Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.

Ричард Пайпс

РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

К оглавлению

 

ГЛАВА 6

МИРОВАЯ ВОЙНА

Памятуя о событиях японской войны, окончившейся полным поражением России и сопровождавшейся революцией, не приходится сомневаться, что людям, стоявшим в 1914 году у кормила власти в России, благоразумие не могло не подсказывать сохранять нейтралитет. Ведь непосредственным толчком к революции 1917 года можно, пожалуй, считать крушение ветхой российской политической и экономической структуры, не устоявшей под ударами войны. И хотя справедливо, конечно, возражение, что в условиях, когда царизм все более и более терял способность управления страной, и при наличии воинственно настроенной интеллигенции вероятность революции и без того была достаточно велика. Однако бесспорно и то, что, если бы революция свершалась в мирной обстановке, когда по всей стране не были рассеяны многомиллионные мятежные солдатские массы, она могла бы быть менее кровавой, а взять в руки бразды правления имели бы возможность умеренные элементы. Как мы покажем ниже, наиболее проницательные политические деятели России хорошо понимали это и изо всех сил старались удержать Россию от вступления в войну.

Так почему же Россия все-таки ввязалась в войну? В самой России во все времена склонны были искать объяснение этому во внешних обстоятельствах — а именно в экономических и моральных обязательствах России перед союзниками. Социалисты объясняли участие царизма в войне давлением западных стран, которым Россия задолжала крупные суммы. Консерваторы считали, что Россия действовала, побуждаемая бескорыстным чувством долга перед союзниками, и во имя исполнения этого долга готова была поступиться собственным благополучием. Правда, как говорили, эта жертва не была оценена по достоинству, и когда Россия стала уступать под натиском Германии, а изнутри ее терзали экстремисты, подстрекаемые и финансируемые той же Германией, она не дождалась помощи от стран Согласия.

Однако приведенные объяснения не слишком убедительны. Российская империя вступила в военный союз и блюла свои союзнические обязательства вовсе не под давлением со стороны партнеров и совсем не из альтруизма, но хорошо сознавая и преследуя собственные интересы. Уже задолго до 1914 года российские государственные деятели имели ясное представление о германских планах в отношении России. Планы эти предполагали расчленение Российской империи и установление экономического господства над ее территориями и территориями прилежащих регионов. Архивные документы, обнаруженные после второй мировой войны, подтверждают, что в политических, военных и деловых кругах Германии падение России и контроль над ее ресурсами считались важнейшими условиями осуществления глобальных германских амбиций. И первостепенной задачей была для Берлина нейтрализация военной угрозы со стороны России и вытекающей отсюда перспективы ведения войны на два фронта, а также получение доступа к материальным и человеческим ее ресурсам, которыми можно было бы уравновесить ресурсы Франции и Великобритании1.

Учитывая «Russlandpolitik» Германии после ухода с политической арены Бисмарка, перед правительством России уже не стояло выбора: отсидеться ли в изоляции или ввязаться в большую политику со всеми вытекающими отсюда последствиями. Этот выбор сделала за Россию Германия, и выбирать оставалось лишь одну из двух дорог: выступить против Германии в одиночестве или же действовать совместно с Францией, а возможно, и с Англией. Ответ на вопрос, поставленный под таким углом, напрашивается сам собой. Если только Россия не готова отказаться от имперского величия, не готова свернуться до границ Московской Руси XVII века и превратиться в германскую колонию, ей следует координировать свои военные планы с планами других западноевропейских стран. В противном случае оставалось лишь наблюдать, как Германия сперва разгромит Францию (что было вполне ей по силам, если на восточном фланге ей ничто не будет угрожать), а затем перебросит все свои армии на восток, чтобы расправиться с Россией. Это прекрасно понимали в России задолго до начала военных действий. В 1892 году, когда обе страны были близки к союзу, Александр III заметил: «Нам действительно нужно сговориться с французами и, в случае войны между Францией и Германией, тотчас броситься на немцев, чтобы не дать им времени разбить сначала Францию, а потом обратиться на нас»2.

Историк В.А.Емец так определял позицию России перед 1914 годом: «Нельзя забывать, что царская Россия готовилась к войне с Германией и Австро-Венгрией в союзе с Францией, на которую, как ожидалось, выпадала в первый период войны более трудная задача отражения натиска почти всей германской армии. Франция испытывала определенную зависимость от поведения России, от степени ее усилий в борьбе против Германии, от распределения ее сил. Со своей стороны царское правительство было не меньше, чем французское, заинтересовано в том, чтобы французские армии выдержали первое испытание. Вот почему русское командование уделяло такое большое внимание операциям на германском фронте. Не следует также сбрасывать со счетов и стремление России воспользоваться отвлечением главных сил германской армии на запад для нанесения Германии решительного поражения в первые же месяцы войны… Поэтому, характеризуя отношения, сложившиеся между Россией и Францией к началу войны, правильнее говорить о взаимозависимости союзников»3.

После сокрушительного поражения, которое Германия нанесла Франции в 1870 году, в Берлине были все основания опасаться, что рано или поздно Франция захочет вернуть себе прежнее господство на Европейском континенте. Само по себе это еще не представляло для Германии смертельной угрозы, поскольку военный потенциал Франции к концу XIX века едва достигал половины германской мощи. Но все выглядело совсем по-иному, если на стороне Франции выступит Россия, которая благодаря выгодному географическому положению и многочисленности армии становилась очень опасным противником. Уже после окончания франко-прусской войны, когда Россия и Германия сохраняли еще вполне дружественные отношения, начальник германского генерального штаба Хельмут фон Мольтке-старший предупреждал свое правительство об опасности войны на два фронта4. И в 1894 году такая опасность стала вырисовываться вполне реально, когда Франция и Россия подписали военный договор, обязывавший каждую из сторон оказывать военную помощь другой стороне в случае нападения на нее Германии или одного из ее союзников. После 1894 года генеральные штабы Германии, Франции и России сосредоточились на выработке стратегий, позволявших наиболее выгодно для себя использовать ситуацию войны на два фронта.

Наиболее сложной эта задача была для Германии, так как в случае широкомасштабных военных действий на континенте ей пришлось бы сражаться и на западе и на востоке. Чтобы справиться с этой ситуацией, Германии следовало расстроить слаженность действий предполагаемых противников, растянуть их во времени так, чтобы иметь возможность бороться с каждым из них по отдельности. Если же Франция и Россия (а после 1907 года и Англия) сумеют скоординировать свои стратегические планы, то Германия окажется в весьма скверном положении, ибо сколь бы великолепна ни была ее армия, ни одна страна не может противостоять крупным сухопутным войскам двух стран и лучшему в мире военно-морскому флоту. Все эти соображения легли в основу плана Шлиффена, к разработке которого немецкие военные приступили в 1895 году и совершенствовали его в самых мельчайших подробностях до самого начала первой мировой войны. Согласно этому плану, Германия должна была нанести поражение французской армии прежде, чем в России успеют провести полную мобилизацию, а затем молниеносно перебросить военные силы на восток. Все существо этого плана состояло в быстроте действий: быстроте мобилизации, быстроте наступательных операций и быстроте переброски войск. План Шлиффена исходил из предположения о нерасторопности российской военной машины, которой потребуется для проведения полной мобилизации 105–110 дней в сравнении с 15 днями, за которые, согласно расчетам, должна быть произведена мобилизация германской и австрийской армий5. Такое преимущество во времени — составлявшее теоретически чуть ли не три месяца — предоставляло Германии хорошую возможность нанести поражение Франции прежде, чем Россия успеет прийти на выручку.

План Шлиффена предусматривал сосредоточение до девяти десятых вооруженных сил Германии на Западном фронте. Обходя с фланга узкую, мощно укрепленную и топографически неудобную франко-германскую границу, правое крыло германской армии должно было совершить бросок через Бельгию, окружить и взять Париж и замкнуть в кольцо основные силы французов. Тем временем, пока разворачивалась эта операция, Россию должны были сдерживать основные австро-венгерские силы, подкрепленные одной восьмой или одной девятой частью германской армии, рассредоточенные вдоль северо-восточных границ и в Восточной Пруссии. План Шлиффена предполагал, что французская кампания будет закончена через 40 дней со дня объявления мобилизации, а в русской армии к этому сроку, согласно расчетам, будет под ружьем менее половины рекрутов. Мобилизация была критическим фактором всего плана: с той минуты, когда в России будет объявлена мобилизация, Германии остается либо немедленно приступить к осуществлению всей программы действий, либо поставить весь военный план под угрозу провала.

Штабам стран Согласия было в общих чертах известно, что затевает Германия6. После некоторых колебаний французский генеральный штаб разработал план, получивший название «План XVII» и предусматривавший создание оборонительных позиций на случай вероятного германского броска через территорию Бельгии и одновременный мощный удар в центр германской операции. Глубоко проникающая на германскую территорию контратака французов, угрожая отсечь правый фланг противника, должна была остановить его наступление.

Успех Плана XVII зависел от участия России, которой надлежало вступить в войну, как только Германия завершит мобилизацию, то есть на пятнадцатый день от начала войны. Русская угроза должна была вынудить немцев отвести часть войск с Западного фронта прежде, чем будет завершена эта часть кампании, и тем самым подвести Германию к поражению.

Военный договор между Россией и Францией, подписанный в 1894 году, не оговаривал всех деталей оперативного плана на случай военных действий. К этим вопросам обратились на совещаниях генеральных штабов двух стран, которые начались в 1911 году. Тотчас же обнаружились острые расхождения. Стратегический план России, впервые сформулированный в 1880-х годах, предполагал размещение основных сил в Польше, откуда под прикрытием крепостей русская армия могла бы повести наступление одновременно в направлении Вены и Берлина. Но первоначальный план был существенно изменен в 1909–1910 годах. Согласно новому варианту, Россия должна была занять оборонительную позицию по отношению к Германии, а свои главные силы бросить против Австро-Венгрии, которая воспринималась как противник слабый, и кроме того, можно было ожидать массового дезертирства из австрийской армии призванных в ее ряды солдат славянского происхождения. [Дополнительную уверенность русским военным в том, что они способны нанести поражение австрийцам, придавало знакомство с оперативными планами Австрии, которые предоставил им полковник Альфред Редль — агент, работавший в пользу России с 1905 по 1913 год. См.: Fuller W.C., Jr.//May E. R. Knowing One's Enemies. Princeton, N.J., 1984. P. 115–116]. Генерал М.В.Алексеев, считавшийся наиболее одаренным русским стратегом, полагал, что, разбив Австрию и внедрившись в Силезию, Россия сможет угрожать самому сердцу Германии.

Французы же считали, что Россия слишком много внимания уделяет австрийцам и что она могла бы сделать для общего дела союзников больше, если бы нацелила всю свою мощь на немцев: ведь если будет разбита Германия, то неизбежно капитулируют и ее союзницы. Франция хотела, чтобы Россия сосредоточилась на немцах и нанесла им удар даже раньше, чем Германия проведет полную мобилизацию.

На совещаниях, проходивших в 1912–1913 годах, был выработан компромиссный вариант. Русские обязались на пятнадцатый день войны, когда под ружьем будет еще только часть армии, нанести удар Германии либо в Восточной Пруссии, либо в направлении Берлина, в зависимости от того, где наиболее плотно сосредоточатся немецкие силы. На выполнение этой задачи отводилось две армии общей численностью 800 тыс. человек. Французы предполагали, что наступающие к тридцать пятому дню от начала военных действий смогут достаточно далеко проникнуть в глубь немецкой территории, и тогда у германского командования не будет иного выбора, как перебросить на восток, дабы остановить ход русского «парового катка», существенную часть своих войск; то есть тем самым разрушался весь план Шлиффена. А если это произойдет, то более в исходе войны можно было не сомневаться, ибо огромное преимущество стран Согласия в человеческих и материальных ресурсах не может не принести им победы.

Хотя Россия под нажимом со стороны Франции (скрашенным обещанием оказать помощь в модернизации русской армии и военного транспорта) пошла на изменение своего первоначального стратегического плана, но окончательно от него не отказалась. Отведя две армии для ведения военных действий против Германии, четыре армии Россия предназначала для военных операций на австрийском фронте. Некоторые военные историки считают, что именно в таком компромиссном варианте заключалась фатальная ошибка, ибо у России не было сил вести войну на столь широком фронте. В результате противоборства сразу с двумя противниками Россия была обречена на поражение на обоих фронтах7. Есть все основания полагать, что если бы Россия придерживалась стратегического плана 1909–1910 годов, то могла бы нанести столь сокрушительное поражение австрийцам, что немцы вынуждены были бы перекинуть им в помощь подкрепление с Западного фронта, как это и случилось, хотя и не в столь крупных масштабах, — сначала в конце 1914-го, а затем, вновь, летом 1916 года. Решение растянуть русскую армию вдоль слишком протяженного фронта со слабыми резервами и повести ее в преждевременное, плохо спланированное наступление в Восточной Пруссии было едва ли не самой крупной ошибкой стран Согласия, за которую пришлось заплатить слишком высокую цену.

Стремясь обеспечить победу России, Франция взялась финансировать мероприятия, направленные на усовершенствование военной инфраструктуры России, а именно на модернизацию железнодорожного сообщения с фронтом, а также стратегически важных дорог и мостов, что не могло не вызвать беспокойства верховного командования Германии.

Но еще более обеспокоен был Берлин сделанным в 1912 году сообщением о разворачивании так называемой Большой военной программы в России. Эта программа, завершить которую предполагалось в 1917 году, предусматривала проведение значительных усовершенствований в артиллерии, транспорте и процедуре мобилизации. Хотя большинство этих мероприятий, к выполнению которых приступили лишь в 1914году, так и остались на бумаге, их осуществление грозило бы сокращением сроков мобилизации русской армии до 18 дней, а это было чревато тем, что «русские будут в Берлине раньше, чем немцы в Париже»8. Многие немецкие генералы и политики были так напуганы возможными катастрофическими для Германии последствиями, что стали поговаривать об упредительном ударе9 и в дипломатическом кризисе, возникшем после убийства эрцгерцога Фердинанда в июне 1914 года, увидели удобный предлог начать войну. Полковник Альфред Нокс, британский военный представитель в России, считал, что планы военной модернизации едва ли не послужили решающим фактором, побудившим Германию объявить войну России и Франции в 1914 году10.

Предыстории первой мировой войны на дипломатическом уровне посвящена столь обширная литература, что нам нет нужды здесь подробно на этом останавливаться11. В общих чертах можно сказать лишь, что непосредственной причиной войны стало решение Германии оказать поддержку Австрии в ее конфликте с Россией на Балканах. Это был старый затянувшийся спор, который обострился в 1871 году в результате образования Германской империи, положившего конец политическим притязаниям Австрии на севере и тем самым толкавшего ее на юг, в направлении Оттоманской империи. Россия, имевшая на Балканах собственные интересы, взяла на себя миссию защитницы христиан, томящихся под турецким игом. Противоборствующие стороны столкнулись в Сербии, которая стояла на пути рвущихся к Турции австрийцев. Во многих предшествовавших конфликтах на Балканах Россия, к негодованию своих консервативно-патриотических кругов, часто уступала первенство. Поступить так же в новом кризисе, усугубившемся в июле 1914 года после того, как Австрия, заручившись поддержкой Германии, предъявила Сербии заведомо оскорбительный ультиматум, означало для России забыть о своем влиянии на Балканском полуострове и вызвать глубокие осложнения внутри страны. В Петербурге, с согласия Франции, решили оказать поддержку Сербии.

Решительный шаг России повлек за собой объявление Австрией 15(28) июля 1914 года войны Сербии. Ход событий, приведший к появлению указа о всеобщей мобилизации в России — на что впоследствии немцы возлагали всю ответственность за начало первой мировой войны, — и по сей день представляется довольно туманно. Русский министр иностранных дел С.Д.Сазонов считал, что Россия должна сделать некоторый угрожающий жест, дабы придать вес усилиям ее дипломатов в поддержку Сербии. Под его влиянием и вопреки мнению военных, опасавшихся, что это может скомкать размеренный ход мобилизации, Николай II поначалу издал указ от 15(28) о частичной мобилизации четырех из тринадцати военных округов. [Мобилизация протекала по схеме, принятой во время войны с Японией, когда Россия также предприняла частичную мобилизацию (Бескровный Л.Г. Армия и флот России в начале XX века. М., 1986. С. 11).]. Шаг этот, задуманный как предупреждение, неизбежно вел к полной мобилизации. Если верить утверждениям военного министра В.А.Сухомлинова, нерешительность царя была вызвана предостережениями кайзера Вильгельма воздержаться от опрометчивых действий. А решение приступить ко всеобщей мобилизации, принятое без согласия и даже без ведома военного министра, было принято, по-видимому, по настоянию вел. кн. Николая Николаевича (вскоре занявшего пост главнокомандующего) и его протеже, начальника штаба генерала Н.Н.Янушкевича12. 18(31) июля Германия предъявила России ультиматум, требуя прекратить сосредоточение войск на ее границах. Никакого ответа не последовало. В тот же день приступили к мобилизации Франция и Германия, и тут же, 19 июля (1 августа), Германия объявила войну России. Ответный ход России последовал на следующий день, и роковая цепь событий стала стремительно разворачиваться.

Насколько подготовлена была Россия к войне? Все зависит от того, какая война подразумевается: краткосрочная, измеряемая месяцами, или длительная, длящаяся годы.

В генеральных штабах большинства вовлеченных в войну стран готовились к войне кратковременной, по образцу тех войн, которые с таким впечатляющим успехом провела Германия против Австрии в 1866 году и против Франции в 1870–1871 годах. Кампания 1866 года длилась семь недель, а война с Францией, хоть и затянулась на полгода из-за упорного сопротивления осажденного Парижа, была, по сути, решена в шесть недель. Кульминацией военного конфликта по такой схеме было генеральное сражение. Предполагалось, что и грядущая война будет делом месяцев, если не недель, хотя бы потому, что крайне взаимосвязанная экономика развитых индустриальных стран не могла выдержать более длительного напряжения. И решающим фактором подобной войны считались численность и боеготовность армий — как регулярных войск, так и резервных. В действительности, ко всеобщему удивлению, первая мировая война вылилась в некое подобие гражданской войны в Америке — затяжной войны на истощение сил противника, когда решающим фактором становится способность тыла восполнять гигантские людские и материальные потери на фронте и, невзирая на жертвы и лишения, сохранять боевой дух. Стирая грань между фронтом и тылом, такая война требует мобилизации всех народных сил и тесного взаимодействия военной, политической и экономической сфер жизни воюющих стран. В этом смысле война служит наилучшей проверкой жизнеспособности и сплоченности нации. Первая мировая война продлилась так долго и обернулась такими бедствиями потому, что крупные индустриальные державы блестяще выдержали эту проверку.

Россия была вполне подготовлена к войне кратковременной, каковую все и предрекали. Ее постоянная армия, насчитывавшая 1400 тыс. человек, была самой многочисленной в мире, превосходя в численном отношении действующие в мирное время соединенные военные силы Германии и Австро-Венгрии. При всеобщей мобилизации Россия могла выставить 5 млн. солдат, а за этим стояли еще многие миллионы вполне пригодных к военной службе, которых можно было бы бросить в бой в случае необходимости, наскоро обучив. Русские солдаты были знамениты храбростью и выносливостью и, руководимые хорошими командирами, представляли собой грозную силу. И при всем унижении, которое пережила русская армия в войне с Японией, именно благодаря этой войне она стала единственной в Европе армией, офицерские и унтер-офицерские кадры которой обладали свежим боевым опытом. Гораздо хуже обстояло дело с оснащением и вооружением. Русская артиллерия была весьма малочисленной, в особенности в сравнении с германской. Узкое место представлял транспорт. Военно-морской флот, восстановленный после цусимского разгрома, хотя и третий в мире по водоизмещению, по качеству был весьма посредственным и крайне неудачно размещенным: основные силы, сосредоточенные на Балтике для обороны столицы, могли легко блокироваться противником. И все же при всех недостатках, часть из которых французы надеялись устранить, боеготовность Российской империи представляла собой силу, с которой нельзя было не считаться и полагаться на которую французский генеральный штаб имел все основания.

Однако в совсем ином свете представлялась военная мощь России в условиях затяжного конфликта. С этой точки зрения, принимая во внимание неустойчивость политической системы в России, а также ненадежность ее экономики, перспективы России выглядели весьма неутешительно. И чем долее суждено было длиться войне, тем сильнее проявлялись все слабости.

Единственное крупнейшее, неоспоримое преимущество России — ее будто бы неисчерпаемые людские ресурсы — вырастало в представлении союзников до неимоверных размеров, за которыми чудились бесконечные орды босоногих мужиков, неудержимым «паровым катком» движущиеся на Берлин. И действительно, Россия обладала самой высокой в Европе численностью населения и самым высоким уровнем естественного прироста. Однако смысл этих демографических показателей был истолкован неверно. Ведь именно благодаря высокой рождаемости в России весьма многочисленной была категория лиц, не достигших призывного возраста: согласно переписи 1897 года, 47 % мужского населения составляли двадцатилетние и еще более молодые13. Помимо этого, представители большого числа этнических групп, населявших Россию, не подлежали призыву в армию: жители Финляндии, мусульмане Средней Азии и Кавказа и, на практике, многие лица иудейского исповедания. [Теоретически евреи в России подлежали призыву на военную службу. Однако в ситуации, когда пригодных к службе набиралось больше, чем это нужно для ежегодного набора, евреям было нетрудно уклониться — либо подкупив врачей призывной комиссии, либо подделав метрику. В 1914–1917 годах, впрочем, было призвано очень много евреев: подсчитано, что в первой мировой войне в русской армии служило 400–500 тыс. евреев.].

И все же Россия обладала гигантскими человеческими ресурсами. И если при этом в ходе войны ей пришлось испытывать недостаток в людской силе, то причина заключалась в несовершенстве резервистской системы. Это обстоятельство пагубно отразилось не только на результативности боевых действий, но и на политической ситуации в стране, ибо наспех брошенные на фронт крестьяне в 1915–1916 годах стали тем мятежным элементом, от которого возгорелась февральская революция.

Как и в других европейских странах, Россия применяла немецкую систему резервистов, при которой молодые призывники по прохождении действительной службы переводятся в запас и могут быть вновь призваны в случае войны. Однако именно российское воплощение этой системы было далеко от совершенства. Питая традиционное презрение к гражданским лицам, кадровые военные придавали обучению резервистов второстепенное значение. Еще большим затруднением была стесненность в финансах. Обучение военному делу потенциальных солдат и периодические сборы для переобучения их требовали довольно больших затрат, откачивая материальные ресурсы действующей армии. В результате правительство отдавало предпочтение профессиональным кадрам и достаточно свободно предоставляло освобождения от службы: среди лиц, не подлежащих призыву, были единственные сыновья в семье и студенты университетов. И это объясняет, почему во время войны оказалась непригодной столь значительная доля людских ресурсов в России: соотношение обученных военному делу резервистов к общему числу потенциальных призывников было крайне низким.

На действительную трехлетнюю службу в пехоте призывались новобранцы в возрасте двадцати одного года, затем семь лет военнообязанный числился в запасе первого резерва и еще восемь лет — второго резерва. Затем резервист, которому было уже под сорок пять лет, зачислялся в ополчение, и на этом его военные обязанности исчерпывались. Но из-за того, что сборы для переобучения резервистов если и проводились, то крайне несистематично, единственными, на кого приходилось полагаться, оказывались на практике резервисты первого резерва, остальные же — тридцати- и сорокалетние, давно утратившие навыки строевой службы, — были не более пригодны, чем штатские, никогда военной службы не нюхавшие.

В первые полгода войны Россия выставила 6,5 млн. солдат, из них 1,4 млн. состояли на действительной службе, 4,4 млн. были обученными резервистами первого разряда и 700 тыс. — новобранцами. В период с января по сентябрь 1915 года было мобилизовано еще 1,4 млн. резервистов первого разряда14. И когда этот источник военнообученных солдат исчерпался — а произошло это через год после начала военных действий, — Россия могла располагать еще (помимо 350 тыс. резервистов первого разряда) резервистами второго разряда, ополчением и необученными новобранцами — однако вся эта внушительная многомиллионная солдатская масса ни по боевому духу, ни по подготовке не могла идти в сравнение с германскими войсками.

Так, при ближайшем рассмотрении, «русский паровой каток» уже не представлялся столь грандиозным и устрашающим. За время войны в России было призвано на действительную службу в отношении к общей численности населения значительно меньше людей, чем в Германии или во Франции: всего лишь 5 % в сравнении с 12 % в Германии и 16 % во Франции15. Ко всеобщему удивлению, в 1916 году Россия исчерпала уже все ресурсы живой силы16.

Российская армия в том виде, в котором она вступила в войну в 1914 году, представляла собой высокопрофессиональные войска, в чем-то очень схожие с английским экспедиционным корпусом, где такую же большую роль играло понятие полкового братства. Однако русскую армию обошла индустриализация, можно даже сказать, что армия активно ей противилась. Люди, представлявшие высшее военное командование в России — военный министр В.А.Сухомлинов и его окружение, — видели свой идеал в блестящем русском полководце XVIII века А.В.Суворове, и выше всего ими ценились наступательная тактика и рукопашный бой, никак не отвечавшие условиям современной войны с ее высокими техническими и научными достижениями. Их излюбленным оружием был штык, излюбленной тактикой — захват неприятельских позиций любой ценой17. Более всех качеств ценилось умение выстоять под огнем противника — умение, проявить которое в механизированных и обезличенных сражениях первой мировой войны представилось возможным разве что в первых битвах. Высшее командование русской армии считало, что слишком большое внимание, уделяемое военной технике и научному анализу соотношения противоборствующих сил, подрывает боевой дух армии. Русские генералы не жаловали военных учений: учения 1910 года, например, были за час до назначенного времени вдруг отменены по категорическому распоряжению вел. кн. Николая Николаевича18.

О русских солдатах, от которых в конечном счете все и зависело, сложилось представление как о некой безответной массе. По большей части бывшие крестьяне, привыкшие в силу деревенского уклада к повиновению старшим, в обстановке военной дисциплины они готовы были безропотно исполнять приказания старших по чину, — и с тем большим рвением, чем в более строгой и непререкаемой манере эти приказания давались и чем суровей наказание предусматривалось за ослушание. На смерть они шли тоже безропотно, покорные судьбе. Как мы уже говорили, им было чуждо чувство патриотизма в привычном его понимании. И следствием неспособности правительства Российской империи внедрить в стране систему всеобщего образования явилось то, что большинству ее граждан была не знакома идея единства культурного наследия и общности судьбы, что составляет основу всякой гражданственности. Мужицкому сознанию была далека категория «русскости», и себя они воспринимали не столько как «русских», а скорее как «вятских», «тульских» и так далее, и пока враг не угрожал непосредственно родному уголку, они не испытывали к нему истинно враждебных чувств19.

И нередко русские крестьяне, услышав о манифесте об объявлении войны центральным державам, не понимали, касается ли это их родной деревни. Такое отсутствие понимания сопричастности общему делу предопределило чрезвычайно высокое число русских солдат, сдавшихся в плен или дезертировавших в ходе войны. Еще сильнее отсутствие русского национального самосознания ощущалось, разумеется, среди солдат нерусских по происхождению, например украинцев. А если учесть, что крестьяне ни на минуту не расставались с надеждой на «великий передел», когда царь раздаст им всем землю, то станет понятно, что хорошими солдатами они могли оставаться лишь до той поры, пока была сильна царская власть, требовавшая от них строгой дисциплины. Всякое ослабление военной дисциплины, всякий намек на волнения в деревне мог превратить людей в военной форме в неуправляемый сброд.

У британского военного атташе полковника Нокса, находившегося на Восточном фронте и получившего возможность, пожалуй, лучше других иностранцев узнать русских солдат, сложилось о них весьма нелестное представление: «Они были наделены всеми пороками своей нации. Они были ленивы и беспечны и ничего не делали без понукания. Большинство из них вначале охотно шло на фронт главным образом потому, что не имело никакого представления о войне. У них не было никакого представления о том, чего ради они воюют, не было у них и сознательного патриотизма, способного укрепить их моральный дух перед зрелищем тягчайших потерь: а тягчайшие потери были следствием неразумного командования и дурной экипировки»20.

Действительно, «неразумное командование» и «дурная экипировка» были ахиллесовой пятой военных усилий России.

Военное министерство в 1909 году возглавил генерал В.А.Сухомлинов, единственным боевым опытом которого была турецкая кампания 1877–1878 годов, где он отличился личной храбростью. К тому времени, когда он достиг вершины карьеры, Сухомлинов превратился в истого придворного старинного патриархального склада, преданного не столько своей стране, сколько царствующему дому. И теперь его доблесть измерялась умением веселить царя, угодливостью и обходительностью поведения. Как военный министр он был вовсе не настолько не на своем месте, как это утверждалось впоследствии, когда он стал козлом отпущения за все поражения русской армии, и, конечно же, он не был повинен в измене. Однако он жил не по средствам и, как стало известно, восполнял свои скудные доходы взяточничеством: после ареста в 1916 году открылось, что на его банковском счету значатся сотни тысяч рублей сверх установленного оклада21. Однако, по-видимому, худшим его недостатком было то, что он оставался глух к требованиям современной военной науки. Прежде всего он отверг «вмешательство» в военную сферу гражданских лиц и с презрением отнесся к стремлению политиков и промышленников оказать помощь в подготовке России к грядущей войне. Кроме того, в 1912 году он провел губительную чистку офицерских кадров, избавляясь от так называемых младотурок, весьма искушенных в современном военном деле офицеров. Среди них был его заместитель А.Л.Поливанов, которому в 1915 году суждено было сменить своего начальника на посту военного министра. Отдавая предпочтение военным суворовской школы и отстраняя наиболее талантливых соперников, Сухомлинов несет большую долю ответственности за неудачи России в первый год войны.

Чем выше был ранг военного, тем менее можно было ожидать от его обладателя соответствующих рангу качеств. Многие из генералов были просто карьеристами, гораздо лучше приспособленными к политическим играм, чем к ведению военных действий. После революции 1905 года продвижение вверх по военной лестнице во многом зависело от личной преданности царскому дому. Выдвижение на должность командующего дивизией или на еще более высокий пост утверждала Высшая аттестационная комиссия под председательством вел. кн. Николая Николаевича, для которого главным критерием служила верность престолу.

С фотографий тех лет, запечатлевших благообразные, представительные лица, по большей части украшенные барственными бородами, на нас смотрят скорее приятные собеседники за обеденным столом, чем опаленные в боях полководцы. По словам Нокса, «большинство полковых офицеров страдали национальными недостатками. И если не попросту ленивы, они были склонны пренебрегать своими обязанностями, требуя постоянного контроля над собой. Они презирали скучную повседневную муштру. В отличие от наших офицеров они не искали развлечений на стороне и предпочитали проводить свободное время, предаваясь сну и еде»22. Некоторые представители русского высшего командования, включая начальников штабов и командующих армиями, продвижению на военном поприще были обязаны исключительно своим административным талантам и не имели никакого боевого опыта.

С штаб-офицерами дело обстояло несколько лучше, но их было мало. Из-за низкой оплаты и непрестижности армейской службы (за исключением гвардейских частей, куда зачислялись лишь лица соответствующего социального происхождения и достатка) трудно было увлечь на офицерскую службу способную молодежь, и нехватка младших офицеров ощущалась постоянно. А положение с унтер-офицерскими кадрами было поистине катастрофическим. На нескольких унтер-офицеров, призванных из запаса, приходилось большое число вчерашних гражданских лиц, получивших унтер-офицерский чин после прохождения кратких курсов и авторитетом в армии не пользовавшихся.

И с экономической точки зрения возможности России вести затяжную войну представлялись весьма сомнительными.

Единственным сектором экономики, отвечавшим требованиям затяжной войны, было сельское хозяйство. В военные годы Россия неизменно производила столько сельхозпродукции, что могла позволить себе обойтись без введения ограничений на продукты питания. Этим обстоятельством объясняется безответственная самоуверенность, с которой многие русские отнеслись к тяготам предстоящей войны. Однако, как мы покажем ниже, и это преимущество России было заметно растрачено из-за того, что правительство столкнулось с определенными трудностями при сборе зерна с крестьян, которые, не нуждаясь в наличных деньгах, придерживали свой товар в преддверии повышения цен, а также из-за транспортных проблем.

Российская промышленность и транспорт почти во всех сферах оказались не способными решать задачи, выдвинутые перед ними войной.

Традиционно военные заказы в России размещались на государственных предприятиях, что объяснялось нежеланием правительства доверять безопасность страны гражданским лицам. [Бескровный Л.Г. Армия и флот. С. 70. После японской войны Россия кроме того стала проводить политику отказа от иностранных военных поставок той продукции, которая могла быть произведена в стране (Маниковский А.А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. М.; Л., 1930. Т. 1.С. 363)]. О том, сколь слабо промышленность России была подготовлена к условиям современной войны, дают представление следующие цифры. К концу 1914 года, когда уже была завершена первая мобилизация, в рядах российской армии состояло 6,5 млн. человек, а винтовок было только 4,6 млн. Чтобы восполнить этот недостаток и покрыть потери, возникающие в ходе войны, армия нуждалась ежемесячно в 100–150 тыс. новых единиц стрелкового оружия; российская промышленность могла поставлять в лучшем случае 27 тыс.23. И поэтому в первые месяцы войны солдатам подчас приходилось ждать гибели товарищей, чтобы получить оружие. Тогда же вполне серьезно обсуждался вопрос о вооружении солдат топорами, насаженными на длинные рукоятки24. Даже после принятия в 1915-м и 1916 годах энергичных мер по привлечению к производству оружия гражданских предприятий Россия не могла производить его столько, сколько требовалось фронту, и импортировала оружие из Соединенных Штатов и Японии; но и этого было недостаточно25.

Серьезнейший недостаток в боеприпасах испытывала артиллерия (в особенности в 76-мм пушках — стандартном калибре русской полевой артиллерии), используемая в ходе войны значительно шире, чем предполагал Генеральный штаб. В начале войны на каждый ствол орудия было отпущено по 1000 снарядов. Реальный расход оказался во много раз выше, и через четыре месяца боевых действий склады боеприпасов оказались опустошены26. Самое большее, что могло дать действовавшее в 1914 году производство, составляло около 9 тыс. снарядов ежемесячно27. Возникла острейшая нехватка боеприпасов, что весьма пагубно сказалось на военных действиях русской армии в кампании 1915 года.

Наиболее слабым местом подготовки России к войне был транспорт. А.И.Гучков, впоследствии занявший во Временном правительстве пост военного министра, говорил Ноксу в начале 1917 года, что дезорганизация на транспорте нанесла России удар чувствительней любого поражения на фронте28. Недостатки на транспорте к тому же было много сложнее устранять в условиях войны, так как укладка железнодорожного полотна была делом долгим, в особенности в холодных регионах севера России. По соотношению общей площади территории к протяженности железнодорожных путей Россия стояла далеко позади других воюющих стран, из которых в Германии на каждые 100 кв. км приходилось 10,6 км железной дороги, во Франции — 8,8 км, в Австро-Венгрии — 6,4, а в России только 1,1 км. Это стало одной из причин и замедленных темпов мобилизации. Согласно оценке немецкого эксперта, в западноевропейских странах призванному на службу солдату предстояло преодолеть 200–300 км пути от своего дома до пункта назначения, в России же это расстояние достигало 900—1000 км. [Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Т. 1. Париж, 1939. С. 56–57. А.Л.Сидоров (Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973. С. 567) подсчитал, что, с точки зрения охвата территории, российская железнодорожная сеть составляла одну одиннадцатую часть германской и одну седьмую австро-венгерской.]. Но даже эти невыгодные для России сопоставления еще не дают полного представления о транспортных проблемах, ведь три четверти российских дорог имели только одну колею. Едва началась война, армии потребовалась треть всего подвижного состава, остального же было слишком мало, чтобы покрыть нужды промышленности и снабжения, а это привело к тому, что районы, удаленные от центров добычи и производства, ощущали нехватку сырья и промышленных продуктов.

Ничто так убедительно не говорит о слепоте русского военного руководства, как тот факт, что они не удосужились заблаговременно в мирное время проложить транспортные артерии на запад. Еще до возникновения напряженности между воюющими странами было очевидно, что Германия рано или поздно отрежет Балтику, а Турция — Черное море, намертво заблокировав Россию. Во время войны Россию метко сравнивали с домом, попасть в который можно лишь через дымоход30. Увы, и этот путь сообщения оказался труднопроходимым. Помимо Владивостока, отдаленного от центральной России на тысячи километров и связанного с ней лишь одноколейной Транссибирской магистралью, оставалось еще только два окна во внешний мир. Одним из этих окон был порт Архангельск, по полгода скованный льдами и соединенный с центром тоже однопутной узкоколейной дорогой; другим — Мурманск, имевший то особенно ценное в военных условиях свойство, что никогда не замерзал, однако в 1914 году он вообще не имел железнодорожного сообщения с центром. Дорогу из Мурманска в Петроград (как был переименован накануне войны Санкт-Петербург за слишком немецкое звучание) стали прокладывать лишь в 1915 году с помощью английских инженеров и закончили в январе 1917-го, накануне революции. Такое невероятное положение стало следствием отчасти нежелания царского правительства полагаться на иностранных поставщиков военного снаряжения, а отчасти некомпетентностью министра путей сообщения С.В.Рухлова, махрового реакционера и антисемита, занимавшего пост министра с 1909-го по 1915 год. В результате Российская империя, великая держава на евразийском континенте, оказалась во время войны отрезанной от внешнего мира — подобно Германии и Австро-Венгрии. Множество сырья и снаряжения, отправляемого союзниками в Россию в 1915–1917 годах, застревало на пристанях Архангельска, Мурманска и Владивостока из-за проблем с транспортом. [В начале 1915 года англичане, правда, безуспешно пытались прорвать эту блокаду в Галлиполи (см.: Churchill W.C. The Unknown Wan The Eastern Front. N.Y., 1931. P. 304; Buchan J. A History of the Great War. Boston, 1922. V. 2. P. 12). Если бы галлипольская операция оправдала надежды Черчилля, ее главного защитника, российская история могла обернуться иначе.].

Плачевное состояние средств сообщения во многом предопределило нехватку продовольствия в городах севера России в 1916 и 1917 годах. И снова, как и во многих других вопросах, ошибочная установка на краткосрочную войну повлекла заведомые неудачи, однако то, что Россия так и не смогла преодолеть недостатки, когда они стали вполне очевидны, — это уже вина дурной политики и дурного руководства.

Действий России в затянувшейся войне не могли не тормозить трения, возникшие в ее военном командовании, а также между гражданскими и военными властями.

Хотя теоретически в российской армии был единый главнокомандующий всеми вооруженными силами, военные операции проводились децентрализованно. Вся зона боевых действий делилась на несколько «фронтов», каждый из которых имел своего командующего и собственный стратегический план. Такое устройство не позволяло выработать единую стратегию. По словам одного компетентного лица, функция Ставки главнокомандующего сводилась к регистрации планов операций командующих отдельных фронтов31.

Устав полевой администрации, введенный накануне войны, наделял военное командование полнотой власти над территориями, расположенными в зоне боевых действий, а также над военными службами в тылу. При этом для осуществления управления не только над военным персоналом, но и над гражданским населением командованию даже не требовалось сноситься с гражданскими властями. Главнокомандующий обладал правом смещать всех и каждого, включая самое высокое губернское, городское и земское начальство. В результате этих мер, отчасти оправданных в случае кратковременных военных действий, огромные регионы Российской империи — Финляндия, Польша, Кавказ, Балтийские губернии, Архангельск, Владивосток и даже Петроград — оказались вне юрисдикции гражданских властей32. Главнокомандующий, вел. кн. Николай Николаевич, утверждал, что председатель Совета министров Горемыкин не находил такое устройство неудобным для себя, полагая, что не его дело вмешиваться в управление областей, лежащих на театре военных действий и вблизи него33.

Как это ни парадоксально, некоторые политические деятели России видели в ее экономической отсталости особое преимущество. Утверждалось при этом, что промышленно развитые страны находятся в такой зависимости от поставок сырья и продовольствия из-за рубежа, а также от тесного взаимодействия различных секторов экономики и от наличия квалифицированной рабочей силы, что не смогут вынести разрушения этих связей, которое несет с собою война. Россия же с ее более примитивной экономикой, напротив, окажется менее уязвимой и благодаря изобилию продовольствия и неисчерпаемым ресурсам живой силы будет способна вести нескончаемую войну. [Ведущим защитником этой теории был И.С.Блиох, автор шеститомного труда «Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях» (СПб., 1898).]. Впрочем, нашлись голоса, способные критически оценить этот оголтелый оптимизм. Вот что писал Струве в 1909 году: «Следует сказать прямо: слабость России при сопоставлении ее с нашими реально возможными противниками, с Германией и Австрией, заключается в недостаточной экономической мощи России, в ее хозяйственной неразвитости и вытекающей отсюда финансовой зависимости от других стран. В современных условиях военного столкновения все мнимые преимущества русского натурального или полунатурального хозяйства обратятся в источник нашей милитарной слабости… Нет теоретически более превратной и практически более опасной мысли, чем мысль, что в экономической отсталости России могут заключаться какие-либо преимущества в военном отношении»34.

Подобные «пораженческие» предостережения остались неуслышанными. Когда думское совещание по обороне выразило озабоченность неготовностью российской промышленности к войне, двор выразил явное недовольство, и вопрос был снят35. Сухомлинов избавлялся от Поливанова и других «младотурок» именно потому, что они стремились установить деловые отношения с ведущими представителями национальной экономики, которых двор подозревал в политических амбициях.

Двор, его военная и гражданская бюрократия всеми силами стремились не позволить «обществу», воспользовавшись войной, укрепить свое политическое влияние. И такое настроение может объяснить многое — иначе никак не объяснимое — в поведении царского правительства при подготовке к войне и в ее ходе. Старый патриархальный дух оставался еще очень силен, несмотря на установление конституционного строя. Глубоко в душе царская чета и их окружение продолжали считать Россию своей фамильной, династической вотчиной и всякое проявление самостоятельного патриотизма со стороны своих подданных расценивали как недопустимое «вмешательство». Генерал Борисов вспоминает весьма поучительный в этом смысле случай. Во время одной из бесед в Ставке государь обронил фразу: «Мне и России». Генерал имел смелость заметить: «России и Вам». Царь посмотрел на него и вполголоса проговорил: «Вы правы»36. Однако патриархальное, отеческое сознание не собиралось отступать, и были моменты, когда правительство оказывалось, так сказать, в состоянии войны на два фронта: оно вело боевые действия — против Германии и Австрии и политические — со своими противниками в тылу. И лишь под воздействием тяжких военных поражений двор в конце концов пошел на уступки и допустил к участию в военных делах общественные силы.

К несчастью для России, позиция общества, как она была представлена в Думе, оказалась еще более бескомпромиссной. Думские либералы и социалисты, разумеется, делали все возможное, чтобы приблизить час победы России в войне, однако они были не прочь воспользоваться военной обстановкой для достижения собственных политических целей. В 1915-м и 1916 годах оппозиция не выразила готовности пойти навстречу правительству, прекрасно понимая, что смятение в правительственных рядах предоставляет уникальную возможность для укрепления парламентского строя за счет монархии и бюрократии — и такая возможность едва ли представится вновь, когда война будет окончена. Тем самым либералы и социалисты в некотором смысле вошли в негласный союз с Германией, обращая немецкие победы на фронте в свое политическое преимущество в тылу.

Таким образом, за крушением России в 1917 году и ее выходом из войны стоят прежде всего политические причины: а именно нежелание правительства и оппозиции забыть о своих разногласиях перед лицом общего врага. И никогда еще отсутствие в России духа национальной общности не получало столь сурового и печального подтверждения.

Царское правительство вступило в войну в полной уверенности в своей способности держать общество в руках. Оно рассчитывало на скорую победу и подъем волны патриотизма, который заглушит голос противников режима; позиция правительства выражалась формулой «никакой политики до победы». Поначалу эти ожидания оправдывались. Охваченная вспышкой ксенофобии, невиданной с 1812 года, когда в последний раз нога неприятеля ступала на землю Великороссии, страна сплотилась вокруг своего правительства. Однако такие настроения оказались недолговечными. При первых крупных поражениях на фронте весной 1915 года, когда немцы вошли в Польшу, Россия разразилась бурей негодования, и не столько в адрес захватчиков, сколько по отношению к собственному правительству, и с таким неистовством, какое не приходилось испытывать правительству ни одной из воюющих стран в тяжелые минуты поражений. Такой ценой пришлось расплачиваться царизму за полуотеческие отношения в руководстве, при которых бюрократия, назначаемая царем и перед одним царем держащая ответ, несет при этом все бремя ответственности за любые промахи. Это дало повод Думе обвинить двор в безнадежной некомпетенции и даже, хуже того, — в измене. Военные поражения, вместо того чтобы теснее сплотить правительство и его подданных, развели их еще дальше друг от друга.

Такого противоборства власть имущих и общества в период войны, как в России, нигде более не наблюдалось. И это весьма пагубно отразилось при мобилизации сил на внутреннем фронте. Непреодолимая неприязнь, с какой смотрели друг на друга лидеры деловых и политических кругов и бюрократия, препятствовала их взаимодействию. Бюрократия была убеждена — и не без основания, — что политики, воспользовавшись войной, хотят завладеть всем политическим аппаратом. Оппозиционные политики, со своей стороны, верили, — и тоже имея на это достаточно оснований, — что в стремлении любой ценой сохранить власть бюрократы не остановятся и перед поражением на фронте, а в случае же победы неминуемо ликвидируют конституционный строй и восстановят монархию.

Об этом противоборстве свидетельствует эпизод, произошедший летом 1915 года в разгар кризиса в Польше. Как мы подробнее расскажем ниже, в ответ на неудачи на театре военных действий, вызванные, как полагали, нехваткой боеприпасов и иной амуниции, деловые круги с одобрения правительства попытались организовать производство военного снаряжения на частных предприятиях. Вдохновителем этих мероприятий был Гучков. Не чуждый политических амбиций, Гучков уже не раз проявлял себя как истинный патриот. В августе он получил приглашение — первое и, как оказалось, последнее — принять участие в обсуждении в кабинете министров роли частного предпринимательства в военных усилиях. Вот как описывает происходившее один из участников этой встречи: «Все чувствовали себя как-то неловко, натянуто. У Гучкова был такой вид, будто он попал в стан разбойников и находится под давлением угрозы злых козней… В конце концов обсуждение было скомкано и все как бы спешили отделаться от не особенно приятного свидания»37.

В авангарде тех сил, которые противились попыткам Думы и военно-промышленного комитета принять участие в военных усилиях России, выступал двор и прежде всего императрица со своими верными слугами, из которых на первом месте были премьер-министр Горемыкин и генерал Сухомлинов. Когда в апреле 1915 года, в начале немецкого наступления, Гучков в сопровождении нескольких депутатов Думы отправился в расположенную в Могилеве Ставку главнокомандующего, чтобы ознакомиться с положением на фронте, Сухомлинов записал в дневнике: «А.И.Гучков основательно запускает свои лапы в армию. В Ставке не могут этого не знать и никаких мер против этого не принимают, не придавая никакого, очевидно, значения экскурсиям Гучкова и членов Государственной думы. По-моему, это может создать очень опасное положение для существующего государственного нашего строя»38. Некоторые из самых крайних представителей бюрократии доходили до утверждения, будто «враги на домашнем фронте» (то есть политические оппоненты) представляют большую опасность для России, чем враги на полях сражений. Такую «войну на два фронта» Россия была не в состоянии вести.

На общем фоне воодушевления, с каким войну встретила интеллигенция, немногие из них понимали, что политически Россия к войне не приспособлена. С первых дней военных действий литературная братия, охваченная патриотическим порывом, приветствовала войну и мечтала о победе39. Из государственных деятелей, похоже, лишь немногие, самые искушенные, понимали, какую неминуемую опасность таит в себе война для страны с такой хрупкой политической структурой, для страны, столь незащищенной перед внешним обидчиком и так нуждающейся в сильной армии для поддержания внутреннего порядка. Одним из немногих трезвых политиков был С.Ю.Витте, который указывал, что Россия не может позволить себе военного поражения, потому что армия — оплот режима. Он так настойчиво добивался русско-германского согласия, что навлек на себя подозрения в измене40. Столыпин тоже выступал за изоляционистский курс во внешней политике, чтобы дать России время провести в жизнь программу его реформ; то же можно сказать и о Коковцове41.

Однако красноречивее всех мрачные предчувствия высших сановников выразил П.Н.Дурново, одно время занимавший пост директора департамента полиции, а затем министра внутренних дел. В феврале 1914 года Дурново подал царю меморандум об опасностях войны для России. Этот документ, обнаруженный и опубликованный после революции, так точно предсказывает ход грядущих событий, что, не будь столь несомненно его происхождение, можно было бы заподозрить позднейшую подделку. По прогнозам Дурново, если военные действия станут складываться неудачно, «социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна». И начнется эта революция, по его мнению, с того, что все слои общества станут винить в неудачах правительство. Думские политики воспользуются жалким положением правительства, чтобы взбудоражить массы. Лояльность армии будет подорвана тем, что на место павших в боях кадровых офицеров придут гражданские новобранцы, у которых не будет ни авторитета, ни желания воспрепятствовать бегству переодетых в солдатскую форму вчерашних крестьян домой, боящихся прозевать раздел земли. В наступившем смятении оппозиционные партии, которые, согласно Дурново, не имеют поддержки в массах, не смогут завладеть властью, и «Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой трудно предвидеть»42.

* * *

С самого начала военных действий французы беспрестанно призывали русских выступить против Германии. Германское наступление в Бельгии велось на гораздо более широком фронте и большими силами, чем предполагали французы. И теперь Франция оказалась в очень опасном положении, усугублявшемся тем, что их наступление на германский центр — ключевой момент Плана XVTI — почти не продвигалось.

Мобилизация в России закончилась, как и намечалось, в первых числах ноября43. Николай II желал сам повести свою армию в бой, но дал себя переубедить Совету министров (по крайней мере на ближайшее время), вняв доводу, что военные поражения подорвут его престиж44. Так как по традиции высшее командование армии вручалось члену царской фамилии, учитывая почти все самодержавные права, которыми наделяется Главнокомандующий в зоне военных действий, этот пост занял дядя царя, вел. кн. Николай Николаевич. Его назначение было воспринято с некоторым удивлением, так как, хотя он и обучался в Академии Генерального штаба и пользовался популярностью у военных, но в разработке стратегических планов не участвовал. И тем не менее в данных обстоятельствах это был, без сомнения, лучший выбор45. Николай Николаевич — один из немногих членов царской семьи, к кому общественное мнение было благосклонно: в обществе полагали, что именно он убедил царя подписать Октябрьский манифест. Но его популярность снискала ему и врагов при дворе, и прежде всего в лице самой императрицы, видевшей в нем претендента на престол.

По соглашению с Францией Россия развернула на северо-западе две армии. 1-я армия, под командованием генерала Пауля-Георга Карловича фон Ренненкампфа, балтийского немца, располагалась на территории Виленского военного округа. 2-я армия, под командованием генерала А.В.Самсонова, стояла под Варшавой. Ренненкампф участвовал в русско-японской войне в качестве командира дивизии и никогда не командовал более крупным воинским соединением. У Самсонова вообще не было боевого опыта.

Относительно стратегических планов России источники не дают четкой картины, однако, судя по ходу проведения операций, можно предположить, что первоначально планировалось одновременное наступление на Германию и Австрию в направлении Берлина и Вены. По мнению историка, исследовавшего архивные материалы, Россия изменила свои планы в последнюю минуту по настоянию французов с тем, чтобы развернуть немедленное наступление против немцев в Восточной Пруссии. Наспех организованная восточно-прусская кампания должна была предотвратить угрозу флангового обхода русских войск, продвигающихся на запад в Польше и Галиции46. Согласно новому стратегическому плану, 1-я армия должна была вторгнуться в Восточную Пруссию с востока и блокировать основную массу развернутых там немецких войск, в то время как 2-й армии, действующей с юга в направлении Алленштейна, надлежало отрезать их от Германии. Выполнив эту задачу, Ренненкампфу и Самсонову следовало, соединив свои силы, повести наступление на Берлин. Обе русские армии имели существенный численный перевес (в полтора раза). Превосходство это, однако, скрадывалось тем обстоятельством, что местность, на которой предстояло вести боевые действия — край лесов и озер, — была более приспособлена для оборонительных действий. Россия начала наступление на 14-й день мобилизации, на день раньше, чем было обещано французам. Это был бравый поход в лучших суворовских традициях, о котором начальник штаба армии Самсонова отозвался как об «авантюре»47. Поначалу действия русской армии были весьма успешными. Войска продвигались так стремительно, что передовые части оторвались от материального обеспечения. Не имея времени устанавливать телефонную связь, командиры использовали рации, как правило, не зашифровывая сообщений. Немцы перехватывали эти переговоры и, получая таким образом полную картину диспозиции и передвижений русских войск, весьма умело этим пользовались. Обе русские армии действовали независимо, каждая мечтала о лаврах победителя для себя.

Наступление русских вызвало замешательство у немцев. Командующий войсками в Восточной Пруссии генерал Фридрих фон Притвиц впал в панику и стал настаивать на отступлении к западному берегу Вислы, что означало сдачу Восточной Пруссии. В Берлине опасались неблагоприятного воздействия такого отступления на моральный дух армии и были немало обеспокоены текущим с востока потоком беженцев, и потому советам Притвица не вняли. Его сместили, а на его место поставили отставного шестидесятисемилетнего генерала Пауля фон Гинденбурга, Гинденбург прибыл на Восточный фронт 23 августа вместе со своим начальником штаба Эрихом Людендорфом. Новое командование сумело возродить поколебленный боевой дух 8-й армии и выработать план захвата в мешок армии Самсонова.

Самсонов двигался без оглядки в направлении Алленштейна, рассеивая войска среди Мазурских болот и теряя связь с частями Ренненкампфа, действовавшими под Кенигсбергом. Рассчитывая на русскую бесшабашность, Людендорф решил пойти на риск. Он втайне снял большинство сил, действовавших против Ренненкампфа, оставив подступы к Кенигсбергу практически без защиты, и отправил их в щель, образовавшуюся между двумя русскими армиями. В результате армия Самсонова оказалась отрезанной. Если бы Реннен-кампф осознал, что произошло, он мог бы, перейдя в наступление, разгромить левый фланг немцев и нанести врагу сокрушительный удар. Но Людендорф, решив рискнуть, понадеялся, что Ренненкампф не предпримет решительных действий, и не ошибся. 28 августа немцы предприняли контрнаступление против армии Самсонова, зажав ее среди озер и болот. Эта операция, в каком-то смысле самая решительная в первой мировой войне, была завершена в четыре дня: 31 августа 2-я русская армия, или то, что от нее осталось, капитулировала. Русские потеряли убитыми и ранеными 70 тыс. человек, в плен было захвачено 100 тыс., потери немцев составили лишь 15 тыс. человек. Не вынеся позорного поражения, генерал Самсонов застрелился. Теперь подошла очередь армии Ренненкампфа. 9 сентября, усилив свои войска свежими частями, снятыми с Западного фронта, Гинденбург выступил против 1-й армии русских, вынудив ее покинуть Восточную Пруссию. В этой операции русские потеряли еще 60 тыс. человек. [В начале 1918 года Ренненкампф, оказавший помощь генералу Корнилову, был схвачен большевиками под Таганрогом. По сообщениям газет того времени, его жестоко пытали и затем расстреляли (см., напр.: Новая жизнь. 1918.4 мая. № 83 (298). С. 3)].

Поразительным феноменом, сопровождавшим разгром в Восточной Пруссии, была беспечная реакция русской элиты — этакое безразличие, считавшееся в высших аристократических сферах признаком хорошего тона. Вел. кн. Николай Николаевич казался ничуть не обескураженным потерей всего за две недели боевых действий целой армии и почти четверти миллиона солдат. Когда французский представитель в Ставке выразил соболезнование по поводу русских потерь, он ответил: «Мы счастливы принести такие жертвы нашим союзникам». Однако Нокс, пересказавший этот эпизод, считал, что русскими двигало не столько чувство ответственности перед союзниками, сколько безответственность: они вели себя словно «большие бесстрашные дети, которые не раздумывая, как полусонные, угодили в осиное гнездо»48.

Многие участники событий и историки утверждали, что погибельная для России восточно-прусская кампания была актом высшего самопожертвования, который, вынудив немцев в критический момент снять войска с Западного фронта, сорвал план Шлиффена и дал возможность маршалу Жоф-фру предпринять спасительное для Франции контрнаступление на Марне. Такую оценку событий можно встретить и у немцев, и у французов. Начальник германского генерального штаба Эрих фон Фалькенгайн полагал, что «едва ли можно преувеличить пагубные последствия переброски войск с Западного фронта. [Давая оценку взглядам Фалькенгайна, следует, однако, помнить: будучи убежденным в том, что Германия может одержать победу только на западе, он упорно противился наступательным операциям на русском фронте. И его мемуары едва ли можно счесть беспристрастными по отношению к Гинденбургу, который в августе 1916 года сменил его на посту начальника штаба.]. Мольтке, предшественник Фалькенгайна на посту начальника штаба, и маршал Жоффр, возглавлявший французский генеральный штаб, тоже придавали большое значение августовскому наступлению русских войск, как способствовавшему срыву плана Шлиффена49.

Существует, впрочем, и противоположное мнение, быть может, более обоснованное, — что провал плана Шлиффена был вызван не столько переводом дивизий на восток, сколько такими факторами, как усталость германских войск, продвигавшихся через Бельгию, перегрузка транспорта и непредвиденное появление английских экспедиционных войск. План Шлиффена, не предусматривавший такого оборота событий, был признан нереалистичным. Генералу Александру фон Клуку, командующему германской 1-й армией, действовавшей в Бельгийской кампании на крайне правом фланге, в чью задачу входило окружить Париж, не оставалось ничего другого, как развернуть свои войска по другой, более короткой оси, которая проходила не южнее, как предполагалось, а севернее французской столицы. Этот маневр, не имевший никакого отношения к сражениям, проходившим в тот момент в Восточной Пруссии, принес спасение Парижу и сделал возможным контрнаступление на Марне. [Следует также помнить, что Гинденбург и Людендорф разгромили 2-ю армию русских, не имея подкрепления с Западного фронта. Такое подкрепление прибыло лишь к тому моменту, когда встала задача вытеснить из Восточной Пруссии 1-ю русскую армию.].

Победа в Восточной Пруссии обусловила мощный подъем боевого духа германской армии, которая не только нанесла сильный урон русской армии и спасла свое отечество от вторжения, но и сумела с меньшими силами и ценой сравнительно незначительных потерь остановить безудержное движение русских войск. В виде жеста, символизирующего отмщение за поражение, которое у городка Танненберг пять веков тому назад потерпели от рук литовцев и поляков тевтонские рыцари, немцы нынешнюю победу окрестили «битвой при Танненберге».

Но на русскую армию это поражение не произвело тягостного впечатления, потому что в какой-то мере горечь поражения скрашивали победы, одержанные над австрийцами. В середине августа русские войска прорвали фронт в Галиции, повергнув австрийцев в беспорядочное отступление. В конце месяца, в то самое время, когда армия Самсонова совершала безудержный бросок, войска Юго-Западного фронта приблизились к столице Галиции городу Львову, который и заняли 3 сентября. Они захватили пленными 100 тыс. человек и 400 артиллерийских орудий, всего из строя была выведена треть австрийской армии. Вскоре передовые отряды русской кавалерии перешли Карпаты, производя разведку на Верхнедунайской равнине, в то время как основные силы приблизились к Кракову и угрожали Силезии.

Русские победы над австрийцами, представляя угрозу Германии с тыла, несколько омрачили торжество немцев. В начале сентября, внимая просьбам австрийцев, германское верховное командование спешно сформировало свежую, 9-ю армию, которая под командованием Гинденбурга должна была атаковать Варшаву и угрожать с севера русским силам в Галиции.

В последующие семь месяцев на Восточном фронте с переменным успехом шли интенсивные бои, не приводившие к каким-либо знаменательным результатам, так как ни у одной из сторон не было достаточно сил, чтобы одержать решительный перевес. Наступление Гинденбурга на Варшаву было остановлено благодаря храбрости русских и нерешительности австрийцев. Русские, в свою очередь, оказались неспособны внедриться в Силезию из-за угрозы по флангу с севера, тогда как у Германии недоставало сил заставить их удалиться из Галиции. К концу зимы 1914/1915 годов положение на Восточном фронте вполне стабилизировалось.

Именно в это время русские войска стали испытывать недостатки снабжения. Уже в конце 1914 года половина пополнения, прибывающего на фронт, не имела винтовок50. В большом сражении вблизи польского города Прасныш в феврале 1915 года русские солдаты бились с немцами буквально голыми руками: «Бой шел в условиях, едва ли сравнимых с чем-либо в истории современной войны. Россия, оказавшаяся в крайне стесненном положении из-за нехватки оружия и боеприпасов, не могла экипировать массы обученных и подготовленных солдат, и вошло в обыкновение держать на задах боевых действий невооруженные войска, которыми можно было бы заполнять бреши от потерь, воспользовавшись оружием убитых. Под Праснышем люди были брошены на линию огня без винтовок, вооруженные только ножом-штыком в одной руке и гранатой в другой. То есть биться, и биться отчаянно, предстояло им в самом тесном бою. Русским необходимо было любой ценой пробраться к позициям неприятеля на расстояние, с которого можно было швырнуть фанату, а затем броситься врукопашную. Это была война одержимых, вызов всем современным правилам, возвращением к временам первобытных баталий»51.

Русские выиграли эту битву, что позволило остановить наступление немцев на Варшаву. Но их потери в первые пять месяцев были ошеломительны: к декабрю 1914 года потеряно убитыми, ранеными, без вести пропавшими и взятыми в плен (более всего последних) 1,2 млн. человек, и среди них большое число обер-офицеров и унтер-офицеров, для которых не было готовой замены. В октябре 1914 года и, снова, в феврале 1915-го в армию было призвано 700 тыс. новобранцев — юношей, которым было чуть больше двадцати. После четырехнедельной подготовки они были брошены на фронт. Пока еще для резервистов более старшего возраста пора не подошла52.

Русская армия держала в тылу крупные резервы. При этом пользовались весьма дешевым и удобным приемом, обернувшимся, однако, весьма бедственными последствиями. Если какая-то часть призванных резервистов была расквартирована и обучалась в прифронтовой полосе, то большинство — добрых три четверти — размещались в больших городах, в казармах тех, ныне отправленных на фронт полков, пополнением к которым они были приписаны. Это не вызывало проблем, пока режим был крепок, но позднее, в начале 1917 года, эти городские резервные гарнизоны, скопища угрюмых ополченцев, стали основным рассадником революционных настроений.

После многих месяцев ожесточенных сражений Россия пожелала гарантий, что за принесенные ею жертвы она получит компенсацию: прежде всего Россия рассчитывала, что ей отойдут Константинополь и Черноморские проливы — вожделенные цели ее внешней политики еще с XVIII века. Выставить эти требования Россию побудили действия англичан против Турции в Галлиполи, имевшие целью установить морское сообщение с Россией. Казалось бы, можно было только приветствовать эту операцию англичан, способную прорвать блокаду России, и поддержать ее, как было обещано, однако в России обеспокоились относительно замыслов англичан в этом регионе. 4 марта 1915 года (н. с.) министр иностранных дел Сазонов направил французскому и британскому правительству ноту, в которой Россия в качестве вознаграждения предъявляла свои права на Константинополь и проливы. Союзники вынужденно пошли на эти условия, опасаясь, что Россия может подписать сепаратный мир с Германией и ограничиться военными действиями против Турции. Год спустя в секретном договоре Сайкса — Пико между Францией и Англией относительно раздела Оттоманской империи России отводились, помимо уже оговоренных, большие территории в восточной и северовосточной Анатолии.

* * *

Анализируя ситуацию, сложившуюся на фронтах после трех месяцев сражений, германское верховное командование не видело радужных перспектив для своей армии. Великий стратегический план Шлиффена провалился; Западный фронт стабилизировался, и ни одна из сторон не в силах была добиться существенного перевеса. На скорую победу рассчитывать не приходилось. Для Германии вполне реальной стала опасность ведения затяжной войны на два фронта, чего немецкие генералы так тщательно пытались избежать. Фон Мольтке-младший, начальник Генерального штаба с начала войны, уже в первых числах сентября 1914 года пришел к выводу, что война Германией проиграна53.

Последнюю надежду на победу мог дать выход из войны России. Мольтке выразил мнение, возобладавшее в Германии к концу 1914 года, что развязку нужно искать на Восточном фронте, так как Францию не склонить к миру до тех пор, пока не отступит Россия, но едва лишь Россия будет разбита, Франция сама запросит мира. «Наше общее военное положение сейчас столь критично, — писал он кайзеру в январе 1915 года, — что лишь полный и окончательный успех на востоке может спасти его»54. Дополнительный аргумент в пользу развертывания крупной операции на востоке состоял в том, что таким образом можно было бы предотвратить выход из войны деморализованной Австрии, грозивший оставить незащищенными перед русским вторжением южные границы Германии.

В силу всех этих соображений верховное командование Германии в конце 1914 года по настоянию Гинденбурга и Людендорфа, но вопреки советам Фалькенгайна решило предпринять в начале весны следующего года массированное наступление на позиции русских войск, чтобы, разгромив их, вынудить Россию запросить мира. Германским войскам на западе было приказано окопаться — это положило начало той неподвижной окопной войне, которая возобладала здесь в последующие три года. Слаженно, с соблюдением строжайшей тайны, немцы стали переводить готовые и новосформированные дивизии на восток. До наступления весны они сосредоточили к югу от Кракова втайне от неприятеля 11-ю армию генерала Августа фон Макензена, состоявшую из десяти пехотных дивизий и одной кавалерийской. В последующие месяцы эта армия была еще более укреплена, а в сентябре 1915 года уже более двух третей немецких дивизий (65 из 90) были сосредоточены на Восточном фронте. В апреле немцам удалось создать значительный численный перевес и подавляющее преимущество в тяжелой артиллерии (40 германских орудий против одного русского). Стратегический план предусматривал захват русских войск в гигантские клещи: Макензен при поддержке 4-й австрийской армии должен был атаковать русские войска на северо-восток, тогда как германской 12-й армии предписывалось ударить в юго-восточном направлении из Померании. Соединившись, обе армии должны были взять в кольцо четыре русские армии, а также захватить Варшаву55.

Русским нечем было ответить на эту угрозу. Войска были обессилены. Не хватало тяжелой артиллерии, снарядов оставалось всего на два залпа. Плохо было с ружьями и сапогами. Оказавшись в столь плачевном состоянии перед наступлением противника, русские стали искать укрытия в неглубоких окопах, которые, конечно, не могли защитить от тяжелой немецкой артиллерии.

Немецкое наступление, к полной неожиданности противника, началось 15(28) апреля с ураганного артиллерийского огня, не смолкавшего несколько дней; это был первый столь плотный артобстрел, повторившийся затем с еще большей силой в следующем году при Вердене и на Сомме. Как выразился Бернард Парес, русские были «подавлены металлом», который выбивал их из импровизированных окопов. Когда орудия смолкли, германская пехота при поддержке австрийцев ударила по русским и обратила их в бегство на восток. Все это время, как и в течение всей кампании 1915 года, русские продолжали поддерживать радиосвязь в открытую, что, пользуясь мягкой оценкой Фалькенгайна, придавало войне на востоке «более простой характер, чем на западе»56. 9(22) июня немецкие войска отбили Львов и приблизились к Варшаве. Из Польши и Галиции на пораженную русскую публику, ожидавшую в 1915 году решительных действий союзников, одно за другим обваливались сообщения о все новых поражениях.

Однако впереди маячили еще худшие беды. По донесениям разведки, германские войска в Померании и Восточной Пруссии готовились к нападению. Действительно, 30 июня (13 июля) 12-я армия немцев двинулась на сближение с наступающей армией Макензена. Клещи готовы были сомкнуться. Прекрасно представляя себе надвигающуюся опасность, вел. кн. Николай Николаевич и его штаб пребывали в нерешительности. Со стратегической точки зрения не было иного выхода, как немедленно отступить из центральной Польши. Политически, однако, это был наиболее неприятный и даже опасный исход, если учесть впечатление, которое произведет на русское общество такое отступление. В конце концов стратегические соображения возобладали. 9(22) июля русские войска начали отступать по всему фронту, оставляя центральную Польшу, но избегая тем самым опасности попасть в приготовленную им ловушку. Польские крепости, с таким трудом возводившиеся и сосредоточившие существенную часть русской тяжелой артиллерии, стали одна за одной сдаваться врагу, подчас даже без боя.

Немцы продолжали продвигаться на восток, встречая на своем пути очень слабое сопротивление. Наступательные операции они приостановили к концу сентября, выровняв к этому времени фронт почти по прямой линии, идущей с севера на юг от Рижского залива до румынской границы. Вся Польша, а также Литва и значительная часть Латвии оказались в их руках. Немцы окончательно отвели от своей территории угрозу русского вторжения.

Русским 1915 год принес одни лишь бедствия, и не только на театре военных действий, но и в политической сфере. Пагубно сказались события года и на психологическом климате. Россия утратила богатые земли, уже более века находившиеся под русским владычеством, а также недавно завоеванную Галицию. Двадцать три миллиона подданных русского царя — 13 % населения Российской империи — оказались под оккупацией. Поражения подорвали моральный дух русских войск. У солдат, храбро сражавшихся с неприятелем прошлой осенью и зимой, теперь сложилось представление о немцах как о непобедимом враге: один вид немецкой каски сеял панику в русском строю. Немцы, как говорили, «способны на все»57. Одним из последствий ощущения безнадежности, охватившего русскую армию в 1915 году, была готовность, с какой россияне стали сдаваться в плен. В 1915 году немцы и австрийцы взяли в плен более миллиона русских, которых отправили в тыл и заставили работать на своих полях. В русских войсках появились признаки деморализации. Чтобы как-то умилостивить солдат, генерал Янушкевич безуспешно пытался убедить правительство в необходимости издать указ, согласно которому каждый ветеран войны после победы мог рассчитывать на надел земли в 10 десятин. Среди офицеров раздавались голоса недовольства по поводу того, что Франция и Англия не смогли помочь России отвлекающими операциями, как это делала Россия ради них за год до этого.

Старой русской армии уже более не существовало. К осени 1915 года численность войск на линии фронта была сокращена на две трети в сравнении с тем, что было в начале военных действий, — то есть оставалось самое большее 870 тыс. человек. Почти не сохранилось старых кадров русской армии 1914 года, в том числе большинства штаб-офицерского состава; не сохранилось и большей части обученных резервистов. Теперь возникла необходимость отправлять на фронт запасных второго разряда и ополченцев, то есть людей уже гораздо более пожилого возраста, подчас не получивших никакой военной подготовки.

И все же можно утверждать, что блестящая победа немцев в 1915 году привела к поражению Германии в 1918-м. Наступление 1915 года на Восточном фронте имело двойную цель: разгромить вражескую армию в Польше и заставить Россию выйти из войны. Ни та, ни другая цель не была достигнута. Русские умудрились увести свои войска из центральной Польши и не просили мира. Германское верховное командование, извлекая уроки из кампании 1915 года, пришло к выводу, что при готовности русских безгранично жертвовать людьми и территорией окончательную победу над ними одержать никогда не удастся58. Этот вывод заставил Германию нащупывать возможности мирного договора с Петроградом59. Кроме того, кампания 1915 года дала англичанам передышку, необходимую для проведения широкой мобилизации и перевода своей промышленности на военные рельсы. Когда в начале 1916 года немцы возобновили военные действия на западе, они увидели, что их противники сумели изрядно подготовиться. При всех блестящих боевых успехах, достигнутых в кампании 1915 года, в целом ее все же приходится признать крупным стратегическим поражением — поскольку кампания так и не достигла своих непосредственных целей и в ходе ее было упущено драгоценное время. И вместе с тем великое поражение России в 1915 году можно считать и величайшим, хоть и невольным ее вкладом в конечную победу союзников.

* * *

Простые граждане, однако, редко мыслят военно-стратегическими категориями. Русским людям было достаточно знать, что их армия потерпела унизительное поражение, одно из самых тяжелых, если не самое сокрушительное в новейшее время. Пресса потчевала публику нескончаемыми рассказами о несчастьях, постигших русскую армию. Полгода (с момента начала апрельской операции немцев и до ее окончания) росло негодование населения, находившее выход прежде всего в поисках виновных. Однако когда стали широко известны масштабы поражения, громче зазвучали голоса, требовавшие перемен в политическом руководстве страны. К июню 1915 года дух единения во имя общей цели, сблизивший правительство с оппозицией в первые месяцы войны, иссяк, уступив место еще более резким взаимным упрекам и враждебности, чем даже в аналогичной ситуации 1904–1905 годов, когда Россия терпела поражение от японцев. Военные историки заметили, что во время войны деморализация и паника обычно зарождаются не на фронте, а в тылу, среди мирного населения, склонного преувеличивать и поражения и победы60. Так было и в России. Были предприняты меры к эвакуации из Риги и Киева, и правительство обсуждало возможность эвакуации даже из Петрограда61. В мае 1915 года по Москве прокатился ужасный антигерманский погром — громили магазины и конторы, на вывесках которых значились немецкие имена владельцев. Немецкая речь на улице могла стоить говорящему жизни.

Народ требовал голов виновных. Первой мишенью народного гнева и естественным козлом отпущения стал Сухомлинов — его винили за недостаток армейского снабжения, чем военные объясняли свои неудачи. Недавние исторические исследования указывают, что он не был повинен в этих грехах62 и что проблема нехватки артиллерийских снарядов была раздута до неимоверных размеров, чтобы скрыть глубокие пороки в русском военном руководстве63. Симпатии царствующей четы к военному министру оставались неизменными, но требования об его отставке уже невозможно было игнорировать, и 11 июня Сухомлинов был отстранен от должности. Впрочем, в личном письме к нему царь выражал сердечную благодарность за службу64. (Годом позже Сухомлинов был арестован по обвинению в измене и расхитительстве. Освобожденный в октябре 1916-го, он был снова арестован Временным правительством и приговорен к пожизненным каторжным работам. Ему удалось бежать в Париж, где в 1926 году он и умер65.)

Сменивший его на посту военного министра генерал А.А.Поливанов был человеком совсем другого склада. Лидер «младотурок», которые еще до войны ратовали за модернизацию всей русской армейской структуры, он делал особое ударение на военную технологию и мобилизацию внутренних ресурсов страны66. Сухомлинов, чьим помощником был Поливанов, старался держать его на безопасной дистанции, подозревая, что вместе с вел. кн. Николаем Николаевичем и Гучковым он замышляет козни против двора и самого Сухомлинова. Назначение Поливанова должно было означать, что правительство наконец восприняло идею «вооруженного народа» и что Россия, по примеру других воюющих стран, готова серьезно приступить к мобилизации внутреннего фронта. Но такая перспектива не могла не вызвать недовольства императрицы, не выносившей «политиканства» высших имперских сановников и видевшей в попытках сплотить нацию злоумышления против самодержавия. Распутин, ее друг, тоже не одобрял нового назначения и стал подыскивать Поливанову замену67. 24 июня, после встречи с новым министром, императрица писала: «Вчера видела Поливанова. Он мне, откровенно говоря, никогда не нравился. Что-то в нем есть неприятное, не могу объяснить что. Я предпочитала Сухомлинова. Хотя этот и умнее, но сомневаюсь, так же ли он предан»68.

Чтобы еще больше успокоить общественное мнение, Николай вывел в отставку и других непопулярных министров. В июне он уволил министра внутренних дел Н.А.Маклакова, затем прокурора Святейшего синода В.К.Саблера и министра юстиции И.Г.Щегловитова — все они в общественном сознании слыли безнадежными реакционерами. Сменившие их люди в глазах того же общественного мнения были, по большей части, предпочтительней. Таким образом двор, не уступая требованиям вручить Думе право назначать министров, старался своими перестановками в Совете министров снискать расположение общества. Чтобы еще более умаслить оппозицию, убедили Распутина удалиться в свою сибирскую деревню, пока отношения с Думой, которая должна была быть вновь созвана в июле, не «наладятся»69.

И все же эти меры не смогли успокоить общественное мнение. Многим стало понятно, что причины поражения России нужно искать не столько в ошибках отдельных личностей, сколько в трениях в самой «системе». И значит, России, чтобы выжить, следует основательно эту систему перестроить.

* * *

Когда стало понятно, что война затягивается сверх ожиданий, основные ее участники предприняли шаги к мобилизации тыла. Первой была Германия, за ней последовала Англия. Между обществом и частным сектором производства установилось взаимодействие, некий симбиоз, направленный на удовлетворение нужд фронта. Уже летом 1915 года подобное возникло и в России, но здесь, как нигде, развитию отношений между двумя секторами мешала взаимная подозрительность. В результате мобилизация тыла в России проходила лишь частично и весьма несовершенно. Если такое объяснение и можно принять, то следует подчеркнуть, что при этом, как правило, недооценивается, насколько велико было влияние общества в общегосударственных вопросах в период войны и насколько уступки царского правительства обществу изменили политическую систему России.

В начале лета либералы и либерал-консерваторы пришли к убеждению, что царская бюрократия не в состоянии отвечать требованиям, предъявляемым войной. Они желали произвести фундаментальные изменения, но, как и правительство, старались предусмотреть последствия, к каким приведут после восстановления мира действия, предпринятые в военное время. Разгром 1915 года предоставил возможность завершить революцию 1905 года, то есть превратить Россию в страну настоящей парламентской демократии. Думская оппозиция стремилась укоренить в государственных институтах полученные от монархии во имя победы уступки с тем, чтобы они остались неизменными и после победы. Главной целью было получить право назначать министров, что привело бы к подчинению Думе всей российской бюрократии.

В результате общество и правительство занялись «перетягиванием каната». Правительству нужна была помощь общественности, но оно не желало уступать ей прерогативы, которые сохранило за собой в революцию 1905 года, в то время как общественные лидеры стремились воспользоваться военной обстановкой, чтобы осуществить все, этой революцией обещанное. И в возникшем конфликте именно правительство проявило большую готовность пойти на уступки. Однако его порыв не встретил сочувствия, и каждая уступка воспринималась как слабость и только побуждала ко все новым требованиям.

Заседания Думы продолжались до 9 января 1915 года, когда в ее работе был объявлен перерыв, отчасти, чтобы прекратить «зажигательные» речи, критикующие методы ведения войны, отчасти, чтобы дать возможность правительству проводить законодательные акты посредством 87-й статьи.

Депутатам же было обещано, что Дума будет созвана немедленно, если этого потребует военная ситуация. Такая ситуация была теперь налицо. Лидеры оппозиции требовали незамедлительного созыва. Императрица противилась и убеждала мужа не поддаваться. «Дорогой мой, — писала она ему 25 июня, — я слыхала, что этот мерзкий Родзянко с другими ходил к Горемыкину просить, чтобы немедленно созывали Думу. О, прошу тебя, не позволяй, это не их дело! Они хотят обсуждать дела, которые их не касаются, и вызвать еще больше недовольства. Надо их отстранить. Уверяю тебя, один вред выйдет из всего этого, — они слишком много болтают. Россия, слава Богу, не конституционная страна, хотя эти твари пытаются играть роль и вмешиваться в дела, которых не смеют касаться. Не позволяй им наседать на тебя. Это ужасно, — если им сделать уступку, то они подымут голову»70.

Однако нажим был так силен, что царь не смог устоять и поручил Родзянке, председателю Думы, созвать законодательный орган на шестинедельный срок71. Заседания должны были открыться 19 июля, в первую годовщину начала войны по русскому календарю.

Полтора месяца, отпущенные Думе, дали депутатам широкую возможность проводить фракционные совещания. Инициатива этих неформальных собраний принадлежала небольшой партии прогрессистов, представлявшей либеральную по настроениям, зажиточную промышленную буржуазию. Ее лидеры надеялись повторить достижения «Союза освобождения» и сколотить широкий патриотический фронт, в который вошли бы все партии, за исключением крайне правых и крайне левых. Военные неудачи толкнули в ряды оппозиции консервативные элементы, которые в иное время ни за что не примкнули бы к выступлению против самодержавия. Участниками нового движения были, помимо прогрессистов, кадеты, левые октябристы и левые националисты. Таково было происхождение Прогрессивного блока, вскоре завоевавшего большинство в Думе и в 1916 году оказавшего решающее влияние на ход событий, приведших к революции. [О Прогрессивном блоке см.: КА.1932. № 1–2 (50–51). С. 117–160; № 3 (52). С. 143–196; 1933. № 1 (56). С. 80–135. Атакже: Граве Б.Б.//Буржуазия накануне февральской революции. М.; Л., 1927; Дякин B.C. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны, 1914–1917. Л., 1967].

Главная тема закулисных собраний, о которых историкам известно в основном из полицейских донесений, сводилась к тому, что России в этот трагический час нужна крепкая власть, однако потерявшая доверие бюрократия осуществлять ее более не может — власть эта должна исходить лишь от пользующегося народным доверием органа, каковым является Дума. Сходясь в этом вопросе, участники собраний тем не менее столкнулись с трудностями при выработке конкретной программы. Наиболее радикальное крыло, которое возглавлял П.П.Рябушинский, крупный промышленник и выразитель мнения московских деловых кругов, стремилось форсировать события и заставить правительство уйти в отставку. Более умеренная группа, возглавляемая главой «Союза городов» кадетом М.В.Челноковым, предпочитала компромиссное решение72.

Предельно накаленную атмосферу, царившую на заседаниях Думы в июле и августе 1915 года, нельзя верно оценить, не учитывая крупных поражений того периода на театре военных действий. К моменту созыва Думы русские армии оставили Польшу, неприятель был уже на подступах к Риге. В Ставке в Могилеве царило беспросветное уныние. Г.Н.Данилов, генерал-квартирмейстер и один из самых крупных русских стратегов, говорил своему товарищу за несколько недель до того, что «стратегия может быть теперь совсем упразднена» и остается лишь надеяться «на утомление самих германцев, на случай и на св. Николая Чудотворца»73. На заседании кабинета министров 16 июля Поливанов начал свое выступление с горького возгласа: «Отечество в опасности»74. А министр земледелия А.В.Кривошеий говорил друзьям, что правительство напоминает «дом умалишенных»75.

Заседания Думы открылись, когда русские войска оставляли Варшаву. Старик Горемыкин, уже не вызывавший ни у кого ничего, кроме презрительной усмешки, обратился к собранию в непривычно примирительном тоне, заверив, что правительство «испытывает нравственную потребность» действовать «в полном единомыслии с законодательными учреждениями». Вслед за ним депутаты самой разнообразной политической ориентации, за исключением крайне правых, в своих выступлениях обвиняли правительство в несостоятельности76.

Особенно резко прозвучало выступление лидера трудовиков А.Ф.Керенского, которому суждено было сыграть важную роль в революции. Керенскому в начале войны исполнилось всего тридцать три года, он был честолюбивым адвокатом и восходящей звездой русских социалистов77. Первую славу он стяжал, выступая в качестве защитника на широко прогремевших политических процессах. Искусный оратор, он гипнотически воздействовал на аудиторию, но не обладал ни качествами стратега, ни умом аналитика. В Четвертой думе он быстро выдвинулся как самый зажигательный оратор левых. После ареста в ноябре 1914 года большевистских депутатов (которых он защищал в суде) Керенский стал основным спикером социалистической фракции, легко затмив лидера меньшевиков Николая Чхеидзе. В 1917 году, когда было обнародовано полицейское дело, заведенное на Керенского, стало известно, что с самого начала войны он сплотил социалистическую интеллигенцию против правительства и пытался организовать рабочий совет78. После разгрома русских армий в Польше Керенский выступал за свержение царского режима и саботирование военных усилий России. Осенью того же года он агитировал против участия рабочих в объединенных комитетах, созданных для обеспечения оборонной промышленности (см. ниже), и действовал в соответствии с Цим-мервальдской антивоенной резолюцией, в создании которой сыграл важную роль Ленин. Надо сказать, что в то время между Керенским и Лениным трудно было провести различие, и в глазах полиции он был «главным зачинщиком нынешнего революционного движения»79. Биограф Керенского считает, что летом 1915 года он вместе со своим другом масоном Н.В.Некрасовым и Чхеидзе «был близок к тому, чтобы поднять народные массы на революцию под «буржуазным» руководством»80.

В августе 1915 года Николай II принял два решения, которые для многих современников прозвучали как смертный приговор династии. Первым было решение сместить вел. кн. Николая Николаевича с поста главнокомандующего и самому возглавить командование русскими армиями, вторым — отложить очередной созыв Думы.

Трудно с определенностью сказать, что заставило Николая взять на себя военные заботы, ибо он принял это решение самолично и настоял на нем, не давая никаких объяснений и невзирая на сопротивление большинства членов семьи и почти всего кабинета министров. Годом ранее он дал себя отговорить от такого решения, теперь же был непоколебим. Одним из бесспорных резонов была тревога за судьбу своей армии, которую он искренне любил. Кроме того, им могло руководить желание вдохновить страну в роковые часы и, разделяя с солдатами их тяготы, явить собой пример патриотизма. Возможно, он полагал, что его поступок приостановит политическое брожение и приглушит слухи о сепаратном мире. Супруга, за которой маячила зловещая фигура Распутина, горячо поддержала его. Александра, при всей своей любви и преданности мужу, считала его слишком нерешительным и мягким, чтобы противостоять политикам. Поэтому в отсутствие Николая в столице ей было бы проще усилить политическое влияние, которое защитило бы монаршьи прерогативы.

В этих устремлениях царицу поддерживал Распутин. Григорий Распутин, которого иногда называют «сумасшедшим монахом», не был ни монахом, ни сумасшедшим. Он был крестьянином из Западной Сибири и, вероятно, принадлежал к хлыстовской секте; с царской семьей его познакомил в 1905 году вел. кн. Николай Николаевич. Распутин быстро вошел в доверие благодаря своей способности — по-видимому, с помощью гипноза — снимать боль у страдавшего гемофилией наследника. К тому же «старец» не без успеха умел изображать «человека из народа», донесшего до двора пусть грубый и необразованный, но истинный глас русского народа, в неколебимо верноподданнических чувствах которого царская чета не сомневалась. Хотя связи при дворе позволяли ему вести себя все развязнее, до осени 1915 года настоящим политическим влиянием он не пользовался. Слухи о его дерзости, пьянстве и постыдных оргиях достигали двора, но ни Николай, ни его жена не придавали им значения, считая наветами врагов.

Распутину было крайне выгодно отсутствие в столице царя. Убеждая Николая отправиться на фронт, он думал о политическом влиянии и деньгах, которые окажутся у него в руках. Он знал, что Николай терпит его ради семейного покоя, но не любит и не доверяет ему. В отсутствие царя ему будет легче манипулировать настроениями императрицы и стать «eminence grise» [Серым преосвященством (фр.)] царского двора. Чтобы побудить царя к отъезду, он стал распространять слух, что вел. кн. Николай Николаевич, которого он числил в стане своих врагов, мечтает взойти на престол81. Впоследствии он хвастался, что «потопил» великого князя82. Вернувшись из ссылки в Петербург, Распутин дважды, 31 июля и 4 августа, встречался с царем и уговаривал его возглавить командование, а затем забросал телеграммами такого же содержания83. Таким образом, за роковым шагом царя стояла именно эта помесь патриотизма и политической интриги.

Если мы не можем в точности сказать, что побудило царя взять на себя командование армией, то причины, заставившие советчиков отговаривать его от этого поступка, мы знаем хорошо. Совет министров опасался, что царь, возглавив армию в момент, когда удача отвернулась от русского оружия, ставит под удар свой престиж. И если войска постигнут новые несчастья (а это было весьма вероятно), вина за них падет исключительно на голову царя84. Кроме того, у Николая вообще была репутация «невезучего»: родился он в день Иова Многострадального, коронацию его омрачила ходынс-кая трагедия, он был отцом единственного отпрыска мужского пола, страдавшего неизлечимой болезнью, он проиграл японскую кампанию и стал первым в истории России царем, которому пришлось уступать самодержавную власть. Что могло заставить поверить, будто человек с такой славой способен принести России победу? И, наконец, не последнюю роль играли опасения, что, пока Николай находится на фронте, власть перейдет к императрице~«немке» и ее презренному духовнику.

Все эти соображения двигали теми, кто, заботясь в первую очередь об интересах царя (кроме Горемыкина и царицы), убеждали его отказаться от своего замысла. В их числе были императрица-мать, Поливанов и Родзянко, который назвал это «величайшей ошибкой» николаевского царствования85. 21 августа на Совете министров было решено направить царю коллективное письмо с просьбой переменить свое решение. В письме, подписанном всеми министрами, за исключением Горемыкина, говорилось, что такой шаг царя «грозит… России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями». Восемь подписавшихся в заключение заявили, что более не в состоянии работать под председательством Горемыкина и теряют «веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине»86.

За два дня до назначенного срока отъезда на фронт царь встретился с кабинетом министров. Вновь министры умоляли его переменить решение. Николай, держа в руках икону, взмокший от волнения, выслушал их, затем поднялся и произнес: «Я выслушал, что вы имели мне сказать, но я придерживаюсь своего решения»87. Поначалу он сохранил дерзких министров на своих постах, несмотря на их желание выйти в отставку, впрочем, лишь для того, чтобы через время избавиться от тех, кто особенно красноречиво проявил себя в этом эпизоде.

22 августа царь отбыл в Могилев, где оставался — за исключением кратковременных визитов к семье — до конца декабря следующего года. Здесь он вел размеренную и скромную жизнь, что была ему больше по душе, чем церемонный обиход двора. Он участвовал в ежедневных коротких совещаниях, но не вмешивался в военные вопросы, решение которых предоставлял всецело своему начальнику штаба генералу Алексееву, реальному главнокомандующему. [Вел. кн. Николай Николаевич отбыл на Кавказ в качестве наместника; в последующих событиях, приведших к Февральской революции, существенной роли он не сыграл.].

Уехав в Ставку, царь избежал политической бури, бушевавшей в столице. Весь август столичная пресса вела интенсивную кампанию против Горемыкина, требуя его замены на кандидатуру, предложенную Думой. Некоторые газеты перепечатали предполагаемые списки правительства «народного доверия», весьма сходного с тем, что в феврале 1917 года действительно пришло к власти88.

Политический кризис достиг вершины 25 августа, когда Прогрессивный блок, насчитывающий теперь 300 из 420 думских депутатов, обнародовал свою программу, состоявшую из девяти пунктов89. Приспособленная к взглядам националистов, она получилась более умеренной, чем хотелось бы многим из подписавших ее, но все же заключала в себе весьма смелые требования. Первым и основным из них было создание «правительства из лиц, пользующихся доверием страны и в согласии с законодательной палатой решившихся в кратчайший срок провести определенную программу» — требование, весьма близкое к идее создания правительства из предложенных Думой кандидатов и ответственного перед Думой. Далее шел список предполагаемых мер, предусматривающих: установление законных ограничений бюрократии; снятие разграничения сфер полномочий между военными и гражданскими властями в вопросах, не связанных непосредственно с военными операциями; объявление амнистии осужденным за политические и религиозные преступления и проступки; прекращение религиозных преследований, включая ограничения, налагаемые законодательством на евреев; дарование автономии Польше и предоставление политических уступок финнам и украинцам; восстановление профсоюзов и пересмотр многих действующих ныне законов90. Во многом это была та самая платформа, которую приняло Временное правительство, придя к власти в марте 1917 года. Таким образом, и по составу и по программе первое революционное правительство сформировалось уже в августе 1915 года, когда у власти был царь, а революция казалась весьма отдаленной перспективой.

Программа Прогрессивного блока получила широчайший резонанс91. Совет министров предпочел вступить в переговоры с блоком для выработки возможного компромисса. Большинство министров были готовы уйти и уступить место новому кабинету92. Совет министров действовал вопреки своему председателю, который постоянно совещался с императрицей и соглашался с ней в том, что всего лучше было бы просить царя закрыть заседания Думы.

В последние дни августа 1915 года, таким образом, сложилась чрезвычайная ситуация: либеральные и консервативные деятели Думы, составлявшие три четверти всего депутатского корпуса, избранного по весьма консервативному избирательному закону, объединились с высшими, назначенными царем чиновниками, чтобы требовать установления в стране парламентской демократии. И неудивительно, что в образованных слоях общества это вызвало настоящую эйфорию93.

Николай, однако, отказался уступить право назначать министров, и поступил он так по двум причинам: одной практической, а другой — теоретической или нравственной. Он не мог поверить, что те представители интеллигенции, которым прочат министерские портфели в парламентском кабинете, сумеют управлять страной. И еще он убедил себя (или позволил императрице убедить его), что в 1896 году, вступая на престол, он присягал укреплять самодержавие. В действительности ничего подобного не было. Коронационная церемония предусматривала лишь молебен, в котором не было и намека на способ правления, а слово «самодержавие» вообще не произносилось94. Но Николай думал иначе и часто по разным поводам говорил, что отказаться от права формировать кабинет — значит нарушить данную им клятву.

Его приводили в ярость политики, ведущие свои игры, когда войска на фронте истекают кровью. Решив не повторять ошибку, которую, как ему казалось, он совершил в октябре 1905 года, Николай теперь твердо стоял на своем.

28 августа Горемыкин приехал в Ставку. Он был последним представителем Совета министров, упрямо не желавшим присоединиться к требованиям политической реформы. Когда Родзянко пожаловался ему, что Совет министров действовал недостаточно решительно, чтобы отговорить царя от поездки на фронт, Горемыкин оборвал его, заявив, что председатель Думы взял на себя «неподлежащую роль супер-арбитра»95. Он был обеспокоен произносимыми в Думе антиправительственными речами, которые пресса разносила по стране. Чтобы лишить оппозицию трибуны и разрядить напряженность в стране, он предлагал царю закрыть заседания Думы сразу по истечении шестинедельного срока. Царь согласился с ним и дал распоряжение объявить перерыв не позднее 3 сентября: все министры, включая самого Горемыкина, должны пока оставаться на своих постах96. Это решение, принятое в тиши, по воле двух человек, без совещания с Думой и вопреки желанию почти всего кабинета, было воспринято как пощечина российскому обществу. Министр иностранных дел Сазонов выразил весьма широко бытовавшее мнение, заявив, что Горемыкин, видимо, лишился рассудка, давая царю такие советы97. В результате от царя отвернулись практически все политические и социальные круги, если не считать льстивых царедворцев и политиков крайне правого крыла.

Между тем кризис стал постепенно утихать, так как в сентябре германское наступление свернулось и непосредственная угроза на время миновала. Газеты, сочувствующие Прогрессивному блоку, стали писать, что было сделано все возможное и теперь нет необходимости оказывать давление на правительство. В конце сентября Центральный комитет кадетской партии, ядро Прогрессивного блока, решил отложить все требования политических реформ до окончания войны98. Кадет консервативного толка В.А.Маклаков написал широко цитировавшуюся в прессе статью, в которой приводились рациональные обоснования нового курса. Он сравнил Россию с автомобилем, мчащимся по узкой и крутой дороге с неумелым шофером за рулем. В автомобиле среди пассажиров сидит ваша родная мать (читай: Россия). Малейшая ошибка шофера, — и автомобиль рухнет в пропасть, увлекая к неминуемой гибели пассажиров. Среди пассажиров есть более искушенные водители, но шофер отказывается уступить им управление, уверенный, что отнять руль насильно они не рискнут, опасаясь роковых последствий. В данных обстоятельствах, уверял читателей Маклаков, «вы отложите счеты с шофером до того вожделенного времени, когда вы будете опять на равнине»99.

Как обычно, едва кризис был пройден, Николай расправился с теми, кто осмелился ему противоречить. В конце сентября он уволил министров, особенно активно протестовавших против его решения возглавить военное командование: А.Д.Самарина, обер-прокурора Синода, который составил письмо от имени Совета министров от 21 августа, министра внутренних дел Н.Б.Щербатова, А.В.Кривошеина. Преемника Щербатова, А.Н.Хвостова, назначенного в ноябре, все считали креатурой Распутина — первой из целого ряда последовавших затем100. Итак, вновь — но теперь уже в последний раз — Николаю удалось усмирить бурю и отбить посягательства на свои прерогативы. Но это была пиррова победа, отдалившая его и его ближайшее окружение почти от всего общества. На встрече кабинета, последовавшей за этими событиями, Сазонов (которому вскоре тоже пришлось покинуть свой пост) говорил, что правительство повисло в воздухе, «не поддерживаемое ни сверху, ни снизу», а Родзянко страна представлялась «бочкой с порохом». Николай, Александра и Горемыкин преуспели в том, что объединили против себя почти все политические круги России, добившись почти невозможного: консенсуса между революционером Керенским и монархистом Родзянко.

Решения, принятые Николаем в августе 1915 года, сделали революцию практически неотвратимой. Россия могла бы избежать революционного переворота лишь при одном условии: если непопулярная, но искушенная в делах бюрократия, со своим административным и полицейским аппаратом, стала бы сотрудничать с популярной, но не искушенной в делах либеральной и либерально-консервативной интеллигенцией. В конце 1915 года ни одна из этих групп не была способна управлять Россией сама по себе. Помешав этому альянсу, когда он был еще возможен, Николаю оставалось только ждать, что рано или поздно новая сила, ввергая Россию в анархию, сметет со сцены и тех и других, а с ними и его самого.

* * *

В качестве компенсации своего отказа даровать стране парламентско-демократический строй монархия предприняла меры для обеспечения большего участия в администрации представителей общественности. Такой шаг был продиктован главным образом тем соображением, что дефицит вооружения и материальной части войск можно было покрыть, как стало понятно, лишь путем привлечения к военному производству частного сектора. Впрочем, еще теплилась надежда, что подобные уступки кроме того помогут отклонить требования политических реформ.

На совещании в Ставке в июле 1915 года генерал Алексеев перечислил в порядке убывания статьи острейшего дефицита, обусловившие поражения русской армии: 1) артиллерийские снаряды, 2) людские пополнения, 3) орудия тяжелой артиллерии, 4) ружья и ружейное снаряжение, 5) офицерские кадры. За нехватку живой силы отвечали военные. Но дефицит вооружения требовал расширения базы военного производства путем привлечения частного сектора, а это, в свою очередь, влекло к сотрудничеству с российскими деловыми кругами. Привлечение к руководству оборонной промышленностью представителей законодательных органов если и не представляло насущной необходимости, то признавалось политически благоразумным.

Идея создания объединенных комитетов из правительственных чиновников, частных предпринимателей и думских депутатов для решения проблем военного снабжения родилась на неофициальных собраниях промышленников с политическими деятелями, проходивших в начале мая в Москве и Петрограде. Один из самых горячих сторонников этой идеи, М.В.Родзянко, отправился в Ставку для переговоров с вел. кн. Николаем Николаевичем. Тот охотно принял предложения Родзянки и рекомендовал их царю, у которого они тоже не вызвали возражений101. Таково было происхождение «Особого совещания для объединения мероприятий по обеспечению действующей армии предметами боевого и материального снабжения». Сухомлинов, еще занимавший тогда пост военного министра, с опаской наблюдал такое вмешательство неофициальных лиц в дела, которые, по его мнению, их ничуть не касались. Однако выбора у него не было, и он вынужден был взять на себя председательство в новообразованном совещании. Это учреждение обеспечило существенное увеличение производства снарядов в 1915 году, и его успех в том же году привел к созданию по его образцу других особых совещаний.

В июле кабинет министров принял решение учредить смешанный гражданско-правительственный комитет; устроенный по модели недавно образованного британского министерства военного снабжения, он призван был мобилизовать на военные нужды российскую промышленность и получил название «Особое совещание по обороне страны». Николай одобрил это решение, и в августе оно было представлено на рассмотрение законодательных палат. Думское большинство горячо его приветствовало, хотя ораторы от социалистов Керенский и Чхеидзе нашли эту меру недостаточной102. Создание Особого совещания обещало улучшить дела в военной промышленности и, что не менее важно, давало к тому же Думе возможность влиять на политический процесс. Чтобы еще более утвердиться в этой роли, Дума предложила образовать подобные Особые совещания по проблемам продовольствия, военных перевозок и топлива103. В каждое из этих совещаний должны были входить представители двух законодательных палат, и, таким образом, чем больше было подобных учреждений, тем больше думских депутатов получали возможность участвовать в военных усилиях страны. В конце августа уже действовало четыре Особых совещания.

Из всех созданных бесспорно самым важным было Совещание по обороне. Как и в других, председательствовал в нем министр, в данном случае военный министр Поливанов. Совещание состояло из 36–40 членов, в большинстве своем гражданских лиц: десять из них были депутатами Думы и Государственного совета, четверо представляли Центральный военно-промышленный комитет (см. ниже) и двое — земства и городские управы104. Родзянко получал полную свободу действий в подборе неправительственных представителей105. Совещание по обороне пользовалось весьма широкими полномочиями. В его власти было конфисковывать частное производство, если оно работало неудовлетворительно, нанимать и увольнять директоров, устанавливать расценки. Первое заседание Совещания состоялось 26 августа в присутствии Николая и Александры, в дальнейшем заседания проводились дважды в неделю.

Для содействия осуществлению решений Совещания по обороне правительство санкционировало учреждение Центрального военно-промышленного комитета. Комитет расположился в Москве, возглавил его Гучков. Комитет ставил перед собой задачу перевести на военные рельсы средние и малые предприятия. Было открыто около 250 отделений комитета по всей стране, и через них размещались заказы на изготовление снарядов, ручных гранат, патронов и другого снаряжения. В результате деятельности комитета около 1300 средних и малых предприятий перешло на военное производство106. И как правительство ощущало необходимость в привлечении частного предпринимательства, так и частные предприниматели считали желательным укрепить сотрудничество с рабочими. С этой целью военно-промышленный комитет предпринял весьма необычный шаг, предложив предприятиям, работающим на военные нужды, где в производстве было занято 500 и более человек, выдвинуть своих рабочих представителей, Большевистские агитаторы выступили против этого предложения и на некоторое время затормозили рабочую инициативу107, однако меньшевикам, пользовавшимся среди рабочих большей популярностью, удалось преодолеть бойкот. В ноябре 1915 года под председательством рабочего-меньшевика К.А. Гвоздева стала действовать Центральная рабочая группа, которая содействовала усилиям военно-промышленного комитета по поддержанию рабочей дисциплины, предотвращению забастовок и удовлетворению нужд рабочих108. Участие рабочих в управлении производством и, косвенным образом, в управлении военной экономикой было для России феноменом, служащим для нас еще одним указанием на социальные и политические перемены, проведению которых способствовали вызванные войной обстоятельства.

Лидеры военно-промышленного комитета склонны были преувеличивать свой вклад в военную экономику; современные исследования говорят о том, что он составил лишь 2–3 % оборонного производства109. И тем не менее такие комитеты сыграли весьма важную роль, открыв доступ к некоторым сферам военной экономики, и поэтому оценивать их деятельность как «ненужную», «бесполезную» или даже как «помеху» — несправедливо110.

Достижения Совещания по обороне и военно-промышленного комитета можно продемонстрировать на примере снабжения артиллерии. Если в 1914 году российская промышленность была способна выпустить только 100–150 тыс. снарядов в год, то в 1915 году производство достигло 950 тыс., а в 1916 году — уже 1 млн. 850 тыс. штук. К этому времени о дефиците снарядов стали уже забывать. Накануне февральской революции русская артиллерия располагала даже большим количеством боеприпасов, чем ей требовалось: по 3000 снарядов на каждое легкое орудие и по 3500 — на тяжелое. [Сидоров А.Л. Экономическое положение России в годы первой мировой войны. С. 117–119. Как будет показано в следующей главе, существенную часть общего числа снарядов, имевшихся в России в 1916–1917 гг., составляли зарубежные поставки.]. Для ускорения производства Совещание по обороне в начале 1916 года национализировало два крупнейших оборонных предприятия — Путиловский и Обуховский заводы в Петрограде, пришедшие в упадок из-за дурного руководства и стачек.

Из трех других Особых совещаний — по перевозкам, по продовольствию и по топливу — наиболее важным было первое. К его достижениям следует отнести наладку железнодорожного сообщения между Архангельском и Вологдой благодаря переделке узкоколейного пути на нормальный, что утроило объем перевозок из Архангельского порта военных грузов, доставляемых морем союзниками111. Это Совещание предприняло также прокладку железнодорожного пути в Мурманск.

Непосредственное значение Особых совещаний заключалось в их вкладе в военные усилия России, но они имели еще и крупный политический смысл. По словам историка Максима Ковалевского, они явились «совершенным новшеством»112 — как первые в России учреждения, где гражданские лица заседали на равных бок о бок с правительственными чиновниками. Совещания много сделали для стирания последних следов патриархальности и отеческих отношений, все еще пронизывавших государственную структуру России и предполагавших, что управление империей есть исключительная прерогатива царских ставленников и сановников. Возможно, это была не столь радикальная мера, каковой стало бы дарование парламенту права министерских назначений. Однако в процессе конституционного развития страны она явилась едва ли менее значительной вехой.

Третьей организацией, созданной в то время для оказания содействия правительству в ведении войны, был Всероссийский союз земств и городов, известный как «Земгор». Правительство, в прошлом запрещавшее всероссийские собрания органов самоуправления, теперь, наконец, смягчилось и в августе 1915 года позволило земствам и городским думам создать собственные союзы для оказания помощи инвалидам и беженцам. Как бы подчеркивая свою гуманитарную миссию, «Земский союз» избрал эмблемой красный крест. Председательство взял на себя князь Георгий Евгеньевич Львов, видный земский деятель, занимавшийся сходной работой еще в русско-японскую войну. Аналогичные права были признаны и за городскими думами. В ноябре 1915 года обе группы объединились в Земгор, который, привлекая к работе многие тысячи добровольцев и наемных служащих, помогал гражданскому населению переносить тяготы военного времени. Когда в глубь России хлынули потоки беженцев из прифронтовых областей (среди них и евреи, насильно согнанные с мест по подозрению в прогерманских симпатиях), именно Земгор взял на себя заботу о них. Среди чиновничества и офицерства эти штатские деятели получили презрительное прозвище «земгусары». И тем не менее, как и во многих других сферах деятельности, власти не имели собственных сил и им ничего не оставалось, как полагаться на штатские учреждения 113.

Помимо указанных квазинародных гражданских организаций, по всей России возникали разнообразные добровольческие учреждения, вроде потребительских и производственных коопераций114.

Так в разгар войны внутри официальной структуры того, что в начале войны представляло собой полупатриархальное, полуконституционное государство, стала обретать форму новая Россия: ее развитие можно сравнить с мощным ростом молодых побегов под сенью старого, загнивающего дерева. Участие гражданских представителей без чинов и званий бок о бок с обладателями высоких постов в работе правительственных учреждений и привлечение рабочих представителей к управлению производством — это были симптомы тихой, бархатной революции, тем более эффективной, что направлена она была на удовлетворение действительных нужд, а не утопических мечтаний. Консервативную бюрократию устрашало нарождение такого «второго», или теневого, правительства115. Но это же самое обстоятельство преисполнило уверенности оппозицию. Кадетские лидеры хвастливо уверяли, что смешанные и чисто гражданские учреждения, созданные в военное время, столь убедительно докажут свое превосходство над бюрократией, что, когда мир будет восстановлен, ничто не сможет предотвратить их прихода к управлению страной116.

 

Примечания

1 Fischer Fr. War of Illusions. Lnd., 1975; Germany's Aims in the First World War. N.Y., 1961.

2 Ламздорф В.Н. Дневник, 1891–1892. M.; Л., 1934. С 299.

3 Емец В.А. Очерки внешней политики России, 1914–1917. М., 1977. С. 52–53.

4 Зайончковский А.М. Мировая война 1914-18 гг. М., 1938. Т. 1. С. 39–40.

5 Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Париж, 1939. Т. 2. С. 127; Емец В.А Очерки. С. 46.

6 См.: Tanenbaum J.K. // Knowing Ones' Enemies / Ed. by E.R. May. Princeton, N.J., 1984. P. 150–171.

7 Головин. Военные усилия России. Т. 2. С. 129–130; Russland auf dem Wege zur Katastrofe / Ed. by G. Frantz. Berlin, 1926. S. 68–69.

8 Stone N. The Eastern Front, 1914–1917. N. Y., 1975. P. 42.

9 Fischer Fr. War of Illusions. P. 388.

10 Knox A. With the Russian Army, 1914–1917. Lnd., 1921. Vol. 1. P. XIX.

11 О вступлении России в войну см.: Lieven D.C.B. Russia and the Origins of the First World War. Lnd., 1984.

12 Suchomlinow ISukhomlinov] W.A. Erinnerungen. Berlin, 1924. S. 363–364.

13 Расчет произведен на основании данных, помещенных в кн.: Общий свод… первой всеобщей переписи населения / Под ред. Н.АТройницкого. СПб, 1905.Т. 1.С.56.

14 Бескровный Л.Г. Армия и флот России в начале XX века. М., 1986. С. 15–16.

15 Емец В.А. Очерки. С. 33; Knox A. With the Russian Army. Vol. 2. P.544.

16 Головин Н.Н. Военные усилия России. Т. 1. С. 97–105.

17 Керсновский А. История Русской Армии. Белград, 1935. Ч. 3. С. 507; Knox A. With the Russian Army. Vol. 1. P. XXV–XXVI.

18 Керсновский А. История Русской Армии. Ч. 3. С. 613.

19 Головин Н.Н. Военные усилия России. Т. 2. С. 121.

20 Knox A. With the Russian Army. Vol. 1. P. 31–32.

21 Ibid. P. 222, n.

22 Ibid. P. 27.

23 Емец В.А. Очерки. С. 95.

24 Головин Н.Н. Военные усилия России. Т. 2. С. 8.

25 Там же. С. 7.

26 Сидоров А.Л. Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973. С. 109–110.

27 Бескровный Л.Г. Армия и флот России. С. 105.

28 Knox A. With the Russian Army. Vol. 2. P. 525.

29 Зайончковский A.M. Мировая война. Т. 1. С. 365.

30 Головин Н.Н. Военные усилия России. Т. 1. С. 62.

31 Керсновский А. История русской армии. Ч. 4. С. 877.

32 Pares В. The Fall of the Russian Monarchy. Lnd., 1929. P. 254–255.

33 Падение. Т. 7. С. 119.

34 Струве П.Б. Экономическая проблема «Великой России» // Великая Россия: Сб. статей. М., 1911. Кн. 2. С. 151–152.

35 Гучков// ПН. 1936. 23 авг. № 5630. С. 2.

36 Борисов Б. // Военный сборник. Белград. 1922. Т. 2. С. 21.

37 Этот эпизод имел место 4 авг. 1915 г., см.: Яхонтов А.Н. //АРР. 1926. Т. 18.С. 36.

38 Приводится в кн.: Сидоров А.Л. Экономическое положение России. С. 56.

39 Михайловский Б.В. Русская литература XX в. М., 1939. С. 411–418.

40 Bazylow L. Obalenie caratu. Warszawa, 1976. S. 297–298; Katkov G. // Revolutionary Russia/ Ed.by R.Pipes.Cambridge, Mass., 1968.P.64–66.

41 Sazonov S. Fateful Years. Lnd., 1928. P. 32.

42 KH. 1922. № 6 (10). С 182–199.

43 Добровольский С. // Военный сборник. Белград, 1922. Т. 2. С. 63–64; Емец В.А. Очерки. С. 46.

44 Маклаков Н. // Падение. Т. 3. С. 103; Suchomlinow. Erinnerungen. S. 368–369.

45 Емец В.А. Очерки. С. 68. (Приведены слова ген. Ю.Н.Данилова.)

46 Там же. С. 50.

47 Knox A. With the Russian Army. Vol. 1. P. 60–61.

48 Ibid. P. 86, 90.

49 Moltke H., von. Erinnerungen, Briefe, Dokumente, 1877–1916. Stuttgart, 1922. S. 434–435; Memoirs du Marechal Joffre, 1910–1917. P., 1922. Vol. 1. P. 353, 369.

50 Емец В.А. Очерки. С. 95.

51 Buchan J. A History of the Great War. Boston, 1922. Vol. 1. P. 526–527.

52 Knox A. With the Russian Army. Vol. 1. P. 268–269; Бескровный Л.Г. Армия и флот России. С. 15.

53 Moltke. Erinnerungen. S. 385.

54 Ibid. P. 406, 414.

55 Керсновский А. История русской армии. Ч. 3. С. 729.

56 Falkenhayn E. von. Die Oberste Heeresleitung, 1914–1916. Berlin, 1920. S.26.

57 Knox A. With the Russian Army. Vol. 1. P. 349.

58 Шляпников А.Г. и др. Кто должник? М., 1926. С. 125.

59 Там же.

60 См.: Головин Н.Н. Военные усилия России. Т. 2. С. 143.

61 Емец В.А. Очерки. С. 175; Сидоров А.Л. Экономическое положение России. С. 95.

62 Дякин B.C. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны (1914–1917). Л., 1967. С. 78. (Приведено высказывание К.Ф.Шацилло.)

63 Stone N. The Eastern Front. P. 131–132, 147.

64 См.: Suchomlinow W.A. Erinnerungen. S. 414.

65 Его воспоминания: Suchomlinow W.A. Erinnerungen. Русский перевод: Воспоминания Сухомлинова. М.; Л., 1926.

66 Дякин B.C. Русская буржуазия. С. 79. О нем см.: Сидоров АЛ. Экономическое положение России. С. 77–79.

67 Pares В. The Fall of the Russian Monarchy. Lnd., 1939. P. 327.

68 Letters of the Tsaritsa to the Tsar, 1914–1916 / Ed. by B.Pares. Lnd., 1923. P. 108. Русский перевод см.: Переписка Николая и Александры Романовых, 1914–1915 гг. М.; Пг., 1923. Т. 3. С. 242.

69 Белецкий СП. Григорий Распутин. Пг., 1923. С. 33–35.

70 Letters / Ed. by B.Pares. P. ПО. См.: Переписка Николая и Александры Романовых. Т. 3. С. 244.

71 Родзянко // Падение. Т.7. С. 153; Дякин B.C. Русская буржуазия. С.89.

72 Буржуазия накануне февральской революции / Под ред. Б.Б.Граве. М.;Л., 1927. С. 39.

73 Емец В.А. Очерки. С. 175.

74 Яхонтов А.Н. //АРР. 1926. Т. 18. С. 15.

75 «Pares В. The Fall. P. 256.

76 Дякин B.C. Русская буржуазия. С. 89–90.

77 О нем см.: Abraham R. Alexander Kerensky: The First Love of the Revolution. N. Y., 1987.

78 Центральный комитет трудовой группы, Александр Федорович Керенский: (По материалам Департамента полиции). Пг., 1917.

79 Wilcox E.H. Russia's Ruin. Lnd., 1919. P. 193.

80 Abraham R. Alexander Kerensky. P. 96.

81 Белецкий СП. Григорий Распутин. С. 13.

82 Bazylow L. Obalenie caratu. S. 65; Paleologue M. La Russie des Tsars pendant la Grande Guerre. P., 1922. Vol. 2. P. 54–55.

83 Дякин B.C. Русская буржуазия. С. 113.

84 Яхонтов А.Н. // АРР. 1926. Т. 18. С. 53–56.

85 Падение. Т. 7. С. 68–69; Семенников В.П. Политика Романовых накануне революции. М.; Л., 1926. С. 82–83.

86 Текст см.: Яхонтов А.Н. // АРР. 1926. Т. 18. С. 98.

87 Pares В. The Fall. P. 269.

88 Дякин B.C. Русская буржуазия. С. 103.

89 Полный англ. текст см.: Pares В. The Fall. P. 271–273.

90 Буржуазия накануне февральской революции // Под ред. Граве. С. 27–29; КА. 1932. № 1/2 (50/51). С. 133–136; АРР. Т. 18. С. 109–110.

91 Примеры см.: Дякин B.C. Русская буржуазия. С. 114.

92 Pares В. The Fall. P. 275–276.

93 Буржуазия накануне февральской революции / Под ред. Граве. С. 39.

94 НВр. 1896. 14(26) мая. № 7258. С. 2. «Яхонтов А.Н.// АРР. 1926. Т. 18. С. 62.

96 Там же. С. 128.

97 Там же.

98 Дякин B.C. Русская буржуазия. С. 126–127.

99 РВ. 1915.27сент.№ 221.С2.

100 Pares В. The Fall. P. 285.

101 Ibid. P. 242–243.

102 Государственная дума: Стеногр. отчеты. IV Созыв. Сессия IV. Заседание 4. Пг., 1915. С. 303–305.

103 Бескровный Л.Г. Армия и флот России. С. 71.

104 Сидоров А.Л. Экономическое положение. С. 102–103.

105 Падение. Т. 7. С. 140.

106 Погребинский А.Л. // ИЗ. 1941. Т.П. С. 164.

107 Шляпников А. Канун семнадцатого года. М, б. г. Т. 1. С. 95–121; Bazylow L. Obalenie caratu. S. 100.

108 См.: Погребинский А.П.//ИЗ. 1941. Т. 11. С. 189–199.

109 Сидоров А.Л. Экономическое положение России. С. 200.

110 Как это делает N. Stone (The Eastern Front. P. 201).

111 Knox A. With the Russian Army. Vol. 1. P. 355–356.

112 Сидоров А.Л. Экономическое положение России. С. 93.

113 О Земском союзе см.: Котляревский С. // РМ. 1916. Март. Ч. 2. № 3. С. 137–141; Polner T.I. Russian Local Government during the War and the Union of Zemstvos. New Haven, Conn., 1930.

114 О них см.: Bazylow L. Obalenie caratu. S. 103–105.

115 См., напр.: Горемыкин и Рухлов // Сидоров А.Л. Экономическое положение России. С. 97.

116 Буржуазия накануне февральской революции / Под ред. Граве. С. 66.

 


 

 

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова