этого стихотворения, где также использован образ Древа, достаточно прозрачна: невысказанные, затаенные помыслы противоестественны и ведут к трагедии. Здесь уместно вспомнить одну из «Притч Ада»; «Удави лучше дитя в колыбели, но не дави желаний своих». О том, что тайное зло хуже явного, красноречиво говорит и центральный символ стихотворения — прекрасный плод, содержащий смертельный яд; он же смыкает стихотворение с библейским мифом о Грехопадении. Сарказм Блейка всего отчетливее звучал в первоначальном названии стихотворения — «О христианской добродетели», которое было отвергнуто, видимо, по причине своей чрезмерной язвительности.

Заблудший сын

Ребенок утверждает, что любовь к себе превыше всего, а далее — все создания равны, ибо все они суть творения Божий. (Так Блейк в этот период представляет себе естественный, природный взгляд на вещи и поэтому резко полемизирует со Сведенборгом, который неоднократно подчеркивал: нет худшего греха, чем любовь к себе, право на существование имеют лишь два вида любви — любовь к ближнему и любовь к Богу.) За это он объявлен Диаволом (и, по сути, является таковым, ибо протестует против идущего от церкви притворства) и сожжен на костре у алтаря Уризена, как отступник, дерзнувший восстать против господствующей религии. Горечь стихотворения заключается в том, что ребенок, находящийся в состоянии Невинности, чуждый всякой лжи и неестественности, то есть носящий в себе Бога, приговаривается к смерти именем этого самого Бога, который становится лишь орудием в руках церкви.

Заблудшая дочь

Аллегория, направленная против неестественных законов, подавляющих и осуждающих естественные желания, подана здесь в форме мифа о Грехопадении, который Блейк переносит в некую «древнюю страну» и адресует «детям будущего»: по сути, и первое, и второе — не что иное, как земная реальность, только в первом случае скованная цепями Уризена (воплощенного в фигуре Отца), а во втором — сбросившая его оковы.

Это одно из самых поздних стихотворений цикла, вошедшее только во второе авторское издание «Песен».

К Фирце

Это стихотворение было написано почти через десять лет после «Песен Опыта» (его датируют 1802-1805 гг.) и опирается на принципиально иную философскую систему. Фирца (ист. — столица Северного Царства; ср. Песнь Песней, 6: 4: «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим») является у Блейка символом плоти, физической сущности человека, в противоположность Иерусалиму, символу сущности духовной. Вместо прославления земных, плотских радостей, характерного для «Песен Опыта», Блейк с негодованием отвергает закрепостившую душу плотскую оболочку, «склеп», в котором томится человеческий дух. Здесь использована перефразированная библейская цитата (Иоанн, 2: 4: «Что Мне и Тебе, Жено?») — обращение Христа к матери. Вторая строфа является сжатым изложением мифа о Грехопадении, однако теперь Блейк возвращается к канонической его трактовке: чувственная любовь закрепостила чистую духовность, которая была уделом человека до падения. Нынче человечество пребывает в состоянии духовной слепоты и глухоты, но Христос, искупив первородный грех, вернул человека от плотского, низменного на путь к высотам духа, которые, по новой Блейковской концепции, превыше всех чувственных наслаждений.

Таким образом, по замечанию Гирша, стихотворение «К Фирце» является по отношению к «Песням Опыта» тем же, чем сами «Песни Опыта» являются по отношению к «Песням Невинности» — развенчанием прежней философской концепции и декларацией новой, более широкой. Это стихотворение стоит в цикле несколько особняком, ибо дает представление о мировоззрении Блейка на следующем этапе его духовного пути.

Ученик

Первоначально стихотворение входило в «Песни Невинности»). Видимо, дух протеста, которым оно пронизано, заставил Блейка позднее перенести его в «Песни Опыта», хотя его пасторальные образы скорее типичны для более раннего цикла. С другой стороны, противопоставление естественной жизни, воплощенной в природе. и сухого, догматического, книжного знания более свойственно блейковским взглядам периода «Песен Опыта». Однако по светлому, радостному образному строю стихотворение ближе к «Песням Невинности», я его следует рассматривать как «промежуточное» между двумя циклами.

Глас Древнего Барда

Это стихотворение также первоначально входило в «Песни Невинности», но принадлежит в равной мере обоим циклам и служит завершением всей книги: оно примиряет оба «состояния души человеческой», ибо заключенное в нем пророчество равно приложимо и к Вечности, и к Раю на земле — и к Невинности, и к Опыту и выражает главную, сквозную мысль обеих циклов: торжество свободного, раскрепощенного духа, избавленного от притворства и вековых заблуждений, как и торжество Воображения над Разумом, возможно и неизбежно.

Комментарий: Сергей Степанов

________
Songs of Innocence and Experience
(Shewing the Two Contrary States of the Human Soul) by William Blake
Песни Невинности и Опыта
(Показывающие два противоположных состояния души человеческой) - Уильям Блейк
Перевод С.Степанова
 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова