Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Доминик Ливен

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ

К оглавлению

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ПОСЛЕ ИМПЕРИИ

Глава 10

После империи

 

ПОСЛЕИМПЕРСКИЙ ПЕРИОД - ЭТО ПРАКТИЧЕСКИ неисчерпаемая тема. Империи не только существовали на протяжении тысячелетий, но и все они в конце концов распались. Послеимперский период, таким образом, можно проследить в каждой эпохе и на каждом континенте. Можно даже сказать, что вся европейская история начиная с падения Римской империи в пятом веке является послеимперским периодом, когда множество непрерывно соперничающих народов и их правителей, оставленных империей в своем кильватере, пыталось как-то обеспечить свою безопасность и стабильность и наладить экономическое сотрудничество между собой. Впрочем, об этом мы уже говорили во второй главе и не будем здесь повторяться.

Даже если ограничить послеимперский период только двадцатым веком, тема все равно останется неисчерпаемой. В культурной сфере, например, она могла бы включать в себя нескончаемый список научных диссертаций, начиная, скажем, с изучения воздействия длительного имперского правления на психику интеллигенции стран третьего мира и заканчивая более легкомысленным исследованием индийских, китайских и вьетнамских ресторанов в Европе. Цель, поставленная в этой главе, посвященной двадцатому веку, значительно скромнее. Речь пойдет исключительно о политике и в основном применительно к тем империям, о которых мы уже говорили в частях второй и третьей, - габсбургской, Османской, Британской и русско-советской. Мы попытаемся сравнить последствия крушения империй для составлявших их народов, для государств, возникших на их руинах, а также для международного положения в целом. Даже эта задача представляется нам гигантской

533

по объему и изобилующей подводными камнями. Как будет показано в этой главе, конец империи и процесс деколонизации имеет много различных нюансов даже внутри одной империи, а сравнение этих показателей у разных империй и на разных территориях тем более представляет серьезные трудности.

Автор в настоящее время придерживается взгляда, что любые попытки сформулировать всеобъемлющие научные законы, которые определяли бы течение и закономерности после-имперского периода, представляются не слишком разумными, и, наоборот, гораздо более скромное желание обозначить некоторые общие схемы и выделить какие-то наиболее существенные точки соприкосновения выглядит значительно более перспективным и плодотворным. Но, даже учитывая эти скромные амбиции, надо оставаться начеку. К примеру, сравнивая после-имперские периоды режима, который рухнул в 1918 году, и режима, прекратившего свое существование в 1991 году, можно легко отойти от сравнений, относящихся непосредственно к империи и ее распаду, и перескочить на сравнение различной природы международного положения, а также идеологий, государств и тех сил, которые это положение поддерживают. Равным образом не все, что случается с народами бывшей метро-полии или колоний после распада империи, обязательно составляет наследие империи.

После Габсбургов

ИМПЕРИЯ ГАБСБУРГОВ РАСПАЛАСЬ В 1918 ГОДУ после четырех лет тотальной войны, и последствия этой войны оказали значительное воздействие на последующие события. Ветераны войны сыграли не последнюю роль в жестоком подавлении венгерской революции и позже, объединившись в организацию Heimwehr1, оказали значительное воздействие на австрийскую политику 1920-1930-х годов. Войны рождают героев, которые в

1 Heimwehr - «Союз защиты родины», вооруженная патриотическая организация в Австрии в 1919-1938 годах.

534

послеимперском мире могут стать политическими лидерами. Миклош Хорти, самый выдающийся венгерский военный деятель в габсбургских вооруженных силах того времени, правил Венгрией с 1922 по 1944 год2. Распад империи в австрийской ее половине в 1918 году обошелся сравнительно малой кровью в прямом и переносном смысле слова. Парламентские институты и всеобщее избирательное право (для мужчин), появившиеся в последние годы империи, выдвинули легитимных национальных и региональных лидеров, которым власть была передана мирным путем. Тогда как венгерский парламент, в котором не были представлены ни венгерские народные массы, ни другие народы империи, не мог с подобной легкостью выдвинуть послеимперских лидеров или смягчить переход власти в их руки. Это одна из причин, в соответствии с которой коллапс империи в Венгерском королевстве сопровождался несравненно большими проявлениями жестокости, чем в Австрии.

Тем не менее австрийские немцы чувствовали себя униженными в результате распада империи. Австрийская часть бывшей империи охватывала 460 000 квадратных километров и насчитывала 30 миллионов человек, Новая Австрийская Республика имела 6,5 миллиона жителей на 128 000 квадратных километров. Австро-Венгрия была великой державой как в политике, так и в культуре. Имперская Вена была блестящей, многонациональной, энергичной культурной столицей. Республиканская Вена перестала быть центром внимания и традиционным местом дипломатических встреч в Восточной и Центральной Европе. С Австрией практически перестали считаться в мировой политике. В самом деле, как показали события 1919-1920 годов, ею могли помыкать не только победоносные великие державы, но даже чехи. Быть австрийцем до 1914 года значило иметь имперскую идентичность и чувствовать, что ты что-то значишь в современном мире. Смириться с мыслью, что ты живешь в государстве, которое не имеет никакого влияния на развитие истории, было особенно трудно для австрийской элиты.

Воспоминания об утраченном имперском величии неминуемо ослабляли легитимность новой республики и служили

Фактически Хорти пришел к власти в Венгрии в 1920 году, когда он был провозглашен регентом.

535

 

фактором поддержки идеи союза с новой Великой Германией. Однако, оказавшись под началом гитлеровской империи, австрийцы претерпели неимоверные лишения и увидели, какой может быть плата за имперское самосознание и лидирующую роль в мировых событиях. Президент созданной заново Австрийской Республики Карл Реннер говорил в 1946 году от имени своего народа: «Мы никогда больше не захотим оказаться в составе никакой великой державы или империи... Мы просто хотим жить для самих себя» [1], Не только память о недавней войне и поражении, но и существование угрожающего советского блока в каких-нибудь пятидесяти километрах от Вены всячески усиливали это чувство. Жить в уютной, нейтральной и ограниченной местными интересами маленькой Австрии значило отказаться от всякой ответственности за мировые события и погрузиться в тихую приятную жизнь, в которой главное место занимают кофе и торты с большим количеством сливок. Даже трудности, сопряженные с проведением в Вене выставки «Экспо-95», оказались непосильным международным бременем для ее населения, озабоченного ростом квартплаты и транспортными пробками [2].

В 1918 году проблема заключалась не в том, что республиканская Австрия неожиданно потеряла имперский статус, а в том, что она ни в коем случае не была национальным государством. В состав новой Австрии не вошли даже все исконно немецкие земли старой империи, поскольку 3,5 миллиона немцев в богемских Судетах оказались на территории Чехословакии. Фактически, как говорилось тогда, новая Австрия была всего лишь теми частями старой империи, на которые никто не позарился. Более того, австрийские немцы и сами не очень-то хотели иметь самостоятельное государство. Традиционными объектами их лояльности были империя Габсбургов вообще, собственная провинция, чувство немецкой идентичности и гордости за принадлежность к немецкой культуре. Династическая империя была безвозвратно утрачена, хотя ностальгия по ней долгое время оставалась довольно сильной. Провинциальная лояльность склонила многих тирольцев к жизни под властью презираемых итальянцев. Сохранение при этом Тироля как единого целого казалось им предпочтительнее, чем отделение его северной части и присоединение ее к Австрии [3]. Если бы земля

536

Форарльберг3 имела свободу выбора, она, возможно, проголосовала бы за присоединение к Швейцарии. Между тем основная часть австрийского электората поддержала бы союз с немцами. Но поскольку такой вариант увеличил бы мощь и территорию Германии, союзники воспротивились ему. Новая Австрия, таким образом, не имела той легитимности, которая является результатом демократического самоопределения.

В этих обстоятельствах совершенно неудивительно, что многие австрийцы приветствовали аншлюс4 1938 года. Правление Берлина в течение следующих семи лет укрепило чувство австрийской идентичности среди некоторых слоев населения, но если бы Вторая мировая война закончилась чем-то другим, а не безоговорочной капитуляцией, Австрия скорее всего разделила бы судьбу Баварии в качестве не похожей на другие, но тем не менее вполне немецкой провинции. Однако в 1945 году австрийцам было необходимо всячески подчеркивать свою совершенно отдельную австрийскую идентичность, не только чтобы избежать раздела или попадания в сферу советского влияния, но и для того, чтобы избавиться от всякой ответственности за преступления фашистского режима [4], что было особенно актуально, учитывая «австрийское» происхождение и детство фюрера. Десятилетия, проведенные в мире и процветании, с течением времени помогли легитимизировать вторую республику. Членство в Евросоюзе с 1994 года позволило в принципе сохранить самостоятельную австрийскую идентичность, объединиться с немцами, не попадая при этом под их власть, и в то же время расширить европейские горизонты

3 Форарльберг - федеральная провинция Австрии, граничащая со Швейцарией.
4 Аншлюс (нем. AnschluB - присоединение). В 1936 году фашистская Германия навязала Австрии соглашение, в соответствии с которым Австрия объявлялась «вторым германским государством» и фактически обязывалась подчинить свою политику интересам германского фашизма. Опасаясь, что во время плебисцита о судьбе Австрии австрийский народ выскажется против аншлюса, фашистская Германия в 1938 году оккупировала Австрию, и был опубликован закон «О воссоединении Австрии с Германской империей», согласно которому Австрия объявлялась «одной из земель Германской империи».

537

литической. Не следует также забывать, что в течение пятнадцати лет после 1918 года Венгрия сильно зависела от иностранных займов, главным образом французских, и что эти займы давались при непременном условии согласия Будапешта с территориальным status quo7 [9].

Двумя другими основными преемниками империи Габсбургов были Югославия и Чехословакия. Оба государства были многонациональными образованиями, в которые входили народы, чья лояльность в лучшем случае была под вопросом. Из этих народов наибольшую опасность представляли судетские немцы, поскольку они проживали на чешско-немецкой границе и могли получить поддержку своим требованиям об отделении со стороны того государства, которое осталось от потенциально самой мощной европейской державы 1918 года, а именно со стороны Германии, Поскольку в результате версальского мирного урегулирования Германия потеряла больше всех и никогда не признавала легитимность своих новых восточных границ, угроза новому чехословацкому государству была очевидной с самого момента его возникновения.

Большая часть немецкого электората в Судетах была ничуть не менее высокомерной по отношению к славянам, чем венгерская элита, но в отличие от нее всей душой стремилась к скорейшему союзу с Гитлером. Тем не менее у судетских нем-цев тоже были довольно весомые основания считать себя жертвой несправедливости. Право на самоопределение, провозглашенное союзниками в 1918 году, не имело к ним как к подданным побежденной Австро-Венгерской империи никакого отношения. В то время как историческая Венгрия, земля короны святого Штефана, была разделена во имя самоопределения и соблюдения прав народов, к Судетам был применен совершенно иной принцип. Историческая Богемия, земля короны святого Вацлава, территориальное единство которой так много значило для всех чехов, была сохранена в целостности вопреки ярко выраженному стремлению жителей Судет объединиться с Австрией или влиться в общегерманское государство. Желание союзников не допустить территориальной экспансии

7 Status quo (лат.) -существующее положение вещей.

541

страны и принимать какое-то участие в европейской и мировой политической жизни.

Республика межвоенного периода в противоположность послевоенной Австрии не могла приобрести легитимность и процветание благодаря экономическому развитию. Отчасти это объяснялось тем, что ей пришлось мучительно приспосабливаться к коллапсу единого габсбургского экономического пространства. Рынок, состоящий в 1918 году из 51 миллиона потребителей, внезапно сократился до 6,5 миллиона человек. До 1914 года австрийская промышленность и венгерское сельское хозяйство представляли собой некий взаимовыгодный симбиоз: венские финансы обслуживали всю империю, а столица получала уголь и многие потребительские товары из Богемии. Глядя на благополучие и процветание послевоенной Австрии, странно сегодня слышать жалобы на то, что межвоенная республика была нежизнеспособной в экономическом смысле. Эти жалобы, без сомнения, очень часто имели политическую подоплеку и служили для подкрепления требований союза с Германией. В действительности австрийские бизнесмены всегда испытывали гораздо меньший энтузиазм по поводу этого союза, нежели либеральные и социалистические лидеры и публицисты [5]. Однако межвоенная Австрия в противоположность Австрии послевоенной должна была вести свое существование в условиях мировой экономики, в которой преобладали протекционистские тарифы и национальная автаркия. Все государства, образовавшиеся после распада империи Габсбургов, в различной степени применяли эту практику уже в 1920-х годах. С началом Великой депрессии эти тенденции еще более усилились, и экономический кризис стал угрожать всем государствам региона.

Учитывая слабую легитимность австрийского республиканского режима, нельзя удивляться, что партийная политика, и без того жесткая уже в 1920-х годах, стала еще более агрессивной в последующем десятилетии. В глазах социалистов австрийский патриотизм, провозглашенный Дольфусом5 и его сто-

Дольфус Энгельберт (1892-1934) - федеральный канцлер Австрии и министр иностранных дел с 1932 года. Подписал с правительствами Италии и Венгрии так называемые Римские протоколы, поставившие политику Австрии в полную зависимость от Италии.

538

ройниками, был просто прикрытием для авторитарного правления и реакционной политики. Короткая гражданская война между режимом Дольфуса и социалистами в феврале 1934 года только усилила взаимную партийную ненависть. Сам Дольфус был убит пятью месяцами позже, во время неудавшейся попытки путча, предпринятой австрийскими нацистами. После этого трудно было говорить о создании единого антигитлеровского фронта. Отчасти жесткость австрийской партийной политики объясняется экономическим кризисом, отсутствием легитимности у республики и непримиримыми идеологическими противоречиями, характерными для всей европейской политической жизни в 1930-х годах. В дополнение ко всему этому не существовало уже, как в довоенной Австрии, суверенного имперского государства и бюрократии, способных регулировать партийные конфликты, а при необходимости подавлять их.

В каком-то смысле положение венгров - другого «правящего народа» старой империи - было после 1918 года намного лучше австрийского. Во всяком случае никаких сомнений в силе венгерской национальной идентичности или легитимности независимого венгерского государства никогда не возникало. Однако это государство возникло в условиях социальной революции большевистской диктатуры, иностранной военной интервенции и контрреволюционного террора. Неизбежным следствием этих обстоятельств явилось то, что многие венгры ненавидели и боялись режима адмирала Хорти,

Впрочем, после того как этот режим был установлен в 1920 году, вероятность его свержения внутренней социальной революцией стала очень мала. Основным вопросом венгерской политики на протяжении последующих двух десятилетий стала ревизия территориального устройства, сложившегося после 1918 года. Мирный договор, подписанный в Трианоне 6, уменьшил Венгрию с 279 000 квадратных километров и 20,9 миллиона населения в 1910 году до 90 000 квадратных километров с 7,6 миллиона граждан в 1920 году [6]. Такое положение вещей

Трианон - ансамбль из двух дворцов (Большой Трианон и Малый Трианон) в Версале, где в 1918 году был подписан мирный договор об условиях окончания Первой мировой войны.

539

не было «справедливым» с этнической точки зрения. В пограничных регионах местности с преобладающим венгерским населением были переданы в руки словаков, румын и сербов, Од-нако, учитывая демографические особенности региона, любое проведение границ, каким бы справедливым оно ни было, так или иначе приводило к образованию крупных национальных меньшинств во всех государствах - преемниках империи Габсбургов. Но и самое справедливое размежевание не могло бы примирить венгров с распадом исторического и многонационального Венгерского королевства святого Штефана. Неудивительно, что оппозиция Трианону сильнее всего проявлялась среди венгерской элиты - основная часть нищего в массе своей и лишенного избирательных прав сельского населения имела более важные повседневные заботы. Из трех миллионов венгров, которых мирный договор оставил за пределами нового государства, 424 000 человек вернулись в Венгрию до декабря 1924 года [7]. Большая их часть была представителями высшего и среднего класса, из которых образовалось влиятельное националистическое и ревизионистское лобби. Венгерская элита считала, что государственные границы определяют исторические, а не национальные права. В любом случае эта элита не имела ни малейшего уважения к демократическим процедурам, мнению большинства или подсчету голосов. Ей также никогда не приходило в голову, что румыны, не говоря уже о сло-ваках; могут быть им ровней.

Впрочем, национализм и ревизионизм захватили не только элиту: во второй половине 1930-х годов эти настроения были распространены практически среди всех групп населения - во всяком случае городского [8]. Прежняя венгерская аристократическая элита не испытывала ни малейшего энтузиазма по поводу союза с Гитлером, к режиму которого она относилась с выраженной антипатией и высокомерным презрением. Однако никакое венгерское правительство не могло бы остаться равнодушным, когда во второй половине 1930-х годов Германия выказывала желание (и способность) пересмотреть условия Версальского договора, - особенно принимая во внимание, что Британия и Франция не выражали особой готовности защищать этот договор, Если до 1938 года сами венгры не решались открыто бросить вызов версальской системе, это объяснялось только их слабостью - как финансовой, так и военно-по-

540

Германии и дать новой Чехословакии хорошо защищаемые границы сыграло большую роль в этой кажущейся несправедливости. Промышленность Судет пострадала от распада бывшего габсбургского рынка значительно сильнее, чем индустрия в чешских регионах Богемии и Моравии, С наступлением в 1930-х годах экономического кризиса это стало больным вопросом. Масла в огонь подливали также заявления Германии о том, что чешское правительство предоставляет немцам в Судетах гораздо меньше субсидий, чем чехам, и никак не заботится о безработных.

Эти ламентации содержали некоторую долю правды [10]? но в основном все-таки были явным преувеличением. Немцы, в отличие от большинства народов, которые Чехословакия получила в наследство от распавшейся империи, жили довольно неплохо. Им было предоставлено гражданство и все гражданские и политические права. Они имели собственные государственные школы и сами выбирали свои местные правительства, а с 1926 года немецкие партии непременно входили в состав правящей коалиции в Праге, До Великой депрессии, и прежде всего до прихода Гитлера к власти, подавляющее большинство су-детских немцев хотя и не испытывало особого энтузиазма по отношению к Чехословакии, но вполне мирилось с ее существованием, а также с необходимостью и возможностью адаптации к ее законам и политическим институтам, при которых они пользовались значительной фактической автономией. Чехословакия могла быть уничтожена только извне, что также справедливо в отношении Югославии. Последняя была значительно менее демократичной и законопослушной, чем Чехословакия, и многие хорваты не слишком восторженно относились к режиму Карагеоргиевича, Но ко второй половине 1930-х годов между национальностями Югославии сформировался некоторый modus vivendi. Разумеется^ внутренние этнические противоречия в равной мере ослабляли и Чехословакию, и Югославию перед внешней агрессией, но не было никаких шансов, что одно из этих государств могло внезапно распасться по внутренним причинам.

Причины катастрофы, поразившей бывшие земли Габсбургов между 1938 и 1945 годами, лежат во внутреннем политическом развитии Германии после 1918 года и общей геополитике европейского континента. Послевоенная слабость Германии явно не

542

могла продолжаться долго, а победоносные союзники не желали и не могли защитить то территориальное устройство, которое сами и навязали Европе после Первой мировой войны.

Тем не менее коллапс империи Габсбургов и его последствия во многом сыграли на руку Гитлеру и создали ему на редкость благоприятную ситуацию для покорения Европы. Государства - преемники империи Габсбургов были слишком слабы и разрозненны, чтобы оказать сколько-нибудь успешное сопротивление Гитлеру, когда нацистская Германия вторглась в тот регион, где Габсбурги правили так много лет. Тогда как если бы в это время империя еще существовала, ее правители сопротивлялись бы Гитлеру до последнего. Единственной силой, с которой Габсбурги никогда не шли на компромисс, был пангерманский национализм, чьей программой было объединение всех исконных немецкоговорящих провинций империи под властью Берлина. Оказавшись перед лицом прямого пан-германского вызова, Габсбурги, безусловно, столкнулись бы с потерей лояльности некоторой части своих немецких подданных, но зато они оказались бы в значительно лучшем положении по сравнению с республикой 1930-х годов в том, что касается объединения и мобилизации всех остальных - католических, социалистических и патриотически настроенных групп австрийского немецкого сообщества против Гитлера. В этой борьбе они также пользовались бы абсолютной и безоговорочной поддержкой своих славянских подданных, и прежде всего чехов, поскольку защита Центральной Европы от владычества пангерманского национализма всегда оставалась самой важной функцией и главным источником легитимности империи Габсбургов в глазах чехов. Конфронтация с нацистской Германией также не была бы чисто политической или стратегической, Гитлер лично ненавидел Габсбургов и их государственные принципы, и эту ненависть со своей стороны вполне разделял эрцгерцог Отто*. Династия и ее советники до 1918 года жили в мире совершенно иной морали, нежели Гитлер и его приспешники.

Для народов бывшей монархии все последствия коллапса империи стали очевидными только после 1938 года. Они оказа-

Имеется в виду эрцгерцог Отто фон Габсбург (см+ сноску 21 к главе 1).

543

лись под властью сначала германской, а затем советской империи, причем обе эти империи больше взяли от региона, чем дали ему. Русско-немецкая борьба за господство на континенте принесла огромные страдания и опустошения в бывшие земли Габсбургов, в частности и потому, что развязала ряд жестоких локальных конфликтов между народами региона. Они вылились в масштабные этнические чистки в Польше и на Балканах, а также в повсеместные гонения на бывших немецких подданных империи. К началу Второй мировой войны примерно пять миллионов немцев проживало за пределами Австрийской Республики на бывшей территории империи Габсбургов. К1946 году подавляющее большинство этих немцев бежало, было убито или изгнано [11].

Но, безусловно, больше всех пострадали евреи, которые во многом были самыми активными приверженцами имперского правления и наиболее лояльными среди всех габсбургских подданных. Развал империи сразу же поставил их перед тяжелейшими проблемами. Прочие народы империи имели свою собственную родину, у евреев ее не было. Даже в Венгрии, где многие из них ассимилпровались и были до 1914 года мадьярскими патриотами, они стали мишенью для ультранационалистов и козлами отпущения за все беды межвоенного периода. Повсеместно в бывшей империи, даже в демократической Чехословакии, тот факт, что евреи часто говорили на немецком языке и в глазах населения были связаны с имперским режимом, порождал недоброжелательность и антипатию. Они были пережитком имперского прошлого в том мире, где господствовал жесткий, параноидальный и обращенный внутрь самого себя национализм. Сильно вредило им в глазах населения и их экономическое преуспевание, Хью Сетон-Уотсон* бесстрастно отмечал, что «индустрия Польши, Румынии и Венгрии в 1918 году находилась преимущественно в руках евреев, которые также господствовали в банковской системе... так называемые свободные профессии (доктора, адвокаты и пр.) также от четверти до двух третей бьши представлены евреями» [12], Все

9 Сетон-Уотсон Хью - современный английский историк, профессор русской истории Школы славянских и восточноевропейских исследований Лондонского университета,

544

 

это приводило к глубокой неприязни по отношению к евреям и введению всевозможных ограничений для их образования и трудоустройства. Но даже самым убежденным региональным антисемитам было трудно представить себе, чем обернется гитлеровское «окончательное решение еврейского вопроса».

После Османов

РАСПАД ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ ПРОИСХОДИЛ на значительно более длинном историческом отрезке, чем падение Австро-Венгрии. За пятьдесят лет до 1918 года Габсбурги не только не утратили ни одной из своих территорий - наоборот, они приобрели Боснию и Герцеговину. Разумеется, в 1914 году империя Габсбургов была значительно слабее, чем лидирующие европейские государства - Германия, Британия, Франция и Россия, - но она все еще недвусмысленно оставалась великой державой. Ситуация в Османской империи была совершенно иной. Хотя в 1914 году империя все еще продолжала существовать, закат ее мощи был очевиден для всех уже после катастрофических результатов войны с Россией в 1768-1774 годах. С тех пор все последующие войны с Россией приводили к поражениям и большим потерям территории. В девятнадцатом веке Франция и Британия поглотили основные североафриканские территории султана. В 1912 году бывшие балканские подданные султана нанесли ему военное поражение и буквально выпихнули османов из Европы. Если в Австрии кризис, вызванный коллапсом империи, разразился в 1918 году внезапно и практически в одночасье, то аналогичный османский кризис продолжался к этому времени уже более ста лет. Судьбу этого кризиса во многом определило огромное стратегическое значение Константинополя и проливов Босфор и Дарданеллы, а также Балкан, - словом, все то, что европейские государственные деятели давно уже окрестили Восточным вопросом. На протяжении девятнадцатого века этот вопрос оставался бессменным и крайне актуальным для европейской силовой политики и был причиной нескончаемых войн и кризисов.

545

В других аспектах Австрийская и Османская империи также сильно различались. Империя Габсбургов была по-настоящему единым геополитическим образованием, сформировавшимся вокруг Дунайского бассейна. Весь этот регион имел огромное значение для европейской расстановки сил, и прежде всего для соперничества в двадцатом веке между Россией и Германией за гегемонию в Европе, По контрасту Османскую империю, протянувшуюся от Северного Кавказа до Алжира, можно было, по сути, рассматривать как по крайней мере четыре отдельные, хотя и связанные между собой; геополитические зоны - Северный Кавказ и Крым, Балканы, арабские провинции и Анатолия (другими словами, будущая Турецкая Республика). «Дальний запад» империи, то есть большая часть Северной Африки, был фактически отдельной пятой зоной, и большая его часть была потеряна задолго до 1914 года.

Первая зона - Крым и Северный Кавказ - была поглощена Россией между 1774 и 1860-ми годами. Она, следовательно, исчезла из международного поля зрения, и ее проблемы стали внутренним делом России, С распадом Советского Союза проблемы Крыма и Северного Кавказа снова вышли на первый план международной повестки дня, но мы будем говорить об этом немного ниже, в контексте постсоветского кризиса. Тем не менее сегодняшние проблемы Крыма и Северного Кавказа в какой-то (хоть и малой) степени являются не только постсоветскими, но также и постосманскими. Основу идентичности как крымских татар, так и большей части народов Северного Кавказа составляет ислам - по крайней мере в той ее части, в которой они противопоставляют себя русским. Один из элементов [13] -ни в коем случае не самый важный - нынешней нестабильности Крыма и Северного Кавказа можно рассматривать как составную часть более широких противоречий между христианским и исламским миром на всем протяжении от Центральной Азии до стран Магриба, Поэтому не следует сбрасывать со счетов экономическую и даже вероятную военную помощь, которую при благоприятных обстоятельствах турки могут оказывать крымским татарам и народам Северного Кавказа.

Вторая основная зона - Балканы - знакома западным исследователям гораздо лучше. Изгнание Османской империи из этого региона имело драматические последствия для всей Европы. Никакая другая империя не смогла заменить Османскую

546

в этом регионе вплоть до 1945 года, когда Советский Союз установил свое господство над большей частью Балкан. Османское наследство разошлось здесь в основном по рукам маленьких независимых государств - Сербии, Греции, Болгарии и Румынии. Их соперничество, касающееся прежде всего власти над Македонией, было постоянным источником нестабильности и националистической активности на Балканском полуострове. Еще опаснее было то, что Балканы стали зоной соперничества между великими державами - главным образом Австрией и Россией, Обе державы имели в этом регионе свои важные политические, экономические и стратегические интересы. Обе были заинтересованы видеть в балканских государствах своих сателлитов. Соперничество великих держав и местные неурядицы переплелись в 1914 году в один неразрывный узел и втянули Европу в ужасную войну. Десятилетия беспорядков и конфликтов продолжались до тех пор, пока после 1945 года вся Европа, и Балканы в частности, не обрела - ценой миллионов жизней и огромных растраченных впустую средств - некое подобие стабильности в виде советско-американского противостояния, называемого обычно холодной войной* Когда этот период завершился в 1991 году, оказалось, что на Балканах снова возникли неразрешенные вопросы. Ни в коем случае не хочу предположить, что распад Югославии и последующее кровопролитие и этнические чистки были прямым и тем более неизбежным следствием изгнания Османской империи с Балкан, Однако албанские мусульмане, боснийцы и косовары, безусловно, представляют собой то, что осталось от османского правления в регионе. Среди множества балканских христианских народов они ярко выделяются своей религиозной принадлежностью и османским культурным наследием. Бессмысленно ожидать, что Турция будет безразлична к судьбам этих людей, хотя абсолютно ясно, что ее ограниченные ресурсы едва ли отведут ей какую-либо иную роль, кроме самой незначительной. Третья главная геополитическая зона Османской империи состояла из арабских провинций. Находясь на побережье Средиземного моря или неподалеку от него и вытянувшись до самого Персидского залива, эти провинции, бесспорно, представляют собой некоторое географическое единство. В культурном отношении они были как исламскими, так и арабскими. Почти все они также попали под британское или французское

547

колониальное правление, некоторые до окончательного краха османов в 1918 году, некоторые - после.

Поскольку в этом регионе одно имперское правление практически сразу было заменено другим, коллапс Османской империи не привел к безвластию, хаосу или нестабильности. Британцы и французы могли насадить «имперский мир» в своих доминионах, поддержать у власти своих ставленников и предотвратить чреватые войной ситуации, возникавшие между новыми, теоретически независимыми государствами, на которые распалась бывшая Османская империя. Поскольку большая часть этого региона, даже его самые малозаселенные области, содержала огромные запасы нефти, для поддержания порядка требовались имперские навыки в решении пограничных конфликтов. Однако к 1950-м годам британское и французское имперское могущество стало быстро таять. Тогда-то в регионе и стали проявляться со всей очевидностью последствия коллапса империи, хотя это уже гораздо меньше относилось к османскому наследию, чем к последствиям британской и французской региональной политики.

По сравнению с габсбургской османская экономика менее всего выглядела единой и интегрированной системой. Поэтому дезинтеграция империи не привела к серьезным экономическим последствиям в арабских провинциях, где просто усилилось господство европейской экономики. Но раздел территорий выявил серьезные проблемы, прежде всего между Турцией, Сирией и Ираком, в том, что касается владения реками и водами. При этом огромные запасы нефти оказались в руках арабских эмиратов, расположенных на побережье Персидского залива, которые никак не могли защитить себя от своих соседей. Большинство новых стран, отделившихся от Османской империи, имели весьма незначительную этническую или историческую легитимность. Их границы отражали в первую очередь британские и французские геополитические интересы и в основном являлись результатом сделок, заключенных между Лондоном и Парижем. Курды оказались разделены между четырьмя странами. Ирак с его шиитским большинством на протяжении всего времени существования страны управлялся суннитами, которым покровительствовала Британия. Большой Ливан, созданный Францией для ее христианских подопечных - маронитов, стал местом постоянных и многолетних кон-

548

фликтов между христианской и мусульманской общинами. Большинство этих государств до 1950 года управлялись маленькими богатыми олигархиями, представители и лидеры которых были отчасти воспитаны в традициях западной культуры. Когда британская и французская протекция потеряла свою силу, эти олигархии оказались весьма уязвимыми перед лицом антизападных настроений и требований быстро растущего, образованного и нового городского «среднего» класса офицеров, чиновников и безработных бывших студентов [14].

В самом худшем положении оказались две территории, находившиеся под властью европейской колонизации. В Алжире европейские колонисты, число которых к 1950-м годам перевалило за миллион, в течение 130 лет владычествовали над гораздо более многочисленным местным населением. Конец империи ознаменовался кровопролитной войной, приведшей к массовому бегству всей европейской общины и к многочисленным жертвам среди местного населения, В 1917 году британцы решили по ряду причин поощрить предоставление национальной территории для (изначально европейских) евреев в Палестине, Не прошло и двадцати лет, как им пришлось горько пожалеть об этом своем проекте, который невероятно осложнил их отношения со всем арабским миром. Поскольку значение арабского Ближнего Востока считалось приоритетным для британских мировых геополитических интересов, было принято решение дать обратный ход. В 1945-1947 годах британская позиция по Палестине представляла собой вереницу безнадежных компромиссов, вызванных желанием Лондона сохранить свои позиции в арабском мире и зависимостью Британии от Соединенных Штатов, президент которых был убежденным сторонником еврейского государства. Совершенно неадекватные ресурсы, направляемые на поддержание имиджа международного жандарма, в сочетании с угрызениями совести по поводу трагедии, которую только что пережили европейские евреи, только усугубляли британскую дилемму, В результате британцы в 1948 году отказались от своего мандата, после чего немедленно вспыхнула война между евреями и арабами, что привело к глубокому и непреходящему кризису во всем регионе, который продолжается и до сих пор.

Четвертой геополитической зоной империи была Анатолия, другими словами, современная Турция. К1914 году среди обра-

549

зованного турецкого населения резко выросли националистические настроения. Теперь его большинство уже считало своей настоящей родиной Анатолию, а не всю Османскую империю целиком> хотя это ничуть не означало, что оно хотело бы избавиться от империи как таковой или не чувствовало по отношению к ней никакой привязанности* Однако к 1918 году империя была безвозвратно утрачена, и лояльность населения Анатолии стала еще сильнее, а все его помыслы были сконцентрированы исключительно на турецком национализме. Впрочем, мобилизация анатолийских крестьянских масс в поддержку этого дела оказалась довольно сложной задачей; Крестьяне были в основном сосредоточены на местных вопросах, и если они и отождествляли себя с чем-либо помимо своей родной деревни, то это были скорее ислам и османская династия, а не новообразованное турецкое государство, выдуманное константинопольскими интеллектуалами за двадцать лет до 1914 года и отведавшее крови в схватках с христианскими националистами на Балканах в далекой пограничной Македонии. Более того, к 1918 году османская регулярная армия находилась в состоянии непрерывной войны уже семь лет. Даже для очень сурового и бесстрашного анатолийского крестьянства это было более чем достаточно. Подобно австрийцам после 1945 года, они жаждали спокойной жизни. Даже турецкая элита была истощена войной и деморализована поражением 1918 года.

Единственным фактором, который сделал возможным возрождение турецкого национализма, стало вторжение союзников в Анатолию в 1919-1921 годах и их планы по ее расчленению. Восточная Анатолия должна была сформировать армянский протекторат, а западная - отойти к Греции. Армяне и греки не просто были христианами и, следовательно, врагами ислама - на протяжении жизни многих поколений они часто оказывались втянутыми в локальные конфликты со своими турецкими и курдскими соседями. Ничто так не подогревает националистические настроения крестьянина, как иностранная армия, оккупирующая его деревню. Во время Первой мировой войны русские после упорных сражений захватили большую часть Восточной Анатолии, что повлекло за собой весьма характерные для военных действий в этой части света грабежи и убийства среди мирных жителей. Считается, например, что в восточной провинции Ван 60 процентов мусульманского населе-

550

ния погибло во время и сразу после войны [15]. В мае 1919 года греческая армия высадшшсь в Смирне (Измире), где большая греческая община региона приветствовала ее как свою освободительницу. В этих условиях убийства, разорение или по крайней мере терроризирование местного турецкого населения были неизбежны, турецкие элиты Анатолии легко мобилизовались против своих исконных врагов, намеревавшихся аннексировать и разделить их родину. Местная аристократия помогла мобилизовать крестьянство [16], Для турецких и курдских масс война была объявлена борьбой за ислам и за свою деревню против жестоких захватчиков-безбожников. Не было никакого заигрывания с республиканскими идеями - напротив, нужно было вызволять султана из лап союзников.

Тем не менее война 1919-1922 годов в Анатолии заложила основы турецкого республиканского национального государства и его полного размежевания с империалистическим прошлым. У турецких элит были все причины порвать отношения с империей. Почти 150 лет подряд - вплоть до 1920 года - империя терпела поражение за поражением. Христианские меньшинства многонациональной империи захватывали лидирующие позиции в экономике, а христианские великие державы диктовали империи свою волю. Мечта Энвера10 об «обновленной империи» на Кавказе и в Средней Азии на базе пантюркизма оказалась во время Первой мировой войны опасной и дорогостоящей иллюзией. В 1919-1922 годах сам султан, этот ослепительный символ османского наследия, казалось, стал добровольным и рабски покорным инструментом в руках союзников, предназначенным для уничтожения Турции.

Реальные политические обстоятельства также предоставляли достаточно доводов в пользу того, чтобы турецкий национализм не связывал себя с империей. Благодаря неимоверной воинской доблести и тяжким усилиям турки едва-едва могли сохранить контроль над своей родиной, а британцы, французы и итальянцы сжав зубы с этим согласились. Ни ресурсы Турции, ни долготерпение союзников не позволили бы сделать ни одного следующего шага по восстановлению империи. Турецкий лидер войны за независимость Мустафа Кемаль (Ататюрк) был

Имеется в виду Энвер-паша (см. сноску 8 к главе

551

 

реалистом до мозга костей. Он был также опытным генералом, вполне способным определить реальное соотношение сил. В ответ на выступления Вудро Вильсона в защиту национального самоопределения он заявлял: «Бедняга Вильсон, он не понимал, что те границы, которые не могут быть защищены штыком, силой, честью и достоинством, не могут быть защищены вообще» [17]. Апелляция Ататюрка к знаменитому высказыванию Бисмарка о железе и крови11 была в тот момент полностью оправданна и реалистична в условиях Ближнего Востока 1919-1922 годов. Ататюрк намеревался ограничить турецкие экспансионистские поползновения той территорией, которую он мог захватить, защищать и удерживать. И под его ферулой турецкий республиканский национализм приобрел огромный престиж и легитимность, поскольку он выиграл войну за независимость и освободил исконно турецкую землю от христианских держав и греков. Полтора века поражений завершились впечатляющим успехом. Казалось, Турецкая Республика была благословлена свыше. Но она держалась также на потрясающей харизме своего основателя Кемаля Ататюрка, победившего британцев при Галлиполи в 1915 году и ставшего турецким Джорджем Вашингтоном.

Австрийская Республика возникла после военного поражения и не имела достаточной легитимности - уверенность большей части ее элиты в том, что маленькая Австрия сама по себе никогда не сможет добиться ничего значительного, сильно ослабляла ее. Широко распространилась ностальгия по империи. С севера манила альтернатива старой империи - Большая Германия. Совершенно иначе обстояло дело в республиканской Турции, Идеи пантюркизма окончательно дискредитировали себя и были отвергнуты. В воспоминаниях об Османской империи остались только «бесконечные поражения, отступления и страдания». По контрасту «национализм и национальное государство ассоциировались с успехом, победой и началом новой

' Бисмарк употребил эти слова в своем знаменитом обращении к депутатам прусского парламента в 1862 году «Великие проблемы эпохи решаются не выспренними речами и голосованием большинства, а железом и кровью».

552

жизни». Империя отождествлялась с отсталостью и слабостью, национальное государство - с гордостью и приобщением к современности. Результатом этого оказалось «не простое отречение от империи, а резкий положительный сдвиг в сознании» [18]. Однако костяк нового республиканского государства в основном составили офицеры7 чиновники и другие профессионалы (в большинстве своем турки), обученные управлять государством в имперском стиле.

В противоположность другим государствам, проигравшим Первую мировую войну, Турецкая Республика согласилась с территориальным status quo. В том единственном случае, где она имела территориальные амбиции за пределами собственной территории, а именно в северной сирийской провинции Александретта, Турция терпеливо выжидала, пока развитие событий не примет благоприятный характер, что и произошло в 1939 году, когда Франция сама передала Турции эту провинцию, чтобы заручиться ее поддержкой в приближающейся войне. Внутри страны республиканский режим по многим признакам оказался якобинским, а в чем-то даже большевистским. С прошлым было покончено. Монархия была упразднена, ислам отделен от государства, а традиционная система письменности заменена латинским алфавитом. Новой турецкой идеи-тичности было предписано стать светской, подчеркнуто современной и опираться на разработанные государством доктрины турецкой истории, происхождения турецкой расы и достоинств турецкого языка. Хотя от ученых и политических деятелей требовалась почти сталинистская приверженность этим доктринам, взгляды Ататюрка на современность были исключительно западными: в противоположность советскому режиму они не предлагали универсальную альтернативу современного мира, а пропагандировали турецкую разновидность западного общества, опирающегося на средний класс и капиталистические взаимоотношения. Создание турецкой национальной буржуазии было объявлено главной задачей нового режима, и уцелевшие в войне остатки прежнего класса христианских и еврейских торговцев постепенно вытеснялись с турецкой земли. В частности, введенный в 1942 году налог на имущество был прямо направлен против предпринимательства, которым занимались национальные меньшинства, В результате многим предпринимателям-нетуркам пришлось усту-

553

пить сбои позиции местной турецкой аристократии, имевшей хорошие связи с республиканским режимом [19].

Давление на маленькие немусульманские общины было частью националистического проекта по созданию монолитного турецкого государства. Меньшинства и этнические различия ослабляли старую империю и допустили иностранное вмешательство. Новая республика должна была избежать этой судьбы, В ней должна была сформироваться одна нация, говорящая на одном языке, получившая в государственных школах единое образование и культуру и воспитанная в духе лояльности республике. Многие мусульманские семьи, бежавшие в свое время в Анатолию с Балкан, Кавказа или из Крыма, приспособились к новому режиму без всяких трудностей. Они продолжали пользоваться родным языком в приватной обстановке, иногда сохраняли некоторый уровень отождествления с традициями своих предков, но не испытывали никаких колебаний по поводу своей основной турецкой идентичности.

Гораздо более сложная ситуация возникла с курдами, единственным многочисленным нетурецким коренным народом Анатолии. Республиканский режим проявил себя якобинским в полной мере, отказываясь признать отдельную историческую и культурную идентичность курдов. В глазах режима курды были отсталым и изолированным ответвлением турецкой расы, причем культура курдов, к сожалению, была во многом искажена столетиями персидского влияния. Турецкое государство вернет им настоящую турецкую идентичность, но в более современном 7 цивилизованном виде. Многие курды в процессе ассимиляции, образования и урбанизации действительно стали современными турками. Значительная часть курдов была алеви12, то есть религиозными диссидентами; они уделяли больше внимания религии, чем этническому происхождению, отождествляли себя со своими собратьями-алеви и делили с ними лояльность республиканскому режиму, С другой сторо-

и Алеви - одна из самых либеральных разновидностей ислама. На их религиозных церемониях, где присутствуют как мужчины, так и женщины, исполняется мистическая музыка и под ее аккомпанемент поются песни. Алеви пьют спиртные напитки, не соблюдают пост и не совершают паломничеств в Мекку.

554

ны, на отдаленном юго-востоке Анатолии в двадцатом веке возникло сильное чувство отдельной курдской идентичности - отчасти потому, что республиканский режим в период между двумя мировыми войнами не имел ресурсов и кадров для создания эффективной системы образования в этом регионе и не мог внедрить турецкие идентичность, мифы и язык в сознание местного населения. После 1950 года, когда государство оказалось способным запустить такую программу, чувство обособленности курдов уже пустило глубокие корни, и попытки уничтожить его встретили энергичное сопротивление. Так национальные проблемы - это пугало всех империй - снова стали терзать государство, которое считало, что избавилось от всех имперских наследственных заболеваний.

К 1950-м годам в общественную жизнь Турции начали вторгаться и другие элементы османского прошлого. Численность интеллигенции и рабочего класса в республике Ататюрка была значительно меньше, чем в сталинском СССР, Кемализм также никогда не обладал той мессианской силой, которая была присуща марксизму-ленинизму в период его расцвета. Режим Ататюрка, в противоположность режиму Сталина, никогда не уничтожал и не преобразовывал деревню и сельский менталитет. Глубоко укоренившийся ислам был главной ценностью и мировоззрением турецкой деревни, и оттуда вместе с массовой сельской иммиграцией он пришел в города. С началом демократического правления в 1950 году государство просто не могло больше игнорировать ценности и устремления масс. Неудивительно, что большая часть нового городского электората не разделяла светские и западные ценности элиты, тем более что они сулили Турции гораздо больше внутренних проблем, чем преимуществ западной цивилизации. Посткемалистское государство в значительной степени адаптировалось к новой реальности. После 1950 года ислам был принят в качестве составной части турецкой идентичности, а государство начало направлять значительную часть доходов на поддержку религии. Однако до сих пор не изжиты до конца острые разногласия между последователями Ататюрка, с одной стороны, и исламскими политическими партиями, с другой, по поводу того, какую роль ислам должен играть в семейной и культурной жизни Турции, не говоря уже о государственной внешней политике и вопросах примыкания Турции к западному или мусульманско-

555

му миру. Одним из результатов этого раскола стали возникшие в общественном мнении разночтения в оценке деятельности поздней османской эпохи и ее политики. Усилия, направленные (главным образом при Абдул-Гамиде II13) на сохранение ислама как главного элемента в жизни и легитимности государства, снова приобрели открытых сторонников [20].

Кипр был еще одной частью имперского наследия, которая начиная с 1950-х годов стала приносить Анкаре одни неприятности. Остров был захвачен османами в 1571 году и de facto уступлен британцам в 1878 году. Интерес Лондона на Кипре заключался в возможности иметь там военную базу, и это стало особенно важным для британцев, когда во время холодной войны они были вынуждены уйти с южного берега Средиземного моря. В 1878 году примерно четверть населения Кипра была турецкой, к 1960 году турки составляли значительно меньше одной пятой. Большая часть турецкой элиты покинула остров с началом британского правления. Турецкое правительств согласно кемалистекой традиции, помалкивало о Кипре до тех пор, пока там сохранялось британское правление. Однако к 1960 году британцы приготовились уйти с острова, оставив там только две военные базы.

В 1950-е годы националистическое движение греков-киприотов прилагало усилия по заключению между Грецией и Кипром союза (энозиса14) при помощи террористической кампа-

]3 Абдул-Гамид II (1S42-1918) -турецкийсултан, правил в 1876-1909 годах. В 1876 году провозгласил конституцию, в 1878 году отменил ее и установил деспотический режим правления, известный как зулюм. Жестоко подавлял национально-освободительную борьбу подвластных народов, в особенности армянского. В 1908 году под давлением младотурецкой и других оппозиционных партий, в том числе и армянских, был вынужден восстановить конституцию. В 1909 году был низложен младотурками и сослан в Салоники.
м Энозис (греч. henosis - союз, объединение) -движение за присоединение к Греции. Возникло после образования в 1830 году независимого греческого государства, когда часть греческих земель осталась под властью Османской империи; опиралось на поддержку Греции. В настоящее время идей энозиса придерживаются некоторые слои греческой общины Кипра.

556

нии. Турки-киприоты, составлявшие явное меньшинство в британских подразделениях по обеспечению безопасности Кипра, часто становились жертвами нападений. Лондон с удовольствием привлек Анкару к участию в кипрских событиях, чтобы уравнять влияние Афин и снять в какой-то мере с себя ответственность за отказ от решения проблемы, В 1959-1960 годах правительства Британии, Греции и Турции выработали конституцию независимого Кипра. Она включала в себя гарантированное участие турецкого меньшинства в управлении островом, а также автономию турецких городов и защиту культурных прав турок. Как часто бывает с такими компромиссами, в результате возникло громоздкое правительство, не способное управлять страной из-за многочисленных взаимных вето. В 1963 году лидеры греков-киприотов попытались радикально изменить конституцию. Греческие массы в любом случае полагали, что остров принадлежит им как по историческому, так и по праву большинства, Политические противоречия вылились в массовые турецкие погромы. К 1964 году половина турецкого населения острова сконцентрировалась на 1,6 процента территории [21], где правила местная администрация, состоявшая из турок-киприотов. Ни Британия, гарант конституции 1960 года, ни Соединенные Штаты ничего не предпринимали, чтобы успокоить ситуацию. Последующие годы принесли продолжение незначительных всплесков насилия, жертвами которого в основном становились турки. В 1974 году греческая военная хунта, пытаясь укрепить собственный престиж, поддержала заговор на Кипре, который сместил архиепископа Макариуса35, грека-киприота, правившего на острове, и провозгласил союз с Грецией. Британцы, американцы и международное сообщество опять остались в стороне. Афины отказывались уступить. Турецкое правительство воспользовалось своими правами гаранта конституции 1960 года, и турецкие войска вторглись на Кипр.

В результате турецкой военной интервенции 37 процентов территории острова перешло под контроль турок-киприотов. От 140 до 200 тысяч греков бежали из нового турецкого анкла-

5 Архиепископ Макариус в 1959 году был выбран первым президентом Кипра и с 1960 года возглавил борьбу против англичан. Умер в 1977 году.

557

ва в северной части острова. Десятки тысяч турок бежали в противоположном направлении [22]. Фактическое разделение острова на протяжении двадцати пяти лет остается неразрешенным вопросом и не признается международным сообществом. Оно остается также одним из главных источников конфликта между Грецией и Турцией, который легко может привести к войне и немало способствует общему обострению обстановки на Балканах и в Восточном Средиземноморье,

Кипр является классическим примером постосманского и постимперского конфликта, отложенного, но не решенного в период британского правления. Он послужил напоминанием о том, что зачастую происходило на территориях, откуда Осман-ской империи пришлось уйти, и предсказанием того, что ожидает Балканы после окончания холодной войны.

История этнических чисток началась с отступлением Османской империи во второй половине восемнадцатого века. К 1914 году миллионы балканских, крымских и северокавказских мусульман нашли убежище на территории империи или погибли в конфликтах, которые захлестнули эти регионы после того, как окончилось правление османов. С другой стороны, османы сами, где могли, прибегали к массовым убийствам христианских жителей, пытаясь подавить восстания и спасти империю. Между 1914 и 1922 годами процесс шел по нарастающей, увенчавшись геноцидом армян (по разным оценкам, до 1,5 миллиона жертв), гибелью более двух (приблизительно) миллионов анатолийских мусульман [23] и принудительным обменом населением в конце войны 1919-1922 годов, который согнал с насиженных мест 1,5 миллиона греков в Азии и 500 тысяч турок в Европе,

Но даже тогда этот процесс не остановился. Кипрские события 1960-1970-х годов - не единственное звено, связывающее ужасные годы этнических чисток на закате Османской империи с возвращением похожей практики в Европу 1990-х годов. В 1870 году в пределах границ современной Болгарии было, пожалуй, столько же мусульман, сколько и православных христиан, К 1920 году только 14 процентов населения было мусульманским. Тем не менее 100 000 мусульман покинули Болгарию в 1934-1939 годах и еще 155 000 было изгнано в 1950-1951 годах. Когда кризис болгарского коммунистического режима дошел до своей финальной стадии, преследования мусульман резко усилились, и еще 370 000 человек бежали из Болгарии в

558

1989 году [24]. Но ни на Кипре, ни в Болгарии изгнание и бегство народов не сопровождались массовыми убийствами, характерными для 1990-х годов. С другой стороны, события 1990-х годов даже отдаленно не напоминают ужасы геноцида, имевшие место в отдельных эпизодах на закате Османской империи. Только незнание истории и недостаток воображения позволяют европейцам «ничего не подозревать» об этнических чистках на Балканах в 1990-х годах. Достаточно было вспомнить вполне очевидные и настораживающие прецеденты.

После британцев

КОНЕЦ ИМПЕРИИ ТРАВМИРОВАЛ БРИТАНЦЕВ гораздо меньше, чем турок, австрийцев или даже французов. Он не сопровождался ни революцией, ни гражданской войной в Соединенном Королевстве. Традиционные политические институты Британии - парламентское правительство и конституционная монархия - остались нетронутыми. Британия не была наводнена белыми поселенцами из заморских колоний, выдворенными и вынужденными бежать оттуда после освобождения от имперского правления. Деколонизация, разумеется, повлекла за собой некоторые политические унижения, из которых фиаско 1956 года на Суэце было, пожалуй, наихудшим, однако Британия не переживала ничего подобного Дьенбьенфу16, не говоря уже о

ь Многие военные историки считают сражение при Дьенбьенфу (1954) одним из самых важных военных эпизодов двадцатого века и решающим моментом в истории Юго-Восточной Азии. Однако в большинстве исторических трудов этой битве уделяется лишь несколько строк. 57-дневная осада сломила сопротивление 15-тысячного французского гарнизона. Четыре тысячи французских солдат и офицеров были убиты, а одиннадцать тысяч попали в плен. Всех вьетнамцев, служивших французам, расстреляли, а легионеров из стран Восточной Европы отправили в СССР, где они бесследно исчезли. Остальные сотнями умирали от ран, голода, тропической лихорадки и укусов змей. Домой вернулись только четыре тысячи военнослужащих,

559

 

поражении в мировой воине. 1Уьи-1УЬи-е годы стали десятилетиями роста благосостояния, всеобщей занятости, наглядно продемонстрировав все преимущества нового благополучного государства: жизнь простого человека стала гораздо более комфортной, чем в то время, когда Британия была ведущей мировой имперской державой. Конец империи даже на самое короткое время не заставил англичан (в отличие от турок или австрийцев) задуматься, что же это значит - быть англичанином или отождествлять себя с британским государством.

Английское государство существовало задолго до того, как возникла Британская империя. Это государство и его политическая идентичность были в основном сформированы Шекспиром, изданием Библии на английском языке, гибелью испанской Непобедимой армады17 и укреплением парламентарной монархии в семнадцатом веке. Апологеты имперской федерации второй половины девятнадцатого века Джон Сили и его последователи грезили о создании Большой Британии и соответствующей идентичности, но этому никогда не суждено было осуществиться. Очень немногие англичане могли воспринимать Австралию, не говоря уже о Нигерии, такой частью Англии, как графство Кент. Отношение англичан к собственно Англии и английской земле всегда оставалось совершенно иным, чем отношение к заморским территориям, В конституционном смысле Соединенное Королевство и заморская империя были разными государствами. Потеря империи, таким образом, имела для Британии минимальные конституционные последствия. А для большинства британцев победоносное участие в двух мировых войнах было значительно важнее потери империи. Победа легитимизирует государственные институты и устоявшийся образ жизни общества, В Британии после 1945 года она произвела тот же эффект. Отказ от империи был в основном преподнесен публике как кульминация многолетней приверженности Британии принципам демократии и самоуправления - другими словами, как подобающее завершение хорошо

1 В 1588 году английский флот под руководством адмирала Дрейка уничтожил соединенные военно-морские силы Испании, названные Непобедимой армадой. Эта победа ознаменовала установление британского господства на морях.

560

выполненной опекунской миссии, В этом объяснении содержалась как раз такая доля правды (а в самом стиле британского ухода из большинства колоний - как раз такая доля достоинства и обоюдной доброй воли), что миф оказался вполне приемлемым для публики. На протяжении некоторого времени сохранение Британского Содружества - как, впрочем, и сохранение помпезных монархических ритуалов - служило своего рода фиговым листком для падающего международного статуса Британии.

Британская дипломатическая, военная и политическая элита, без сомнения, понимала и ощущала снижение этого статуса и сужение в этой связи политических горизонтов страны. В этом смысле у британских элит было больше сходства с австрийскими, в отличие от турецких, для которых утрата империи была практически освобождением. Но некоторое уныние и частичная потеря уверенности у отдельных групп правящей элиты были в неменьшей мере связаны с относительным экономическим упадком Британии по сравнению с остальной Европой. Если в 1960-х годах потеря империи еще имела для британцев хоть какое-то значение, то в 1970-1980-х годах экономическое отставание стало гораздо более актуальным вопросом. Но в любом случае изменение международного статуса Британии не было таким болезненным, как у Австрии, В 1945 году Британия в качестве победителя оставалась хотя и младшим, но членом «большой тройки». В течение первого послевоенного десятилетия она была богаче, чем опустошенная континентальная Европа, и сохраняла мировое значение и влияние на международную обстановку по крайней мере на протяжении двадцати лет после 1945 года. Она была главным союзником Соединенных Штатов в холодной войне, что отчасти давало возможность забыть о потере империи, поскольку это союзничество поддерживало британское ощущение значимости своей всемирной миссии и подкрепляло чувство военного братства с американцами, которое переросло рамки простого военного альянса или «брака по расчету». Британцы были посредниками при заключении Женевского мирного договора по Индокитаю в 1954 году, а также подавили коммунистическое восстание в Малайе, Конечно, Суэц оказался шоком, но в действительности окончательный разрыв с прошлым был обозначен скорее

561

экономическим кризисом и" радикальными сдвигами в морали и культуре, произошедшими в 1960-х годах.

Потеря империи имела большее значение для Соединенного Королевства и британской идентичности, чем для Англии и англичан. Английская империя уже существовала в течение ста лет до заключения англо-шотландского союза в 1707 году. Заключая этот союз, шотландцы в основном руководствовались стремлением получить доступ к английской колониальной торговле. В результате шотландская индустрия западного побережья, шотландская аристократия и профессиональный средний класс получили огромные выгоды, а британское государство в целом, и в частности такие его специфические институты, как монархия и вооруженные силы, приобрело дополнительный лоск и мировой престиж. Не менее важным, однако, выглядело и то обстоятельство, что Британия того времени была богатейшим и сильнейшим государством мира, что она - практически единственная в 1850 году - имела либеральное конституционное устройство, и ею повсеместно восхищались, и ей завидовали. Уменьшившийся после 1965 года энтузиазм шотландцев по отношению к союзу обуславливался этими факторами в такой же степени, как и потеря империи.

Вся Западная Европа в настоящее время имеет либерально-демократические правительства, а Евросоюз предлагает перспективу присоединения самостоятельного шотландского государства и шотландской идентичности к более крупной союзной единице, которая обеспечит открытые рынки, безопасность и альтернативу изоляции. Найденная в Северном море «шотландская нефть» на какое-то время породила уверенность в том, что Шотландия без труда сможет быть экономически независимой. Общее снижение религиозности ослабило противоречия между протестантским британским союзом и преимущественно папистской Европой. Да и в любом случае Шотландия в этом смысле не представляется уникальной. В большей части современной Западной Европы народы, долгое время входившие в состав предположительно «национальных государств», заговорили о своей самостоятельной идентичности и порой даже стали заявлять о своих правах на создание отдельного государства: к этой группе принадлежат фламандцы, каталонцы, баски и бретонцы. Поскольку Шотландия была древним королевством и при союзе с Англией всегда сохраняла

562

 

свои государственные институты и свою культурную идентичность, неудивительно, что шотландцы не стоят в стороне от этой общеевропейской тенденции. Переход власти к выборному шотландскому парламенту может в зависимости от обстоятельств уменьшить или увеличить стремление шотландцев к независимости. Так или иначе, но большого мирового значения это не имеет. Соединенное Королевство было стратегическим альянсом, направленным на создание великой державы. Что бы ни делали шотландцы, великой державы больше нет. Основной raison d'etre Соединенного Королевства, таким образом, утрачен. Демократические институты и обычаи настолько глубоко укоренились в Британии, что отделение Шотландии не будет сопровождаться насилием. Психологически англичане уже давно готовы принять конец союза. Определенное англошотландское взаимное недовольство сейчас больше, чем можно было бы ожидать. Да и независимости обретенная внутри Евросоюза, совсем не похожа на славную победу при Баннок-берне13, хотя красноречивые политики иногда и склонны утверждать противоположное. Гораздо интереснее, как воздействие конца союза скажется в Ольстере, где протестантские поселения всегда были скорее шотландскими, чем английскими.

Ирландия в имперской ретроспективе представляется значительно более сложным и запутанным вопросом. Конец имперского правления в 26 графствах Ирландского свободного государства1* (впоследствии республики} сопровождался быстрым упадком и сокращением численности англ о-ирландского протестантского меньшинства. Оно составляло 10 процентов населения в 1911 году, 7 процентов - в 1926-м и только 3,5 процента -в 1981 году [25]. Во время войны за независимость20 и последую-

w Битва при Баннокберне (1314) - сражение, в котором Шотландия отстояла свою независимость от Англии.
19 Ирландское свободное государство - первое официальное название независимого ирландского государства, образованного в 1922 году в результате англо-ирландского соглашения. Название просуществовало до 1927 года, после чего государство стало называться Ирландская Республика.

а Имеется в виду англо- ирландская война 1919-1921 годов.

563

щей гражданской воины погибло лишь незначительное количество протестантов, но многие были запуганы и в некоторых случаях лишились имущества или бизнеса. Всего во время войны за независимость с обеих сторон погибло около 1400 человек. Количество жертв во время последующей гражданской войны в Ирландском свободном государстве и в этнических конфликтах католиков и протестантов в Северной Ирландии было также очень незначительным, если сравнивать его с ужасным кровопролитием и этническими чистками, сопровождавшими распад других империй. Впрочем, и население Ирландии по сравнению с этими империями было тоже невелико. К примеру, во время алжирской войны за независимость французы уничтожили около 140 000 алжирцев, а националистическая партия Фронт национального освобождения добавила к этому числу еще около 100 000 своих соплеменников и единоверцев [26].

Тем не менее среди республиканского движения и республиканской элиты гражданская война 1922-1923 годов велась с большим ожесточением. ИРА21 приканчивала членов парламента и судей, а правительство отвечало «захватывающими дух драконовскими мерами»* «Бывшие соратники по войне за независимость вершили друг над другом скорый, неправый и жестокий суд» [27]. Учитывая эти обстоятельства, уровень демократии и политической стабильности в независимой Ирландии вызывает неподдельное удивление. Новая Ирландия совершенно однозначно была католической и националистической. Протестантам было очень нелегко отождествить себя с этим ирландским государством. Но ирландское государство делало все, что в его силах, чтобы не допустить дискриминации протестантов, и сумело практически избежать этнических чисток даже во время войны, не говоря уже о послевоенном времени, - в частности, их было значительно меньше, чем в Белфасте, где весьма пострадала католическая община.

Еще более примечательно, что республиканские элиты, которые так яростно бились друг с другом во время гражданской вой-

21 ИРА (Ирландская революционная армия) - существующая и сегодня террористическая организация, созданная в 1922 году Майклом Коллинзом (1890-1922), героем борьбы ирландцев за независимость, премьер-министром Ирландского свободного государства (1922).

564

ны7 впоследствии в большинстве своем смирились с парламентской демократией. Сторонники Де Валера22, проигравшие в гражданской войне, в 1927 году прошли в состав парламента как партия Фианна файл23 и пришли к власти на выборах 1933 года. После поражения на выборах 1948 года было очевидно, что они отдают власть в руки победителей в гражданской войне и их наследников - партии Фине гэл24. Одним из объяснений этого удивительного развития событий может быть тот факт, что к 1914 году конституционное правление, гражданские права и демократия успели пустить корни в Ирландии. С этой точки зрения войны 1919-1923 годов были для Ирландии скорее отклонением от нормы, а послевоенная конституционная политика -возвращением к ней. Дэвид Фитцпатрик25 утверждает, что «ирландская демократия всегда оставалась точной копией с апробированного британского прототипа» [28], Второй аргумент, сов-сем не обязательно противоречащий первому, состоит в том, что в Ирландии после 1921 года была большая прослойка среднего класса, еще большая община образованных, владеющих собственностью фермеров, не слишком много наемных рабочих и пользующаяся огромным влиянием католическая церковь, олицетворявшая все ирландское и в первую очередь новое национальное государство* Поэтому высокий уровень ирландской демократии не вызывает удивления. Британское правительство выкупило собственность старой, доминировавшей когда-то аристократии, самое присутствие которой могло оказаться красной тряпкой для ирландских сельских радикалов [29].

Однако поразительно стабильная и демократическая новая Ирландия после расторжения союза с Британией оказалась в

22 Де Валера Имон (1882-1975) - президент Ирландии в 1959-1973 годах, глава правительства в 1932-1948,1951-1954> 1957-1959. Один иэ руководителей Ирландского восстания 1916 года.
23 Фианна файл (Солдаты судьбы) - партия крупного промышленного и торгового капитала, части фермерства и интеллигенции Ирландии. Основана в 1926 году.
24 Фине гэл - объединенная ирландская партия крупной буржуазии и зажиточных фермеров. Основана в 1933 году.
«Фитцпатрик Дэвид - современный ирландский историк, доктор философии, преподает в Тринити-колледже,

565

некоторой изоляции. Выйдя из состава Британской империи и потеряв при этом большую часть прежней англо-ирландской элиты, республика потеряла также окно во внешний мир, И в этом смысле очень актуальным стало вступление Ирландии в Евросоюз, членство в котором не только сулило прогресс в экономическом развитии, но и предлагало широкие политические перспективы, не ограничивающиеся имперскими воспоминаниями или традиционной ирландской неприязнью к Англии. Все это помогло разобраться с историей британско-ирландских неурядиц и построить конструктивные отношения с англичанами, в том числе договориться об Ольстере, При том что постимперское правительство в Лондоне все чаще видело в Ольстере скорее обузу, чем стратегическую ценность, открывалась дорога к компромиссу.

Для историка, занимающегося империями, и прежде всего для русиста, проблема Ольстера представляется одним из самых важных и интересных аспектов британской имперской истории- Здесь, так же как и в случае России, Германии, Австрии или Турции, мы сталкиваемся с ситуацией, когда имперское владение находится непосредственно в Европе, на границе с самим имперским народом. То есть имперский народ колонизировал свои пограничные территории, однако при этом не было уничтожено или полностью изгнано коренное население. Должен ли колонизированный регион стать независимым национальным государством? Подвергнутся ли потомки поселенцев этническим чисткам? Создадут ли они свое собственное независимое государство? Останутся ли они в составе национального государства метрополии, лишенного своей империи? Какими будут отношения между потомками поселенцев и коренным населением пограничной территории? Как все это повлияет на отношения бывшей метрополии и ее когда-то колонизированных, а ныне независимых соседей? Все эти вопросы были весьма актуальными и болезненными для бывших османских территорий на Балканах, а также для Центральной Европы после распада империй Габсбургов и Гогенцоллернов, Эти же вопросы довольно остро стоят в сегодняшней постсоветской Северной Евразии.

В сравнении с Россией ряд аспектов, касающихся Ольстера, стоит особняком. Когда в 1906-1923 годах разразился кризис

566

империи в Ирландии, протестанты Ольстера непомерно гордились своей принадлежностью к британской нации и испытывали чувство глубокого превосходства над католиками, «Для ирландского униониста26 быть «британцем» - значило быть частью богоизбранного народа, со всеми вытекающими отсюда духовными и материальными привилегиями» [30]. Без сомнения, этот факт многим исследователям истории Британии и других имперских народов кажется очевидным и не требующим доказательств. Для России и русской диаспоры этот факт, однако, нельзя считать таким очевидным; и национальная гордость, и ее отсутствие - это важные факторы поведения имперских народов, попавших в действительности или потенциально в затруднительное положение в новых национальных государствах, где доминируют «аборигены».

Британский парламентский либерализм и позднейшая демократия также повлияли на то, как развивался североирландский, а также ирландский вопрос. Они ограничивали степень вмешательства имперского правительства в ирландские дела и не давали ему тормозить развитие национального и религиозного самосознания. Ирландский верноподданный оранжистский институт "¦", сыгравший огромную роль в формировании ольстерской протестантской идентичности, возник еще в 1795 году, другими словами, когда демократии еще не было, но уже существовали парламентские институты и некоторые гражданские права. В девятнадцатом веке демократическая политика и свобода слова и печати как в Ирландии, так и в Ольстере позволили общинам самоорганизоваться, выдвинуть своих лидеров, а также определить, отчетливо выразить и защищать свои собственные интересы и идентичность. Идентичность ирландских католиков и

2Ь Унионисты - политическая партия Северной Ирландии, выступающая за союз Великобритании и Северной Ирландии.
17 Ирландский верноподданный оранжистский институт (или орден оранжистов) назван по имени английского короля Вильгельма III Оранского. Его деятельность была направлена против ирландского национально-освободительного движения, во главе которого стояли католики. После раздела Ирландии в 1921 году влияние ордена, выступающего за сохранение Северной Ирландии в составе Соединенного Королевства, усилилось.

567

 

протестантов в значительной степени служила для их взаимного противопоставления, а также для определения их отношения к Англии. Открытое общество и демократическая борьба партий поощряли поляризацию этих идентичностей и их мобилизацию для достижения политических целей.

С точки зрения Лондона, в 1900 году политическое развитие Ирландии начиная с 1850 года было вполне удовлетворительным и многообещающим. Революционные и насильственные традиции в ирландской политике в значительной степени отошли на второй план. Доминировал конституционный национализм. Гомруль28 мог бы удовлетворить многих конституционных националистов, по крайней мере на какое-то время, хотя унионисты вполне справедливо полагали, что самоуправление просто будет разжигать ирландские аппетиты и отдаст основные рычаги власти и влияния в руки националистов. Будущее ирландского самоуправления в 1900 году было таким же туманным, как и будущее сегодняшней Шотландии с ее новым автономным парламентом. С лондонской точки зрения уверенно можно было говорить только об одном: в случае ирландского самоуправления ситуация была бы намного спокойнее, если бы Ольстер оставался в составе Ирландии в качестве английского троянского коня. Угроза отделения Ольстера, за которой стоял Лондон, должна была удерживать администрацию Гомруля в определенных рамках. Но лондонское руководство меньше всего напоминало императора Франца Иосифа образца 1867 года или советское Политбюро, хладнокровно просчитывающих ходы в имперской игре и не дающих рта открыть своим подданным, не говоря уже о диаспоре. В лондонском парламенте представители Ирландии и Ольстера имели значительный вес. Они могли пользоваться соперничеством партий в самой Британии в своих интересах, причем иногда от их голосов зависело принятие того или иного решения. Членство в демократическом государственном институте также никогда не останавливало их от применения или угрозы применения наси-

Гомруль (англ. home rule - самоуправление) - умеренное националистическое движение в Ирландии последней трети XIX - начала XX века, боровшееся за автономное управление Ирландии национальным парламентом при сохранении страны под властью британской короны.

568

лия, для того чтобы склонить парламент на свою сторону. Действительно, когда государство избегает полицейских методов правления, этот процесс существенно упрощается. К 1914 году двойное воздействие партийного конфликта в Лондоне и мобилизация ирландских соперничающих общин (которые даже начали уже вооружаться) угрожало расстройством конституционного механизма, гражданской войной в Ирландии, вспышками насилия в некоторых британских городах и параличом британского правительства непосредственно во время ужасного кризиса в Европе. Интересно, что британский посол в Петербурге, разговаривая весной 1914 года с царем и министром иностранных дел, делал основной упор на воздействие внутреннего революционного кризиса на внешнюю политику не России, а Соединенного Королевства [31],

Британская империя развалилась не в один день. Даже потеряв в 1947 году Индию, империя сохранила свои владения на Ближнем Востоке, в Африке и Юго-Восточной Азии. Отчасти это было обусловлено экономическими причинами. Экспорт колониальных товаров был для Британии важнейшим источником поступления долларов. Сразу после окончания войны никто не мог сказать с уверенностью, что мир ожидают десятилетия экономического роста и возвращение к системе свободной торговли, чем-то напоминающей викторианские времена. Если, напротив, мировая экономика повторила бы свою межвоенную историку важными оказались бы не только колониальные товары, но и имперские экономические блоки. Возможность такого развития событий оставалась в сознании некоторых британских деятелей до 1950-х годов. Серьезные военные обязательства, принятые на себя Британией в Малайе в 1950-х годах, были до определенной степени обусловлены той важностью, которую Лондон придавал малайскому олову и резине. Хотя не последнюю роль в этом решении сыграло желание сдержать наступление коммунизма на фоне войны в Корее, триумфа Мао в Китае и конфликта во Вьетнаме.

Лондон предполагал сохранить большую часть своего международного влияния, несмотря на потерю формальной империи. В первые послевоенные годы он надеялся, что проводником этого влияния станет Британское Содружество. Ведь именно оно предоставило Британии неоценимую помощь во время войны.

569

Наследие Британской империи в ее бывших колониях - это огромный и сложный предмет, поскольку сама империя была так велика и так разнообразна. Сравнивать, например, Ирландию после обретения ею независимости с постколониальной Африкой - значит, по сути дела, нанести оскорбление всем связанным с этим сравнением сторонам - настолько резкие отличия мы видим здесь как в уровне благосостояния и грамотности этих стран, так и в продолжительности имперского правления и скорости, с которой колонизированные народы и их элиты были вынуждены приспосабливаться к внезапной смене культурных и прочих ценностей. Древние корни национальной идентичности в Ирландии, их консолидация на протяжении девятнадцатого века, а также полудемократическая политика викторианского периода даже отдаленно не напоминают историю африканских народов под властью британского колониального правления.

Тем не менее некоторые общие черты британского имперского наследия все-таки существуют и дают основание для проведения осторожного сравнения. Империя завещала миру весьма проблематичные межгосударственные границы, которые нередко порождали политические проблемы, потому что в результате волюнтаристских разделов один народ мог оказаться разделенным между несколькими государствами и естественные торговые маршруты зачастую бывали пересечены. К тому же империя в период своего существования обеспечивала защиту от внешних врагов, а ее преемники в маленькой колонии могли оказаться не способными выполнять эту функцию. Классическим примером этой проблемы явилось вторжение Ирака в Кувейт в 1990 году. Раздробленность курдов между четырьмя государствами - наглядный пример другой проблемы. Следует, однако, принять во внимание, что даже курды не требуют своего объединения в одной стране. Такое объединение вызвало бы резкие возражения всех соседних государств и всего мирового сообщества. Оно потребовало бы также соглашения или гражданской войны между всеми группировками и фракциями, на которые поделены курды во всех четырех странах - преемниках ближневосточной империи. Сохранение до наших дней почти всех границ колониальной эпохи - вот что вызывает удивление, учитывая обычное отсутствие у них отчетливой этнической и исторической легитимности. Наиболее искусст-

571

венными эти границы являются в Африке: тем не менее только провозглашение независимости Эритреи в 1993 году стало первым случаем нарушения колониальных границ и образования нового государства на африканском континенте. Нельзя также сказать, что в современном мире часто происходят войны между существующими (бывшими колониальными) странами за пересмотр границ или за контроль над невоссоединенными регионами. Из 86 конфликтов с применением насилия, зафиксированных ООН между 1989 и 1997 годами, только три были войнами между государствами, остальные являлись войнами внутри государств, а их причиной обычно служили этнические или межобщинные конфликты [32].

Другое дело, что постколониальные границы часто подогревают эти конфликты. Имперские державы порой создавали колониальные государства значительно большего масштаба, чем хотело или могло создать собственными силами коренное население* Это особенно справедливо для огромной и малозаселенной Африки, где один ученый еще в доколониальную эпоху насчитывал до 7000 отдельных государств [33]. Таким образом, колониальные государства зачастую включают в себя различные народы и не имеют в их глазах исторической легитимности. Порой британцы уничтожали туземные королевства в процессе создания своей империи: так они поступили, например, в Бирме и Канди29 в девятнадцатом веке. Даже там, где британское правление не уничтожило местную династию или не объявило ее вне закона, историческое королевство и королевский дом могли быть в постколониальную эпоху источником скорее регионально^ чем национальной, лояльности и, следовательно, вызывать зависть и страх у правителей новых и часто едва-едва легитимных государств. Иногда, однако, британцы оказывали протекцию традиционным местным правителям, а также объединяли их в жизнеспособные федерации, которым впоследствии была предоставлена независимость. Двумя основными примерами такого решения являются Малайя и Объединенные Арабские Эмираты. Но это могло быть осуществлено только там, где имперские власти имели комфортные отношения с местными династиями, где проявления

Древняя столица Цейлона.

572

 

хотя и не имело перед ней формальных обязательств. Но война наглядно продемонстрировала преимущество американцев в англоговорящем лагере, и уже во время холодной войны страны белого Содружества имели самостоятельные отношения с Вашингтоном и склонялись к тому, чтобы принять его лидерство. Да и для самой Британии отношения с Соединенными Штатами и американские обязательства по обеспечению безопасности в Европе стали соображениями первостепенной важности. В Лондоне были довольны, что Индия после обретения независимости согласилась присоединиться к Содружеству, но разразившаяся почти немедленно ее война с соседом и таким же членом Содружества Пакистаном показала, что существуют пределы солидарности внутри Содружества, которое к тому же уже не было белым. В 1960-х годах Индия стала союзником Советского Союза, а Пакистан - сателлитом Вашингтона. В Малайе британское влияние сохранялось дольше. Во время конфронтации с Индонезией в первой половине 1960-х годов Британия выполнила свои обязательства по оборонительному соглашению 1957 года и предоставила Малайе значительную помощь.

Однако неформальная империя обычно требует больших затрат, чем прямое правление. Отсутствуют налоговые поступления от коренного населения. Другие страны на равных основаниях участвуют в конкурентной борьбе за оказание экономической и военной помощи, за торговые концессии и проявления других форм культурного «империализма» вроде предоставления студентам из бывших колоний субсидируемых мест в университетах метрополий. Бывшие колонии политически ничем не ограничены в выборе внешних источников помощи и торговли. Ко второй половине 1960-х годов обедневшая Британия не имела ни желания, ни возможности участвовать в этой конкуренции. И главным фактором здесь, безусловно, было нежелание. И если Франция отчасти ради поддержания своего международного авторитета субсидировала многие из своих бывших африканских колоний, а также дислоцировала там войска для охраны границ в опасных ситуациях (причем эти войска порой использовались для поддержки местных правителей во время внутренних волнений), то британцы быстро умыли руки в Африке, а в 1969 году убрались из всего региона «к востоку от Суэца», за исключением маленьких арабских эмиратов Персидского залива.

570

радикального национализма не подрывали авторитета имперских протеже и где правителей и их подданных объединяли общая религия и этническое происхождение. Во французской и голландской империях марокканский король Мухаммед V30, а также султан Джокьякарты (Ява) Хаменгку Бувоно IX31 - редкие, но блестящие примеры туземных монархов, которые сделали свои монархии легитимными, рассчитав с точностью до минуты, когда им следует отказаться от колониального владычества и принять сторону национального движения.

Империя давала правительствам колоний доступ к источникам внешних ресурсов. Последние вовсе не обязательно подразумевали лондонские субсидии: финансовая самодостаточность была священным писанием Британской колониальной империи. Они означали обеспечение бюрократии, армии и полиции британскими должностными лицами. Местным жителям было очень непросто отождествлять себя с колониальным государством и его чужеродным и часто весьма высокомерным в расовом отношении чиновничеством. С другой стороны, должностные лица бюрократии, армия и полиция составляли становой хребет колониального государства. Британские чиновники двадцатого века были обычно честными, неподкупными и справедливыми со своей собственной (надо признать, довольно ограниченной и эгоистичной) точки зрения. Как правило, они стояли вне или над туземными фракци-

~м Мухаммед V, Сиди Мухаммед бен Юсуф (1909-1961) - марокканский султан в 1927-1953,1955-1957 годах, с 1957 года король Марокко. После Второй мировой войны выступил в поддержку требования независимости Марокко. В августе 1953 года был низложен французскими властями с помощью реакционных феодалов и сослан на Мадагаскар. В результате освободительного движения марокканского народа Мухаммеду было разрешено вернуться на родину, и 16 ноября 1955 года он снова вступил на престал.
31 Джокьякарта - индонезийский султанат с одноименной столицей. Образован в 1755 году, когда голландские колонизаторы добились раздела Матарама на два зависимых от них государства - Джокьякарту и Суракарту. После образования независимой Индонезийской Республики (1945) получила статут автономного особого округа, управляемого Хаменгку Бувоно IX (1912-1988).

573

ями, этническими группами и интересами. Колониальное государство могло в некоторых случаях выступать посредником в конфликтах интересов между туземными народами. Оно могло также сдерживать или подавлять межобщинное насилие, до тех лор пока его власть не была дискредитирована, а пламя племенной вражды не раздуто перспективой близкой деколонизации.

Естественно, туземной бюрократии и армии было значительно труднее выполнять эту роль после ухода британцев. Армия и бюрократия уже не могли, как прежде, стоять в стороне от общественной жизни. Контроль над ними почти неизбежно должен был перейти в руки различных группировок, которые намеревались использовать армию и бюрократию в своих собственных местнических интересах. Это было особенно опасно в многонациональных сообществах со слабым чувством общей государственной идентичности, недолгим опытом гражданского правления и сильной локальной лояльностью. Патриархальные взаимоотношения, родственные связи и местная солидарность не только глубоко укоренились в народной культуре и системе ценностей, но и обеспечивали некоторую уверенность в этом мире, где государство не могло создать эффективную сеть социального обеспечения, правовые нормы редко применялись на практике, а правительство рассматривалось скорее как работодатель и покровитель, нежели как беспристрастный регулятор общественной жизни.

Ситуация в Индии была в целом более стабильной, чем в Пакистане, не говоря уже о большей части Африки. Индийское государство исторически было более легитимным. Британцы правили всеиндийским государством на протяжении жизни многих поколений, Бюрократия и армия представляли собой разросшиеся, пустившие глубокие корни институты с сильным понятием esprit de corps. Ко времени обретения независимости в 1947 году среди местного населения имелось уже достаточное количество занимающих высокие посты чиновников^ которым могла быть передана власть. В Африке колониальное государство и его институты никогда не могли стать такими легитимными, разветвленными и эффективными, как в Индии, Британское правление в Африке было гораздо более коротким, и во многих случаях к моменту начала этого правления африканцы были менее грамотными и развитыми, чем, скажем, бен-

574

гальское общество к моменту установления британского господства в восемнадцатом веке. Ко времени окончания британского правления в Африке там едва ли можно было найти аналог Индийской гражданской службы32, которому можно было бы оставить власть, не говоря уже о партии конгресса, имевшей многолетний опыт политической деятельности в парламенте и тяготеющей к надэтнической индийской идентичности и единству.

Британская империя состояла из трех основных народов диаспоры, и один из них составляли непосредственно британцы. Страны умеренного пояса, которые они колонизировали в больших количествах - Канада, Новая Зеландия, Австралия и Соединенные Штаты, - после распада империи стали в основном англоговорящими национальными государствами, где доминировало белое население. Эти «новые Британии», и прежде всего, конечно, Соединенные Штаты, в конце второго тысячелетия нашей эры заложили основу преобладания во всем мире английского языка и основных британских политических цен-ностей и институтов. «Деколонизация» Австралии и Канады не стала серьезной проблемой, поскольку Лондон давно смирился с тем, что рано или поздно это придется сделать. Существование в этих странах районов с туземным населением, а также выдвигаемые этим населением требования земли и прав были, конечнно, помехой для белого общества бывших колоний, но, в общем, незначительной, В Австралии, Канаде и Соединенных Штатах коренное население было слишком изолированно и ос-лабленно, чтобы иметь достаточно сильное влияние на белое общество. Гораздо большим препятствием на пути государственного строительства в Канаде стали жители Квебека. Европейский народ, имеющий собственную территорию, менее охотно интегрировал в англоговорящее государство^ чем дру-

32 Индийская гражданская служба - административная система колонии, чиновники высокой квалификации, зачислявшиеся на службу после серьезных экзаменов. Хотя теоретически к экзаменам допускались все подданные, в том числе и индийцы, в XIX веке индийцев насчитывалось в ней только несколько человек. Однако в XX веке положение существенно изменилось.

575

гие иммигранты из Европы, добровольно приехавшие в страну, где у них не было и не могло быть наследственных территориальных претензий, и до известного предела счастливые быть ассимилированными англоговорящей культурой. С другой стороны, упорство жителей Квебека способствовало созданию новой национальной канадской идентичности, отличающейся от британской.

Как часто случается при распаде империй, главные проблемы для доминирующего имперского народа возникли не на тех территориях, которые он наводнил своими колонистами, и не в тех землях, которые он не колонизировал и которыми управлял посредством чиновников, военных и торговцев.

Самые большие неприятности должна была доставить Лондону деколонизация именно промежуточного разряда территорий, имевших значительное число белых поселенцев и при этом многочисленное коренное население. Прежде всего мы имеем в виду Южную Африку и Южную Родезию (Зимбабве). С точки зрения Лондона, ситуация одновременно осложнялась и упрощалась устоявшейся традицией предоставления самоуправления значительным белым общинам. Это позволило белым южноафриканцам и родезийцам деспотически относиться к интересам коренного населения, В то же время это предоставило белым меньшинствам этих стран возможность провозгласить независимость от Британии, de jure в Южной Африке и de facto в Южной Родезии. Независимость Южной Африки по большому счету стала огромным облегчением для британцев, Лондон, много сделавший для создания богатого (по африканским меркам), но при этом исключительно расистского и несправедливого общества, мог теперь снять с себя весь позор и ответственность за последствия. В Родезии все оказалось гораздо сложнее, поскольку в 196S году она все еще оставалась колонией короны и ускользнуть от ответственности за ее будущее было не так легко. Однако в целом, по сравнению с французами или португальцами, британцам удалось довольно безболезненно отделаться от своей африканской империи. У них хватило здравого смысла не предпринимать никаких попыток ее сохранения перед лицом серьезного национального сопротивления. Они также никогда не собирались включать африканские или иные колонии в состав британского национального государства. Это одна из основных причин, по которой пост-

576

имперская Британия, в отличие не только от французов и португальцев, но также от турок и немцев, не столкнулась с проблемой массового исхода «заморских британцев», спасающихся от последствий распада империи.

Двумя другими основными народами диаспоры Британской империи были индусы и китайцы. Они обитали практически во всех частях империи за исключением самоуправляемых белых доминионов, где им селиться было запрещено. Индусы и китайцы часто нанимались на работу на плантациях или в шахтах, поскольку местное крестьянство избегало этих работ, они также составляли основную массу бродячих торговцев и держателей мелких магазинов. Их элита первоначально была преимущественно торговой, хотя некоторые ее представители позже продвинулись в сферу финансов и промышленности. Британское колониальное чиновничество частенько недолюбливало китайских и индийских предпринимателей, точно так же как оно часто предпочитало евреям бедуинских воинов. Бюрократический и военный патернализм проявлялся сильнее в отношении туземных князей, солдат и крестьян, в которых чиновничество усматривало некое романтическое сходство ценностей а также raison d'etre своего отеческого правления. Империя тем не менее обеспечивала деловой элите диаспоры защиту, некоторые привилегии и многие преимущества. Подобно евреям в империи Габсбургов, китайская элита на Малайском полуострове и в Сингапуре усвоила доминантный имперский язык и культуру - английские в данном случае. На всем протяжении существования империи вероятность того, что китайская элита могла бы стать малайской, а не английской, была еще меньше, чем вероятность того, что еврейская деловая элита могла стать чешской, а не немецкой. Даже после распада империи доминирующий международный язык мира и космополитическая культура оказались для китайцев более привлекательной перспективой, чем возможность стать малайцами, хотя бы сами малайцы и были готовы предложить полную ассимиляцию.

Подобно евреям в постимпериалистической Центральной и Восточной Европе, индусов и китайцев часто недолюбливало коренное население тех территорий, где они проживали [34], Иногда для этого находились весьма специфические причины. На Цейлоне, к примеру на чайных плантациях, созданных британцами на землях, экспроприированных у сингальского крестьян-

577

ства, работали преимущественно приехавшие из Индии тамилы. Неудивительно, что после обретения независимости твердое намерение получить эти земли назад сыграло на руку антитамильским настроениям. Индийское правительство согласилось в 1964 году на беспрецедентную репатриацию 525 000 тамильских наемных рабочих в течение следующих пятнадцати лет, а правительство Шри-Ланки в обмен на это должно было предоставить оставшимся 300 000 тамилов шри-ланкийское гражданство [35].

Повсеместное негодование коренного населения против китайских торговцев и ростовщиков, «безжалостных кредиторов туземного крестьянства» [36], сильно напоминало отношение к евреям в Восточной и Центральной Европе. Индусы и китайцы вызывали неприязнь прежде всего своей огромной экономической властью: в отношении индусов это справедливо в основном для Бирмы и Восточной Африки, которые при британском правлении были открыты для индийского предпринимательства. После обретения независимости индусов вытеснили из Уганды и Бирмы. Китайцы в Юго-Восточной Азии были укоренены гораздо глубже, хотя их количество и экономическое влияние неизмеримо возросли во время европейского имперского правления. Даже в 1980-х годах от 70 до 75 процентов (по разным оценкам) частного капитала находилось в руках китай-цев> которые составляли менее 3 процентов населения. В Малайзии, где китайцы составляли 35 процентов населения и держали в своих руках 85 процентов частного капитала [373, они в 1969 году стали жертвами большого погрома, а также ряда дискриминационных законов, направленных на «уменьшение имущественного неравенства между малайской и китайской общинами». В период нестабильности в Индонезии (1959-1968) также имело место несколько кровавых китайских погромов, хотя они и произошли на фоне массовых вспышек насилия, основными жертвами которого были сами индонезийцы* Падение режима Сухарто вызвало дальнейшие китайские погромы, сопровождавшиеся массовыми изнасилованиями китайских женщин [38].

Положение китайцев в Юго-Восточной Азии осложнялось еще тем страхом, который потенциальная мощь Китая вызывала у стран региона, а также притязаниями Пекина на лояльность разбросанных по региону своих соплеменников. Когда в

578

1948 году Китай пошел по коммунистическому пути развития и холодная война распространилась на этот регион, положение лишь ухудшилось, чему, надо сказать, в немалой степени способствовало возникновение в регионе современного туземного национализма. Часто еще не оформившийся, вечно обиженный, опасный и находящийся в стадии самоутверждения, этот новый национализм нашел себе подходящий объект для нападок - народы диаспоры бывших империй. И, похоже, именно колониальное правление усугубляло его опасность - во всяком случае не знавшие колониального правления и счастливьте подданные древней тайской монархии относились к китайцам гораздо спокойнее и великодушнее, чем их соседи.

Как бы то ни было, отношение малайцев к китайцам или жителей Фиджи к индусам почти всегда оставалось враждебным. При имперском правлении, когда местные жители не могли контролировать иммиграцию, британцы часто поощряли массовую иммиграцию извне, и эти иммигранты не только порой доминировали в экономике, но и (как, скажем, на Фиджи) были близки к тому, чтобы превратить туземцев в национальное меньшинство на их собственной земле. Такая ситуация ставит не только практические проблемы межобщинных отношений в постимперскую эпоху, но и поднимает ряд теоретических вопросов. Должны иммигранты, если они стали большинством, иметь равные или даже большие права по сравнению с коренным населением^ которое проживает на своей родине? Сегодня на Западе на такой вопрос принято отвечать, что в демократическом государстве равными гражданскими правами должны обладать все. Но с таким ответом гораздо проще согласиться тем, кто когда-то колонизировал другие земли, чем тем, чьи земли были колонизированы. К тому же такой ответ выглядит несколько странным на фоне глубокой озабоченности и возмущения западного общества по поводу современного уровня иммиграции в Европу, который в действительности намного ниже уровня иммиграции китайцев в Малайю или индусов - на острова Фиджи в колониальные времена.

Пока позиции империи казались твердыми и незыблемыми, а британцы еще и не помышляли о деколонизации, они не только защищали, но и покровительствовали меньшинствам. Индийская и китайская диаспоры внесли огромный вклад в экономику империи, и прежде всего в ее современные коммер-

579

 

ческии и экспортный секторы. Некоторые национальные меньшинства внесли также непропорционально большой вклад в администрирование и военную мощь империи, в одних случаях потому, что имели (или британцы полагали^ что они имели) определенные навыки или качества, например грамотность или бесстрашие, в других - потому, что британцы считали, что эти меньшинства более лояльны, чем местное национальное большинство. В природе империи применять правило «разделяй и властвуй» - по крайней мере до известных пределов; точно так же естественно для меньшинств прибегать к имперскому могуществу для защиты от предположительно доминирующих местных народов, которые могут оказаться их исконными соперниками. Разумеется, британское колониальное правление не было причиной религиозных^ этнических и исторических различий между подданными империи - в большинстве случаев британцы сами не знали, как избавиться от них, даже когда они намеревались это сделать. Но на практике имперское правление действительно иной раз обостряло этнические и общинные конфликты и противоречия. Такой же эффект неизбежно оказывало приближение деколонизации, которая часто заставляла местное большинство требовать передачи полного контроля над «их» страной и правительством, а меньшинство - дрожать от страха перед изгнанием.

Начало процесса деколонизации в какой-то степени изменило британское восприятие действительности и британские приоритеты. Избежать хаоса, который нанес бы ущерб британскому престижу и самоуважению, а также оскорбил бы подлинное чувство ответственности, которое британские чиновники испытывали по отношению к управляемым ими народам и территориям, стало теперь главной целью Британии. В каждом случае следовало подготовить в качестве преемника достаточно стабильный режим, который бы по возможности максимально долго отстаивал стратегические и экономические интересы Британии и не переметнулся бы на советскую сторону в холодной войне. Требования стабильности, соблюдения британских интересов и отчасти демократии заставляли находить общий язык с народом бывшей колонии и его элитой. Поэтому слишком активная защита прав и интересов меньшинства могла просто раздражать большинство и наносить таким образом существенный ущерб британским интересам. Тем более что

580

сколько-нибудь долгосрочные обязательства Британии по защите меньшинств во многом противоречили бы одной из главных целей деколонизации, преимущественно состоявшей именно в сокращении британских обязательств по всему миру. В любом случае собственная конституция Британии, которой неизменно руководствовались в своих действиях британские чиновники, не содержала никаких биллей о правах и никаких гарантий для меньшинств, а также и никаких упоминаний о пропорциональном представительстве.

Раздел колонии между населяющими ее народами, возможно, озлобил бы большинство и обратил бы вспять давнюю традицию попыток создания больших, экономически жизнеспособных и обороноспособных государств, Не говоря уже о том, что это могло бы создать крайне нежелательный прецедент для других колоний. Более того, даже если географическое распределение народов по территории колонии и позволяло думать о разделе как о приемлемом мероприятии, он легко мог бы выродиться в кровавые этнические чистки. Еще одной проблемой было то, что чем ближе была деколонизация, тем меньше пространства для маневра оставалось у британцев. Все труднее становилось рассчитывать на полное повиновение приказам уходящего имперского режима местных чиновников и солдат, особенно если эти приказы встречали оппозицию их собственного народа и будущих политических хозяев- Основной причиной поспешного ухода британцев из Индии в 1946-1947 годах послужило сознание того, что в условиях приближающегося завершения британского правления и быстро нарастающих этнических и межобщинных противоречий нельзя было больше полагаться на индийскую бюрократию и армию.

История деколонизации Южной Азии наглядно иллюстрирует многие из этих положений, но также показывает, насколько по-разному шел этот процесс в различных колониях. Во время Второй мировой войны Британия уступила Бирму Японии, В 1945 году британцы вернулись, полные решимости восстановить экономику за период прямого правленш^ а также вернуть долги тем национальным меньшинствам, которые сильно помогали британцам в борьбе с японцами. Однако очень быстро стало ясно, что бирманское большинство и его элита контролируют большую часть рычагов власти. Выбить их с этих позиций можно было, только прибегнув к помощи военных, что гол-

581

ландцы попытались [вполне, надо сказать, безуспешно) сделать в Индонезии между 1945 и 1949 годами. За исключением Малайи, где британцы располагали поддержкой большинства, они после 1945 года никогда не предпринимали попыток военного вмешательства, Бирма уж тем более не стоила таких жертв* Из колонии пришлось уйти, не дав меньшинствам никаких гарантий их прав и даже не оставив в Бирме стабильного правительства, которому можно было бы передать власть. Немедленным и неизбежным результатом таких действий стала гражданская война, причем вооруженная борьба некоторых меньшинств против центрального правительства в Рангуне продолжается и по сей день.

Судьба Индии значила гораздо больше для британских интересов и британского престижа. В 1945-1947 годах Лондон склонялся к тому, чтобы его преемником стало единое индийское государство, В Британии полагали, что партия конгресса является оптимально возможным гарантом стабильности и что она по крайней мере может обеспечить относительно доброжелательное отношение независимой Индии к Британии и ее интересам. Конгресс совершенно определенно должен был выступить против коммунистической партии, подавить социальную революцию в сельских районах и держаться на внушительном расстоянии от Москвы. Рассматривая ранее княжеские государства как возможный противовес конгрессу, британцы теперь отказались от этой идеи. И, как в дальнейшем показала жизнь, с точки зрения Realpolitik это оказалось абсолютно верным решением, поскольку мусульманские по большей части князья и землевладельческая аристократия с каждым годом утрачивали свои позиции, по мере того как набирало силу индустриальное и экономическое развитие страны, вставал на ноги растущий индусский средний класс и начали проявляться результаты массовой выборной политики. Однако ни Лондон, ни конгресс не смогли навязать единство Мусульманской лиге33, получившей поддержку элит в мусульманских провинциях* Впрочем, к 1946 году Лондон так или иначе был уже готов взять

33 Мусульманская лига - политическая партия в Пакистане. Основана в 1906 году в британской Индии,

582

назад все свои обязательства и понемногу собираться восвояси. Понимая, что ему не суждено было более управлять Индией, Лондон ни в коем случае не собирался предоставлять многие тысячи солдат и огромные (в 1946 году просто не имевшиеся в наличии) финансовые ресурсы для урегулирования этой сложной ситуации. Политика соперничающих друг с другом демократических партий, а также мобилизация религиозных и общинных настроений для победы на выборах в 1946 году усилили трения между индусами и мусульманами. Приближающийся уход британцев еще сильнее накалил обстановку. Внезапно возникшая необходимость провести новую государственную границу по территориям, которые ранее были объединены и заселены индусами, мусульманами и сикхами, привела в Пенджабе к массовым убийствам и широкомасштабным этническим чисткам.

Размежевание по религиозному и общинному принципу не только принесло народам региона огромные страдания, но и образовало новое пакистанское государство, которое никак не могло продолжать свое существование в той форме, которую оно обрело сразу после получения независимости. Более полутора тысяч километров индийской территории разделяли Восточный и Западный Пакистан. Сил ислама скорее всего никогда бы не хватило> чтобы удержать это государство от распада как по чисто географическим причинам, так и вследствие того господствующего положения, которое в нем занял Пенджаб и его элита. Восстание против чуждого пенджабского правления в Восточной Бенгалии привело к продолжению массовых убийств, войне между Индией и Пакистаном и провозглашению независимости Бангладеш (то есть Восточной Бенгалии) в 1971 году. В довершение всех несчастий, связанных с кровавым межобщинным размежеванием 1947 года, разразился совершенно предсказуемый конфликт между Индией и Пакистаном за контроль над пограничной провинцией Кашмир, Статус провинции остается под вопросом и по сей день и является главным источником сугубой враждебности Индии и Пакистана, причем обе страны сегодня обладают ядерным оружием. Как в Индии, так и в Пакистане внутренняя партийная политика и страх перед внутренней политической нестабильностью питают агрессивную внешнюю и военную политику, что в любой момент может привести к возобновлению войны.

583

Деколонизация Цейлона (Шри-Ланка) прошла более спокойно и упорядочение^ чем в Бирме или Индии. Там не было ни межобщинного насилия, ни намека на размежевание, ни даже сколько-нибудь сильного движения за независимость. В течение восьми лет после обретения независимости Цейлон управлялся образовавшимися сингальскими элитами, которые верховодили в Объединенной национальной партии (основана в 1946 году) и достигли modus vivendi со своими тамильскими оппонентами на севере острова, где были традиционно сосредоточены тамильские поселения. В те годы на каждых семь сингальцев приходилось примерно два тамила. До прибытия европейцев Цейлон состоял из трех королевств, одно из которых (северное) было тамильским, а два других - сингальскими. Британцы окончательно объединили остров в 1815 году.

С обретением независимости тамилам неизбежно приходилось опасаться сингальского господства, тогда как сингальцам начинало казаться, что настал момент забрать весь остров в свои руки. Они полагали (совершенно справедливо), что британцы поставили непропорционально большое число тамилов на государственную службу, а также что тамилы составляют слишком большую долю в среднем классе и среди преподавателей высших учебных заведений. Действительно, даже в 1969 году тамилы занимали половину всех должностей на медицинских университетских факультетах и лишь немного меньше - на технических факультетах [39]. Начиная с девятнадцатого века сингальские ученые-буддисты все более настойчиво подчеркивали, что весь остров принадлежит исключительно сингальцам. Несмотря на то что большинство тамилов веками жили на Цейлоне, они все равно воспринимались как пришельцы и колонисты. Подобного рода умозаключения - это общая тенденция всех националистических «интеллектуалов» от Ирландии до Богемии, Кипра и Фиджи, включая даже самых цивилизованных и проницательных из них вроде первого президента Чехословакии Томаша Масарика34 [40]. Цейлон был совершенно уникальной страной, где последователи школы буддизма

Масарик Томаш Гарриг (186^1937) - один из самых выдающихся людей в истории чешского государства3 философ и ученый, основоположник и первый президент независимой Чехословакии.

584

 

Тхеравада35 составляли подавляющее большинство населения. Буддийские монахи придавали особое значение сплаву сингальского этнического происхождения и культуры с учением Тхеравада и считали весь остров Цейлон священной территорией буддизма. И если тамилы опасались сингальского господства, то сами сингальские националисты ощущали себя национальным меньшинством, которому грозит опасность в преимущественно индусском регионе.

С первой половины 1950-х годов политическая борьба партий внутри сингальского сообщества шла уже на конкурентной и демократической основе. Партия свободы Шри-Ланки (ПСШЛ) победила на выборах 1956 года с националистической программой, где в числе прочего предлагалось признать сингальский язык единственным государственным языком. Это неизбежно привело к резкой радикализации тамильских настроений. Политика ПСШЛ вызвала тамильские протесты в парламенте, погромы среди тамильского населения и конкуренцию между двумя сингальскими партиями за голоса националистически настроенных избирателей. Когда лидер партии Соломон Бандаранаике36 попытался отойти от конфронтации с тамилами, его прикончили националистические экстремисты из его собственного лагеря. После того как на выборах 1965 года победила Объединенная национальная партия, она тоже попыталась восстановить modus vivendi с тамилами, однако эти попытки прекратились после яростного возмущения и протестов сингальского населения. В 1976 году было образовано основное тамильское вооруженное движение сопротивления - Тигры освобождения Тамил-Илама. В первой половине 1980-х годов тамильский терроризм и адекватные по жестокости ответные действия преимущественно сингальских вооруженных сил Шри-Ланки практически привели к партизанской войне, которая между 1987 и 1993 годами унесла 40 000 жизней только в северо-восточной части острова.

Сравнение последствий распада империи в Индии и на Цейлоне служит печальным напоминанием о том, что если трав-

1 Ткеравада (Учение старейших} - самая ранняя школа в буддизме, которую образовали последователи Будды сразу после его смерти.
' Бандаранаике Соломон (1899-1959) - премьер-министр Цейлона в 1956-1959 годах, в 1951 году основал Цейлонскую партию свободы.

585

мы, нанесенные процессом деколонизации, могут повлечь за собой десятилетия насилия и нестабильности, то и сравнительно спокойный характер этого процесса отнюдь не гарантирует этнического мира. История Шри-Ланки служит также поводом вспомнить о том, что нельзя винить империю и ее наследие во всех последующих бедах страны. Политическая система, допускающая неограниченную власть только одной партии и, следовательно, одного народа, представляет огромную угрозу для многонационального общества. Хотя при имперском правлении конфликт между народами той или иной страны мог принимать более изолированные и вялотекущие формы, он все равно в некоторой степени был следствием процесса модернизации, начавшегося до распада Британской империи и продолжавшегося после ее распада. Во многих традиционных обществах разные народы живут в сельских районах в непосредственной близости друг от друга и не имеют при этом практически никаких сношений, но постепенно современные коммуникации, торговля и урбанизация делают невозможной эту изоляцию. В Шри-Ланке после обретения независимости, так же как и в Богемии девятнадцатого века, модернизация характеризовалась массовым образованием, конфликтами вокруг государственного языка и конкуренцией за рабочие места (преимущественно на государственной службе). 87-процентная грамотность, достигнутая в Шри-Ланке к 1981 году3 особенно обострила эту последнюю проблему, В стране, где половина всех рабочих мест предоставлялась государством, внутри образованного молодого поколения возникла жесткая конкуренция за трудоустройство. Молодые люди, потерпевшие поражение в этой отчаянной и бесплодной борьбе, оказались превосходными кадрами для террористов. Молодые сингальские террористы с поразительной легкостью переходили от вооруженного революционного троцкизма к радикальному антитамильскому национализму. Помимо радикализма и межэтнического насилия существовали и другие проблемы, до некоторой степени общие для всех стран третьего мира независимо от того, прошли они через период имперского правления или нет. Сюда относятся бедность, быстрый рост населения и отвратительное управление экономикой со стороны правительств, использующих национальные богатства для подачек своим приближенным, удержания власти и удовлетворения собственных нужд-

586

После Советского Союза

ЭТА КНИГА БЫЛА НАПИСАНА ЧЕРЕЗ ВОСЕМЬ ЛЕТ после распада Советского Союза. Восемь лет после падения империи Габсбургов ликующая Европа провела в «духе Локарно». Договор, заключенный в Локарно в 1925 году, казалось, положил конец как международной нестабильности, имевшей место после 1918 года, так и противоречиям, явившимся главной причиной Первой мировой войны. Благодаря весомой помощи процветающей Америки европейская экономика в это время быстро восстанавливала свои силы, подталкиваемая ультра-экспансионистскими, оптимистичными и жадными до прибыли настроениями на Уолл-стрит. Оставалось еще четыре года до краха мировой экономики, и еще четыре -до прихода к власти Гитлера. Вторая мировая война и уничтожение евреев были еще дальше за горизонтом.

Спустя восемь лет после коллапса Османской империи на Балканах царило спокойствие. То же самое можно сказать и о бывших османских территориях в Азии и Африке. Что же касается последней, то ей оставалось еще двадцать лет до окончания британского и французского имперского правления. Спустя восемь лет после того, как независимость была дарована Индии - сердцу Британской империи, - Суэцкий кризис еще не разразился, и резкое ослабление британской экономической мощи было еще впереди. Внутри индийского субконтинента объединенному государству Восточного и Западного Пакистана, созданному в нарушение всех законов геополитической и этнической логики, еще оставалось шестнадцать лет жизни. Восемь лет после обретения независимости большая часть британских колоний (за исключением Африки) провела под управлением бывшей колониальной элиты, как правило, англоговорящей и получившей европейское образование, а также способной обеспечить этнический мир при помощи закулисных сделок с элитами национальных меньшинств. Эпоха действительно массовой политики и популистского национализма еще не пришла.

Так что эти восемь лет в постимперском советском контексте можно считать только самым начальным этапом. Будущее, без сомнения, преподнесет еще массу сюрпризов. Тем не менее первые годы независимости важны как раз в том смысле, что

587

 

можно увидеть, какие события произошли за это время, а какие - нет. Причем речь идет не только разнообразных событиях в частной жизни миллионов людей, но и о событиях общественного значения, которые зачастую имеют очень далеко идущие последствия, В начале двадцать первого века, например, мы еще не разобрались до конца с разделом Палестины и Кашмира, начавшимся в 1947-1948 годах.

За последние восемь лет в шести из пятнадцати бывших советских республик наблюдались значительные вспышки насилия. Это Молдова, Таджикистан, три закавказские республики (Грузия, Армения и Азербайджан) и, наконец, сама Россия37. Эти события часто были ограничены довольно небольшими районами, и в них принимала участие относительно небольшая часть населения. По сравнению с другими распавшимися империями было пролито на удивление не много крови. Во всяком случае, не произошло таких неописуемых жестокостей, которые уничтожили или согнали с насиженных мест большую часть мусульман в одних регионах бывшей Османской империи и практически всех христиан - в других. Распад советской империи не сопровождался мировой войной, как это случилось с империями Габсбургов, Романовых и гитлеровским рейхом. Мы не видели того масштабного кровопролития, которое сопровождало раздел Индии, не говоря уже о войнах во Вьетнаме и Алжире, положивших конец Французской империи. Важно понять, почему этого кровопролития не произошло.

Наиболее важной причиной представляется то, что сама Россия сыграла главную роль в уничтожении своей империи. Это совершенно не означает, что в 1990-1991 годах большинство русских хотели уничтожить Советский Союз. Они просто не хотели приносить дальнейшие жертвы во имя его сохранения и рассчитывали получить более выигрышное положение внутри Союза. Даже Борис Ельцин и его соратники в принципе не возражали против его существования. Но их борьба с всесоюзным правительством, их стремление взять в свои руки его власть и богатства послужили основными факторами коллапса импе-

Разумеется, этот список не полон. Автор, в частности, забывает упомянуть о достаточно серьезных вспышках насилия в Прибалтике, Узбекистане и других среднеазиатских республиках.

588

рии в 1991 году. Сам Ельцин также был одним из главных препятствий, о которые споткнулся августовский путч 1991 года, чьей главной целью было спасение империи, Ельцин впоследствии возглавил переговоры в Беловежской Пуще с Украиной и Белоруссией, приведшие к распаду Союза. Среди других империй нет прецедентов такому развитию событий - пожалуй, самым близким аналогом может служить революция 1974 года в португальской метрополии, которая привела к быстрому обретению независимости португальскими колониями. Однако в португальском случае, так же как и во французском и голландском, обретению независимости предшествовали годы ожесточенных военных действий, вызванных недвусмысленным желанием метрополии сохранить империю. Даже британцам пришлось проводить длительные арьергардные полицейские акции и ограниченную войну в Малайе, чтобы оттянуть наступление независимости или хотя бы добиться того, что это произойдет на приемлемых для Британии условиях. Другие государства развязывали мировые войны, для того чтобы сохранить или усилить империю* Тогда как Россия под управлением Ельцина демонтировала советскую империю, предоставив Белоруссии и пяти среднеазиатским республикам независимость, несмотря на недавнее и отчетливо выраженное желание их элит и населения остаться в Союзе, В мартовском референдуме 1991 года, прошедшем (надо отметить, не вполне корректно, поскольку было задано больше одного вопроса) в девяти советских республиках из пятнадцати, 76,4 процента голосовавших (из 80 процентов явившихся на референдум), что составило подавляющее большинство в Белоруссии и Средней Азии, высказались за сохранение Союза. Неудивительно, что независимость, предоставленная им Москвой всего лишь через девять месяцев, оказалась шоком.

Политика ельцинской России является также причиной еще одной загадки - относительно спокойного отношения 25 миллионов русских к тому, что после распада Советского Союза они неожиданно оказались национальным меньшинством в иностранных государствах. В британском и французском случаях значительно меньшие общины протестантов Ольстера и pieds noirs (французских поселенцев в Алжире) ожесточенно сопротивлялись такой перспективе, причем в Ольстере даже

589

успешно. Подобно многим мусульманским меньшинствам Европы, pieds noirs не только с оружием в руках боролись за сохранение империи, но в конце концов практически перестали существовать как отдельная община. В советском случае почти никто из русских граждан не был убит или выдворен по национальному признаку из четырнадцати республик бывшего СССР38. По иронии судьбы наибольшие жертвы русское население понесло от рук Российской армии и авиации в Грозном, когда тысячи мирных жителей были убиты во время военной операции, проведенной с целью удержания Чеченской Республики в составе России, Но в большинстве бывших советских республик русские стали гражданами второго сорта, а в Латвии и Эстонии большая часть русского населения оказалась даже не полноправными гражданами, а всего лишь резидентами. Более того, те секторы экономики, где работало большинство русских (как правило, тяжелая и оборонная промышленность), были наиболее сильно поражены коллапсом Союза и последующей экономической депрессией, В похожей ситуации оказались в период между двумя мировыми войнами богемские немцы. Столкнувшись с этими обстоятельствами и опасаясь враждебности местного населения, многие русские (главным образом из Средней Азии), большинство которых составляла получившая образование молодежь, эмигрировали назад в Россию. Но к концу 1999 года в четырнадцати независимых республиках более 90 процентов русских оставались на своих местах, и только в Молдове русская община совершила успешную попытку отделения.

Одной из причин покорности русской диаспоры послужило то, что она не получила никаких гарантий того, что ее сопротивление будет хотя бы в какой-то мере поддержано ельцинской Москвой, и это выглядело ярким контрастом поддержке, которую до 1914 года британские консерваторы оказывали унионистам Ольстера или Париж - алжирским pieds noirs. Незадолго до распада Советского Союза Ельцин объединился с другими ре-

*н На наш взгляд, и здесь автор, мягко говоря, не совсем точен. Достаточно хотя бы вспомнить кровавые события в Таджикистане и практически полный исход оттуда русского населения. Из 398 тысяч русских, проживавших в республике в 1989 году, сегодня осталось всего 68 тысяч.

590

 

формистскими республиканскими лидерами в противостоянии всесоюзному правительству во имя демократии и самоопределения. В январе 1991 года, в те драматические дни, когда Москва решила принять суровые меры в прибалтийских республиках, Ельцин отправился в этот регион для подписания договоров с независимо настроенными правительствами, что было очень ответственным политическим шагом. После развала Советского Союза в конце 1991 года ситуация существенно изменилась. Уже к 1993 году российские политические реалии не давали ни одному политическому лидеру возможности игнорировать плачевное положение русской диаспоры, в особенности отказ предоставления гражданства большинству русских в Латвии и Эстонии. Этот вопрос был поднят на повестку дня коммунистическими и националистическими оппонентами Ельцина и использовался ими тем более успешно, что сам Ельцин сыграл важную роль в разрушении Советского Союза и в образовании русской диаспоры. На парламентских выборах в декабре 1993 года ультранационалистическая партия Жириновского получила 22,9 процента голосов, выступая с программой, которая среди прочего делала акцент на защите русской диаспоры. Сам Жириновский, родившийся в Казахстане и настроенный против мусульман, был «аутентичным голосом бедного колониста, жалкого наследника правящей нации, который затаил обиды на все, что его окружает, будь то в Алжире, Южной Африке или Казахстане» [41] . Жириновский и его партия на деле оказались весьма эфемерным и легковесным явлением, но их требования защиты диаспоры попали, что называется, в «мейнст-рим» российской политической жизни. Ельцин и так уже склонялся по крайней мере к риторической поддержке диаспоры, а результаты выборов еще сильнее подтолкнули его в этом направлении. В 1994 году Ельцин опубликовал так называемые «Основные директивы»3* для государственной поддержки российской диаспоры, определяющие ряд мер по сохранению русского языка, культуры, школ и средств информации в ближнем зарубежье, как в Москве стали называть бывший Советский Союз.

9 Автор, по всей видимости, имеет в виду документ «Основные направления государственной политики РФ в отношении соотечественников, проживающих за рубежом».

591

Хотя эта программа была провозглашена с большой помпой, практически ничего не было сделано. Руки не дошли даже до таких дешевых и безопасных мер, как обеспечение бывшим россиянам доступа к российскому телевидению. Москва не была готова предпринять какие-либо практические шаги по оказанию помощи русской диаспоре. К 1994 году российские войска были выведены из Прибалтики, несмотря на заверения, что их вывод будет увязан с уступками балтийских народов русской общине. В свое время европейскими державами не предпринималось никаких шагов, чтобы удержать Гитлера от финансирования, вооружения и радикализации пангерманских сил в Австрии и Судетах в 1930-х годах. Точно так же и Москва не проявляла агрессивных намерений, когда события в соседних республиках давали повод к вмешательству. Из всех районов, где проживало русское большинство, утраченных в 1991 году, Крым был наиболее значимым местом для русских, отчасти вследствие своих природных красот и места, занимаемого им в русской литературе, но главным образом из-за огромных потерь, которые русские понесли во время обороны Севастополя в 1854-1855 годах и во время Второй мировой войны. Тот факт, что Крым до 1954 года входил в состав России и был затем передан Украине Хрущевым практически на ровном месте, только усугублял общее возмущение россиян. В 1994 году в Крыму набрало силу движение за отделение от Украины и союз с Россией, получившее на избирательных участках большую, хотя не слишком активную поддержку. Режим Ельцина демонстративно отказался иметь какие-либо дела с русским правительством в Симферополе, что послужило одной из причин его скорого и унизительного падения. Крымский премьер-министр Евгений Сабуров, отвечая на вопрос западного журналиста о перспективах возрождения русского империализма, сказал: «Вы думаете, что Россия будет платить по нашим счетам? На это так же мало шансов, как на поддержку Соединенных Штатов... Россия с 1991 года проводит изоляционистскую политику, не задумываясь серьезно о положении русских за границей. Все кончается разговорами* Так называемый русский империализм существует сегодня только на страницах ваших газет»40 [42],

См. сноску 13 к главе 6.

592

 

«Оплата счетов» действительно была одной из причин российской сдержанности. В условиях тяжелого финансового и экономического кризиса зависящая от займов Международного валютного фонда Россия, подобно Венгрии периода между двумя войнами, была вынуждена скрывать свое возмущение постимперским урегулированием, К 1995 году все давнишние мечты о решительной политике в ближнем зарубежье потерпели крушение после фиаско Российской армии в Чечне. Россия проявила перед лицом мирового сообщества не только финансовую и экономическую, но и военную слабость. Реальность того, чем обернулась эта война для молодых солдат Российской армии и для гражданского населения Чечни, которое подверглось жестоким бомбардировкам и артиллерийским обстрелам, стала очевидной во время леденящих кровь телевизионных репортажей из Грозного. Теперь о каких бы то ни было попытках восстановления империи уже не могло идти и речи. В любом случае после того, как Советский Союз распался на независимые государства, признанные международным сообществом, попытки Москвы мобилизовать русскую диаспору, а тем более поставить под сомнение суверенные границы могли оказаться чересчур дорогим удовольствием. Они неизбежно должны были раздражать республиканские власти и все мировое сообщество, в связи с чем неприкосновенность границ была возведена в ранг абсолютного принципа. Поскольку сама Москва провозглашала этот принцип в отношении чеченцев, татар и других национальных меньшинств в пределах Российской Федерации, нарушение этого принципа за ее пределами показало бы международному сообществу несерьезность ее намерений и вызвало бы внутреннюю нестабильность, К тому же Ельцин и его министры не были серьезно заинтересованы в изменении границ или помощи русской диаспоре - у них было гораздо больше приоритетов внутри России, Экономическая стабилизация и реинтеграция в мировую экономику были приоритетами, ко-торые могли быть поставлены под угрозу авантюрами или нестабильностью в ближнем зарубежье. Все правительства при Ельцине были слишком разобщены, озабочены фракционной борьбой, часто коррумпированы и глубоко погружены в личные интересы, чтобы беспокоиться о какой-то иной политике, кроме соответствующей моменту риторики, по отношению к русской диаспоре.

593

 

В других бывших империях сама диаспора зачастую могла сделать гораздо больше, для того чтобы ее голос был услышан. Однако русская диаспора состояла из людей, приученных веками к безропотному подчинению правительству и традиционно отрицающих возможность открытого высказывания своих интересов и выдвижения лидеров для их защиты. В Советском Союзе не было эквивалента тем гражданским группам, свободной прессе или парламентским институтам, которые позволили, скажем, унионистам Ольстера получить значительное политическое влияние, В Советском Союзе не было конкурирующих партий, позволяющих различным националистическим движениям мобилизовать массы для поддержки своего радикализма. Русские в нерусских республиках Союза даже не имели своих собственных теоретически автономных территориальных институтов, в отличие от местных национальных меньшинств: в эпоху Горбачева эти последние использовали местные правительственные институты для выдвижения требований подлинной автономии и для защиты своих интересов. Самым близким эквивалентом таких институтов для русских за пределами России были большие фабрики и заводы, на которых они работали: эти так называемые всесоюзные предприятия подчинялись непосредственно московским министерствам, как правило, управлялись русскими директорами и были преимущественно укомплектованы русскими рабочими. Со своими собственными жилыми домами, школами и учреждениями культуры они составляли отдельный мир. Однако после коллапса Советского Союза связь с Москвой прервалась, предприятия были поражены экономическим кризисом и никак не могли защитить своих русских сотрудников от тягот республиканского правления.

До августа 1991 года здравый смысл подсказывал русской диаспоре оставить большую часть проблем по защите Союза московскому правительству. Центральные власти имели в своем распоряжении огромные армейские и полицейские силы, и представлялось совершенно невероятным, что они останутся стоять в стороне, когда Союз будет разваливаться. В дополнение мартовский референдум 1991 года, казалось, подтвердил, что в тех республиках, где в основном была сконцентрирована русская диаспора) ни коренное население, ни большая часть республиканской элиты не хотели независимости. В прибал-

594

тийских республиках, где коренное население совершенно очевидно было настроено на отделение от Союза, большая часть русской диаспоры полагала, что выиграет от экономического процветания, которое ожидалось после обретения независимости; кроме того, до распада Союза прибалтийские народные фронты нуждались в поддержке русского населения и даже не заикались в то время о непредоставлении гражданства большей части русской общины, что произошло чуть позже в независимых Латвии и Эстонии, В Латвии и Эстонии, так же как и везде в Советском Союзе, после августа 1991 года ситуация изменилась стремительно, и положение диаспоры стало иным, прежде чем она успела к этому приготовиться. Как только республики получили независимость, любое проявление русских сепаратистских или даже просто националистических настроений активно не одобрялось, чтобы не сказать подавлялось, новым режимом. В некоторых республиках, прежде всего в Средней Азии, демократия едва ли существовала или очень быстро сошла на нет, что практически не оставляло русским шансов на создание политической организации, которая смогла бы защищать их интересы. В Латвии и Эстонии, где, наоборот, демократия была очень развита, отсутствие у большинства русских гражданства лишало их права голоса. Таким образом, и там и там русские меньшинства оказывались без социальной и полита-ческой защиты. В этих обстоятельствах возможности для проведения успешных коллективных акций были ограничены, и каждому человеку приходилось решать для себя лично, готов ли он смириться с существующим порядком или ему следует эмигрировать в Российскую Федерацию, образовавшуюся в декабре 1991 года после распада Советского Союза.

Мобилизация русской диаспоры для эффективных политических акций затруднялась также другими, более глубокими факторами. Русский национализм и чувство русской национальной идентичности в 1990-х годах были в глубоком упадке. По очевидным историческим причинам русская политическая идентичность никогда не могла бы возникнуть на основе французских или английских идей гражданства, участия в политической жизни страны или гражданских прав. Однако русский национализм не был также похож и на типичный восточноевропейский этнический национализм, основанный на возмущении имперскими порядками маленького народа и на беспокой-

595

 

стве о сохранении языка, культуры и самостоятельного национального существования, В течение многих веков в России проживало множество народов. Была создана высокая культура, базирующаяся на русском языке. Эта культура всегда была космополитической и имперской. Мировое значение и престиж как имперского государства, так и высокой имперской культуры стали частью русской ментальности и всего комплекса ощущений, составляющего понятие «русский человек». Сюда же входило сознание того, что многие народы нерусского этнического происхождения в различной степени разделяют эту ментальность и идентичность. Само имперское государство играло значительно большую и самостоятельную роль в определении национальной идентичности, чем где бы то ни было на Западе,

Как мы уже убедились, даже в 1914 году русские не были по-настоящему единой нацией. Культурная пропасть между элитой и крестьянством была слишком глубока, а споры внутри образованной части общества о том, какие именно институты, ценности и символы действительно определяют природу русского человека, были слишком ожесточенными. Создание стабильной русской идентичности в двадцатом веке затруднялось еще и тем, что царское и советское видение империи часто находились в конфликте: советская идентичность не могла быть просто построена на царской основе. После трех поколений коммунистического правления советская русская идентичность стала набирать силу к 1970-м годам. Однако этой идентичности при Горбачеве был нанесен значительный ущерб, когда населению стало ясно, что Советский Союз безнадежно отстал от Запада в экономическом соревновании, и были разоблачены ужасные преступления, совершенные режимом в прошлом для построения этого неудачного варианта общества будущего. Отчасти по этой причине, когда консервативные чиновники и управленцы пытались мобилизовать русскую диаспору встать в строй так называемых интернациональных фронтов для защиты коммунистического режима и Советского Союза, они встретили мало энтузиазма. Но столь широко распространенные надежды на лучшую жизнь в постсоветском мире независимых республик вдребезги разбились во время экономического кризиса 90-х годов, и ностальгия по старому советскому порядку расцвела в русской диаспоре даже сильнее,, чем в самой России. К тому времени, однако, рас-

596

пад Союза стал свершившимся фактом, и даже те, кто сожалел об этом больше других, понимали, что его восстановление невозможно.

Создание постсоветского чувства русской идентичности в диаспоре было непростым делом. Чувство общих советских ценностей и лояльности объединило многих людей, которые по этническому происхождению не были русскими. Многие из этих людей считали русский своим первым языком, преклонялись перед творчеством Александра Пушкина и русским культурным наследием. Это совершенно не обязательно делало из них русских в узкополитическом смысле слова и не гарантировало, например5 что они будут приветствовать попытки возрождения элементов досоветской идентичности, будь то православие, казацкие организации или ностальгия по царской военной традиции. Еще меньше они были расположены чувствовать лояльность по отношению к постсоветской России, ее символике или лидерам. Действия государства в 1990-х годах не прибавили ему легитимности в их глазах, И наконец, меньше всего Ельцин и его правительство заслужили лояльность русской диаспоры, которую они в 1991 году бросили на произвол судьбы и с тех пор не вспоминали о ней. В любом случае в некоторых районах, например в угледобывающем Донбассе на Восточной Украине, местная лояльность и идентичность были сильнее, чем любые чувства по отношению к новому украинскому и российскому государству. А растущее недоверие к политической верхушке национальных государств, отношение к ним, и особенно к их столицам, как к кровососам и эксплуататорам только подстегивали эту региональную идентичность. Смешанное чувство постсоветской русской идентичности часто имело весьма приземленные последствия. Например, оказалось, что на Украине русский национализм и советская лояльность во многом противоречили друг другу. Националистическое желание отделить от Украины и присоединить к России некоторые регионы востока и юга (в частности Крым) было больным вопросом для украинской коммунистической партии, большинство членов которой родным языком считали русский. Такой поворот событий только сильнее разжег бы пламя украинского национализма, ослабил и разделил украинское русскоговорящее население и навсегда похоронил бы возможность восстановления русско-украинской федерации.

597

турки попытались бы разделить между собой остальные части России, российские элита и население, возможно, ответили бы на это в турецком стиле. Но 1990-е годы не предложили русскому национализму никакой очевидной угрозы, против которой стоило бы объединяться, и никакого врага, которому надо было противостоять. Отчасти поэтому конец империи в России не принес с собой, как в Турции, второе дыхание и возрождение националистических чувств, на что в 1988-1991 годах так горячо надеялись многие из ее приверженцев. С другой стороны, не только отсутствие внешних врагов и агрессоров, но и запутавшийся, противоречивый и недоразвитый сегодняшний русский национализм сам по себе внес большой вклад в распад империи, который, по крайней мере до сих пор, видится менее ужасным, чем все более ранние прецеденты и чем можно было ожидать, принимая во внимание природу советского режима.

Поведение российского государства и русских, вне всяких сомнений, является самым важным фактором в этой странной истории коллапса и постимперской ситуации в России. Однако прочие факторы также оказали свое влияние на относительно мирную кончину империи. Прежде всего здесь следует отметить федеративную систему, сыгравшую такую большую роль в развале СССР, - именно она помогла во многих случаях произвести раздел относительно гладко и без применения насилия. При советском федерализме пятнадцать союзных республик имели ряд правительственных институтов, укомплектованных в основном хорошо образованными национальными кадрами. Республики имели также вполне определенные границы. Мартовские выборы 1990 года дали реальную демократическую легитимность одним республиканским правительствам и ее видимость - другим. Власть в республиках в 1991 году не была захвачена силой или при помощи вооруженного восстания. Как бы то ни было, независимость была в декабре 1991 года получена от Москвы законно образованными правительствами, которые также в большинстве случаев были в состоянии осуществлять полный и эффективный контроль над республиканской территорией. Между вновь созданными политическими образованиями не произошло внезапной и поспешной демаркации границ, оказавшейся столь фатальной в индийском случае в 1946-1947 годах. Разумеется, в попытках приспособиться к новой для себя ситуации независимости в постсоциалистическом

601

Ситуация еще больше запутывалась тем, что сама Российская Федерация только на одну пятую состояла из русских и ей приходилось в придачу иметь дело с рядом сильных националистических движений внутри своих нерусских и нехристианских меньшинств.

Российское государство не могло называть себя исключительно русским по национальному составу, поскольку это могло привести к законному недовольству татар, башкир, якутов и ряда северокавказских народов. Генерал Александр Лебедь, кандидат в президенты на выборах 1996 года, спрашивал: «Что есть национальная политика в России? 132 нации и народности, православие, католицизм, мусульманство, буддизм, иудейство, масса сект. Что может объединить, чем можно скрепить эту огромную, разноязычную, разноплеменную массу? Какие струны в совершенно разных человеческих душах надо задеть, чтобы без насилия понудить людей мирно сосуществовать а не уничтожать друг друга? Национальный вопрос в России не закрыт» [43].

Другими словами, избавившись от империи, Россия так и не стала национальным государством. И, принимая во внимание многонациональный состав Российской Федерации, это действительно было так. Еще более справедливо это было по отношению к российской элите, которая совершенно не имела привычки воспринимать свою страну в узком этническом смысле*

Существовала значительная разница между ощущениями русского народа во время коллапса империи и ощущениями немцев после 1945 года. Немцы потерпели сокрушительное поражение в затяжной войне, которая принесла им огромные страдания. Вражеские армии оккупировали Германию. Они заставили немцев признать преступления нацистского режима. Впоследствии наступило эффектное экономическое возрождение и беспрецедентный уровень процветания. В советском случае конец империи наступил неожиданно, в мирное время, практически моментально и при минимальном иностранном вмешательстве. Поэтому было так трудно его адекватно воспринять. Эмиль Паин41, который сам был фигурой, определяющей политику Москвы в отношении русской диаспоры, гово-

41 Паин Эмиль - доктор политических наук, профессор Института социологии РАН, бывший советник президента России.

598

 

рит, что «это делает процесс полного распада сильного когда-то государства совершенно необъяснимым для простого человека, а русским меньшинствам становится еще сложнее привыкнуть к мысли, что их жизнь в чуждой этнической среде никогда не будет прежней. Некоторые русские все еще лелеют надежду на то, что в один прекрасный день все вернется на свои места и вновь возникнет единое государство»42 [44].

Отношение русского народа к событиям 1990-х годов несколько напоминает самоощущение австрийцев после 1945 года. Население пресытилось империями и бесконечными жертвами во имя Истории и других великих начинаний. Вторая Австрийская Республика завоевала лояльность своего народа, прежде всего обеспечив его процветание. Постимперская Россия определенно может сделать то же самое. Если России посчастливится пережить экономический бум, сопоставимый с европейскими 1950-1960-ми годами, то демократические институты, национальные границы и государственные институты Российской Федерации получат огромную легитимность в сердцах народа, поколения которого были измучены страданиями и лишениями, народа, озабоченного в настоящее время лишь своими личными целями и повышением собственного благосостояния. Националистические и коммунистические интеллектуалы будут по-прежнему маячить на окраинах политической жизни, но ядро российской элиты будет концентрировать свои усилия на обогащении, чем оно фактически уже занято в настоящее время. Экономический коллапс и разочарование в западном капитализме, сопутствующие концу империи, создали нездоровую атмосферу в политической элите и отдалили ее от общества. Простые люди слишком заняты проблемой собственного выживания, чтобы беспокоиться о политике, но цинизм и разочарование заходят гораздо дальше этого. В советское время население не могло стоять в стороне от политики или общественной жизни, что было типично для патриархального дореволюционного крестьянства. Напротив, народ постоянно собирали для участия в митингах и демонстрациях, для принятия коллективных деклараций о приверженности идеям социализма, что во времена Брежнева выглядело неис-

 

См. сноску 13 к главе 6.

599

мире республиканским правительствам неминуемо пришлось столкнуться со многими проблемами. Тем не менее мощность государственных институтов и большое количество хорошо обученных чиновников в бывших советских республиках не могли идти ни в какое сравнение со слабыми государственными структурами, существовавшими накануне обретения независимости в странах Ближнего Востока или Африки,

Однако советский федерализм все-таки не смог обеспечить мирный переход к независимости во всех республиках, и сейчас самое время рассмотреть отдельные случаи, сравнить их между собой, а также с примерами из истории разрушения других империй.

Молдова - это маленькая республика на юго-западной окраине бывшего Советского Союза, расположенная между Украиной и Румынией, Река Днестр делит ее на меньший восточный регион (Приднестровье) и на значительно больший западный (собственно Молдова), Приднестровье в течение последних двухсот лет - как при царском, так и при советском режиме - входило в состав империи, а остальная часть Молдовы с 1918 по 1940 год принадлежала Румынии, В 1989 году 14 процентов населения Приднестровья составляли украинцы, 13 процентов - русские, причем, как это было принято в Советском Союзе, многие украинцы, проживающие за пределами своей собственной республики, считали русский своим первым языком и отождествляли себя с русскими, хотя это было, скорее, принадлежностью их советской, а не русской идентичности, В Южной Молдове 150 000 гагаузов - турок по этническому происхождению и православных по вероисповеданию - служили напоминанием о том, что этот регион когда-то был частью Османской империи и что даже после многолетних войн и этнических чисток в Юго-Западной Европе по-прежнему отсутствовало четкое деление на однородные нации, определяемые языком, религией и культурой. Тем не менее румыны Молдовы имели свою собственную, отдельную от румынской идентичность, отчасти из-за славянского влияния, но в основном из-за того, что не входили в состав получившего в девятнадцатом веке независимость Румынского королевства, когда там формировалась национальная идентичность. Сохранит ли Молдова в конце концов свою независимость или сольется с Румынией, зависит от множест-

602

 

кренней и циничной показухой даже в глазах полуинтеллигентных участников этих мероприятий. Им внушали также, что только с помощью слепой веры в политику партии и активного участия в коллективных мероприятиях можно проложить дорогу в счастливое будущее. Нынешняя демократия также во многом представляется режимом помпезного пустословия и нарушенных обещаний, режимом, прикрывающим коррупцию, вопиющее и противозаконное неравенство, массовую нищету и преступность.

Что касается воздействия на народы метрополии, то коллапс Британской и советской империй едва ли можно поставить на одну доску. Британские элиты, конечно, тоже до известной степени были дезориентированы победой в войне, за которой последовало резкое падение относительного могущества и международного статуса. Но для того чтобы почувствовать всю полноту сравнения с Советским Союзом, попробуйте представить себе, как сказался бы на британцах внезапный и мгновенный коллапс империи в тот самый момент, когда она казалась вполне стабильной, сопровождаемый одновременным отделением Шотландии (Украина) и Уэльса (Белоруссия), дезинтеграцией как монархии, так и парламентского правительства, а также экономическим кризисом, более мощным, чем Великая депрессия 1930-х годов. Сравнения с Турцией в этом контексте также не слишком уместны. Более ста лет упадка и постоянных неудач породили в народе определенную усталость от империи, не говоря уже об общем ощущении неизбежности коллапса. К тому же дезинтеграция стала результатом очередного поражения в войне, чей приговор не подлежал обжалованию. Правда, затем наступил короткий период противоречий между имперской османско-мусульманской и национальной турецкой идентичностью, что отчасти напоминает постсоветскую ситуацию. Более того, основная часть турецкого населения также была озабочена преимущественно личными проблемами жизни и удовлетворением материальных потребностей.

Однако в турецком случае ситуация довольно быстро изменилась, поскольку сразу после коллапса империи ее извечные враги попытались вторгнуться и аннексировать исконные земли нации. Против такой угрозы турецкий национализм сумел собраться с силами, обрести единство и героических лидеров. Если бы американцы захватили Москву, а поляки, китайцы и

600

ва разнообразных обстоятельств. События могут повернуться в любую сторону. Поскольку международные границы изменить не так легко> в настоящий момент лучше всего предположить, что политическая конъюнктура и инерция удержат Молдову от слияния с Румынией,

Как и везде в Советском Союзе, правление Горбачева поощрило рост этнического национализма в Молдове и подорвало правящую коммунистическую олигархию. Румынская община, обладающая численным превосходством, в 1989 году сделала румынский государственным языком, снова ввела в употребление латинский алфавит и впоследствии приняла такой же флаг и гимн, как и в Румынской республике. Это вызвало яростные протесты славянского меньшинства, которое преобладало во многих городах, но главным его оплотом было Приднестровье, К тому времени, когда после провала августовского путча 1991 года Молдова объявила о своей независимости, Приднестровье уже отделилось de facto, имея за спиной сильную поддержку центральных властей в Москве. Ядром славянского движения за отделение были расположенные в Приднестровье крупные предприятия оборонной и тяжелой промышленности - все они напрямую подчинялись всесоюзным министерствам. Существенную поддержку оказал также дислоцированный в Приднестровье советский военный гарнизон.

Здесь напрашиваются очевидные параллели с Ольстером и турецким Кипром. Когда империя разваливается, в приграничной провинции потомки переселенцев из метрополии отделяются и воссоединяются со своей исторической родиной, которая когда-то была центром империи, а ныне стала национальным государством. Тот факт, что отделение славян в Приднестровье оказалось во многом реакцией на угрозу союза Молдовы с Румынией (энозис), казалось бы, делает греческие и ирландские параллели еще более очевидными. Тем не менее эти параллели не так очевидны, как представляется на первый взгляд. В данной ситуации присутствовал вдобавок весьма специфический постсоветский элемент. Молдавский народный фронт, как и почти все республиканские оппозиционные движения, выросшие как грибы при Горбачеве, объединил склонных к национализму интеллектуалов с более прагматичными деятелями из аппарата компартии. Борьба фракций в этом аппарате оказала огромное воздействие на всю историю обрете-

603

ния независимости и ее последствия. В молдавском случае бессарабская фракция коммунистической элиты, которой приднестровские коммунисты постоянно переходили дорогу в высшие эшелоны власти, решила воспользоваться случаем, чтобы захватить эту власть в свои руки, В ответ коммунистическая элита Приднестровья создала движение за отделение региона. В результате Молдова оказалась разделенной de facto, начались сперва незначительные вспышки насилия, которые в 1992 году переросли в полномасштабную войну на берегах Днестра, в которой только с молдавской стороны погибли 1000 человек, а более 30 000 беженцев были вынуждены покинуть свои дома. На сегодняшний день в этом регионе больше не происходит этнических чисток, но не происходит и никакого реального движения навстречу друг другу. И славянское меньшинство Молдовы, и - в большей степени - румыны Приднестровья, составляющие 40 процентов населения, подвергаются дискриминации. Поэтому возобновление насилия и этнических столкновений никого не удивит. Между тем в Молдове, как и почти везде в бывшем Советском Союзе, после распада империи сотрудничество националистически настроенной интеллигенции и реформистской коммунистической элиты заметно ослабло. Власть находится в руках прежней номенклатуры, на самом верху стоят те же люди, которые верховодили в молдавской коммунистической партии за два года до независимости. С другой стороны (и это тоже типично для бывшего Советского Союза), националистически настроенная интеллигенция «широко представлена в большей части главных культурных и образовательных институтов Молдовы. Одним из основных источников поддержки панрумынских партий являются университетские профессора и школьные учителя, поэтому никак нельзя недооценивать влияние педагогов на формирование политических взглядов будущих избирателей Молдовы» [45].

На юге Россия граничит с пятью среднеазиатскими республиками - Казахстаном, Узбекистаном, Кыргызстаном, Туркменистаном и Таджикистаном. Их проблемы после 1991 года очень часто напоминали проблемы бывших европейских колоний в третьем мире. Они были беднейшими из всех советских республик, но имели далеко превосходящие остальных показа-тели рождаемости и, следовательно, постоянно растущее коли-

604

 

чество беспокойных молодых людей, конкурирующих за неадекватное количество орошаемых земель и ограниченное количество жилья и рабочих мест в городах, А нетерпеливые и разочарованные молодые люди, как правило, являются сторонниками политического насилия, В Средней Азии очевидной мишенью для их гнева должна была стать гораздо лучше трудоустроенная и обеспеченная городским жильем русская диаспора. Экономика Средней Азии сильно зависит от единственного экспортного товара - хлопка, и это опять-таки хорошо знакомая постколониальная ситуация. Запасы нефти, газа и минерального сырья сулят будущее процветание Туркменистану, Казахстану и Узбекистану, Но для того чтобы привлечь иностранные инвестиции, нужна политическая стабильность, сколько-нибудь приемлемый уровень коррупции, хотя бы некоторая уверенность в том, что взаимообязывающие контракты и соглашения будут хоть в какой-то степени соблюдаться, а также средства для безопасной транспортировки нефти и газа по трубопроводам. Ни одно из этих условий на сегодня не может считаться выполненным, К тому же поток нефтедолларов еще не является гарантией политической стабильности, в чем смог убедиться последний шах Ирана43. Огромные долларовые прибыли от экспорта сильно поднимают политические ставки, обеспечивая процветание тем, кто контролирует ключевые правительственные позиции. Провинции, богатые нефтью, особенно если они уже обладают самостоятельной идентичностью, становятся практически неподконтрольными центральному правительству. В тех странах, где элита неподвластна контролю демократии или правовым нормам, чужда патриотическим соображениям и не чувствует никаких обязательств перед своим народом, доходы от нефти, газа и минерального сырья оседают в частных иностранных банках на счетах небольшой, сверхбогатой и часто экспатриированной руководящей клики. Такое положение вещей не только никак не отражается на доходах основной массы населения, но и вполне может привести местную экономику к полной катастрофе из-за колебаний курса валюты и нерегулярных доходов от экспорта.

Мохаммед Реза Пехлеви (1919-1980) - шах Ирана в 1941-1979 годах. В 1979 году свергнут религиозными экстремистами и изгнан из страны.

605

 

Не говоря уже об окончательном уничтожении общественных понятий политической морали, честности и патриотизма. Наглядный пример подобной ситуации в стране представляет Нигерия, и она, к сожалению, в этом отношении не уникальна.

Среднеазиатские республики традиционно были исламскими, хотя влияние религии всегда сильнее ощущалось в городах и густонаселенной Ферганской долине, чем среди казахских, туркменских и киргизских кочевников, В советское время ислам сдал свои позиции, хотя не так сильно, как христианские религии. Независимость принесла очевидные признаки возрождения ислама. Прежняя коммунистическая элита, управлявшая новыми независимыми государствами, наконец признала, что ислам играет важную роль в жизни и сознании многих людей и что он совершенно необходим для создания постсоветской национальной идентичности. Однако руководство республик сильно опасалось, как бы исламский фундаментализм, бурно развивающийся в большинстве регионов к югу от Средней Азии, не вышел из-под их контроля. А это с большой долей вероятности могло произойти, если бывшая имперская элита оказалась бы не в состоянии справиться с нарастающим экономическим кризисом, и особенно в случае раскола внутри самой элиты*

Как и в большинстве бывших колоний третьего мира, чувство национальной идентичности в среднеазиатских республиках развито довольно слабо. Эти новые государства были созданы советскими декретами. Со времени их создания в 1920-х годах у элиты порой возникало ощущение государственности, однако местная лояльность оставалась очень сильной, особенно среди народных масс. Только в Узбекистане существовала подлинная традиция государственности. Но Узбекская республика была создана на основе бывшего Бухарского эмирата, к которому при создании Узбекистана в 1920-х годах были присоединены бывшее Хивинское ханство и части царского Туркестана, что привело к подковерному, но от этого не менее ожесточенному соперничеству между главными городами и регионами республики. Положение с государственными традициями бывших кочевников Казахстана, Кыргызстана и Туркменистана обстояло еще хуже. В лучшем случае в доимперские времена различные кланы и племена этих народов могли временно объединиться в военные союзы перед лицом внешней угрозы. Необъятные просторы Казахстана (16 миллионов человек, про-

606

живающих на площади, равной всей Западной Европе), а также горы и долины Кыргызстана способствовали подобной локализации интересов. Так же как и в Африке [46], в Средней Азии никогда нельзя сказать с определенностью, чем именно является то или иное объединение: старинной клановой и племенной общиной, группой, представляющей региональные интересы, или политической фракцией. Причем зачастую это могло быть все вместе в одном лице.

В таких обстоятельствах эффективное и сбалансированное управление регионами всегда затруднено, и становится еще труднее, когда иностранные инвестиции вливаются в немногие провинции, богатые запасами энергоносителей и сырья, а регионы и их элиты ожесточенно конкурируют между собой, чтобы добиться расположения центрального правительства. В тех бывших колониях, где режим стремится укрепить национальную идентичность, а образованная интеллигенция горит желанием служить делу национализма, некоторые фракции внутри элиты начинают соревнование за право называться лучшими националистами. «Когда северная кыргызская элита, в массе своей городская и адаптированная к русской культуре, унаследовала власть от коммунистического режима, наибольшую угрозу для нее представляли не русские и не узбеки, а те кыргызские националистические лидеры, которые поторопились объявить себя защитниками этнических кыргызских интересов» [47]. В республиках, где имеются большие русские и узбекские национальные меньшинства, борьба за лидерство между фракциями элиты, представляющей национальное большинство, могла привести к трагическим последствиям, В момент обретения независимости 40 процентов населения Казахстана составляли русские [48], жившие преимущественно в северных провинциях на границе с Россией, где они составляли подавляющее большинство, причем сама граница не имела никакой исторической; экономической или географической логики. Трудно представить себе, чтобы русские солдаты с энтузиазмом отнеслись к войне с украинцами. Российскому государству при любых обстоятельствах пришлось бы заплатить огромную политическую цену (в смысле реакции Запада) за любое военное вмешательство в Латвии или Эстонии. Но можно с уверенностью сказать, что у Российской армии не возникло бы моральных проблем по поводу интервенции в Казахста-

607

не, если бы конфликт внутри казахской элиты привел бы к столкновениям русских и казахов на севере республики.

Впрочем, в настоящий момент в большей части Средней Азии царят этнический мир и политическая стабильность. В противоположность большей части постколониального мира гражданскому руководству республик региона не приходится опасаться военных путчей. Коммунистическая эпоха приучила вооруженные силы к строгой субординации и повиновению гражданским властям- Кроме того, большая часть среднеазиатских республик практически не располагала собственными вооруженными формированиями. У Советского Союза в противоположность западноевропейским морским империям не было отдельной колониальной армии, которую могли бы унаследовать постимперские режимы. Поскольку воевать за независимость в республиках не пришлось, не было также и бывших партизанских отрядов. В регионе по-прежнему находится у власти быв* шее партийное руководство (преимущественно местного происхождения) t трансформировавшееся в государственных функционеров и подчиненное республиканским президентам, чьи личные власть и харизма неизмеримо выросли после обретения независимости. Не стоит и говорить о том, что ни один из этих народов не приобрел тех навыков демократии, которые ирландские и даже индийские политики получили при британском правлении, а чехи и словенцы - при австрийском. В 1999 году в трех республиках из пяти бессменно правили их бывшие коммунистические лидеры. Когда политическая стабильность в стране так сильно зависит от конкретных людей и не существует никаких правил для определения преемника, опасности для президентского правления становятся очевидными. На сегодняшний день, однако, только в Таджикистане прежняя элита временно потеряла власть и произошел правительственный кризис, результатом чего стала гражданская война, в которой за власть в республике боролись, с одной стороны, прежний коммунистический истеблишмент, поддерживаемый некоторыми районами и узбекским меньшинством, а с другой - антикоммунистические, исламские и региональные силы, находящиеся в оппозиции к центральному правительству. За несколько месяцев военных действий погибло от 50 до 100 тысяч человек, и более полутора миллионов из общего населения в 5,1 миллиона человек бежали из страны [49]. Коммунистическая элита побе-

608

дила, но ей так и не удалось установить полный контроль над территорией республики - там до сих пор возникают периодические вспышки насилия, царит массовая нищета и продолжается ожесточенная (и часто кровавая) борьба между правящими фракциями. Подобное положение дел в Таджикистане стало для лидеров других среднеазиатских республик одновременно и оправданием, и причиной еще большей концентрации власти в своих руках.

По контрасту со Средней Азией конец империи сразу бросил большую часть Кавказского региона в пучину жестоких конфликтов. Во многих небольших автономных республиках, расположенных к северу от Кавказского хребта и входящих в состав Российской Федерации, власть осталась в руках местных коммунистических элит. Отнюдь не пользующиеся народной любовью и еще меньше приверженные демократическим методам правления, они протянули руку местному национализму, оставаясь в душе трезвыми прагматичными политическими реалистами, Чечня, однако, благодаря своим историческим традициям всегда была паршивой овцой в этом регионе. Чеченцы долго и упорно сражались сначала с царизмом в 1840-1850-х годах, затем воевали против советского режима в 1920-1921 годах и в 1944 году были депортированы Сталиным в Среднюю Азию, потеряв при этом едва ли не половину своего населения. Вернувшись на родину при Хрущеве, они воспитали детей в духе жесткого антиимпериалистического национализма, который, впрочем, вполне предсказуем для нации с такой историей. Когда империя развалилась, они потребовали отделения от России. Москва в 1994 году приняла этот вызов, и развязанная ею война по сей день остается самой кровопролитной во всем Кавказском регионе. Эта война наглядно продемонстрировала крайнюю неэффективность, коррумпированность и отсутствие боевого настроя у Российской армии и принесла в Чечню насилие и нестабильность, которые угрожают захлестнуть соседний Дагестан, разрушив весьма хрупкий баланс, который удерживают 33 народа, относительно спокойно проживающих в этом регионе. Когда эта книга готовилась к печати, в Чечне разразилась вторая война.

По южную сторону от Кавказских гор некоторая политическая стабильность наблюдалась только в Армении, хотя и ее можно было назвать очень относительной, поскольку в 1990-х годах ар-

609

мяне пережили страшное оонищание, массовую эмиграцию и войну с Азербайджаном-единственный пока что пример войны между бывшими советскими республиками - в отличие от внут-риреспубликанских военных действий. Причина войны была типично постимперской. В свое время, определяя межреспубликанские границы, Москва отдала нагорно-карабахский анклав, где преобладало армянское население, Азербайджану. Ни один армянин никогда не считал такое решение справедливым, но до тех пор пока империя непоколебимо и твердо стояла на ногах, армянам приходилось мириться с этой реальностью. Когда Горбачев начал разрушать полицейское государство и разрешил проведение политических дебатов, нагорно-карабахский вопрос снова встал на повестку дня. Как и любое государство в такой ситуации (а особенно государство, переживающее постимперское национальное возрождение), Азербайджан и слышать ничего не хотел об отделении спорной территории. У них тоже были веские причины оставить Нагорный Карабах в своих руках, поскольку это имело огромное символическое значение для азербайджанских националистов. Армяне выиграли войну отчасти потому, что армянская нагорно-карабахская милиция была гораздо более мотивированна и гораздо решительнее вела борьбу, чем разношерстные рекруты, выставленные против нее Азербайджаном, В дополнение армянский национализм имеет более глубокие и древние корни, а также значительно более сильную эмоциональную окраску, чем азербайджанский, поскольку Азербайджан возник только в двадцатом веке и является отчасти рукотворным советским образованием, тогда как армяне подобно евреям являются древнейшим народом, чье чувство национальной идентичности неизмеримо окрепло благодаря еще свежим воспоминаниям о геноциде.

Сейчас, как и в большинстве других конфликтов в бывшем Советском Союзе, военные действия между Арменией и Азербайджаном прекращены, но, разумеется, о настоящем примирении не может быть и речи. Двадцать процентов территории Азербайджана остается под армянской оккупацией. Помимо многотысячных потерь от военных действий, сотни тысяч беженцев с той и другой стороны были вынуждены покинуть свои дома. Сотни пали жертвой обоюдных погромов. Конечно, по масштабам кровопролития это несравнимо с Пенджабом или индо-пакистанской войной 1947-1948 годов, но параллели

610

напрашиваются. Не говоря уже о тех долговременных и печальных последствиях, которые эта война, без сомнения, будет иметь для стабильности и безопасности всего региона. Обжегшись на власти антикоммунистической националистической интеллигенции, Азербайджан снова бросился в объятия Гейдара Алиева, лукавого коммунистического лидера республики эпохи Брежнева. Соседняя Грузия развивалась по похожей схеме, но там власть националистической интеллигенции привела страну к еще большему хаосу. Эдуард Шеварднадзе, министр иностранных дел при Горбачеве и наместник в Грузии при Брежневе, вернулся к власти в 1992 году и остается на посту президента страны до сих пор"4. Неудивительноt что опытные партийные чиновники оказываются зачастую более реалистичными политиками, чем интеллектуалы, набившие руку при советской системе на энергичной защите культурных прав своих народов, но начисто лишенные практических навыков политической и управленческой деятельности.

Грузия стоит особняком среди других бывших советских республик. Националистическая интеллигенция самостоятельно пришла к власти на выборах 1990 года, нанеся поражение коммунистической партии и вынудив ее уйти в оппозицию. Во многом это было связано с тем, что коммунистическая партия запятнала себя жестоким подавлением демонстрации в Тбилиси в апреле 1989 года, во время которой были убиты несколько женщин и детей. Однако у победителей на выборах 1990 года отсутствовали политический опыт, единство и выдержка, В результате вспыхнула небольшая гражданская война между политическими группировками и бандами их вооруженных сторонников, в которой принимала активное участие и государственная милиция, причем некоторые ее подразделения больше напоминали уголовных condottieri^, чем защитников правопорядка.

23 ноября 2003 года Эдуард Шеварднадзе ушел в отставку с поста президента Грузии.
* Кондотьеры (итал. condottieri, от condotta - договор о найме на военную службу) - в Италии X1V-XV1 веков предводители наемных военных отрядов [компаний), находившихся на службе у отдельных государей и римских пап, В современном языке употребляется в значении: легионеры, наемные солдаты.

611

В дополнение резко обострились отношения между грузинами и их северными соседями - абхазами и осетинами, что привело к беспорядкам и вспышкам насилия. В советское время и абхазы, и осетины имели свои маленькие автономные территории в составе Грузинской союзной республики. Они всегда искали поддержки Москвы для защиты от грузин и благодаря этой поддержке в значительной мере сохранили контроль над местным рынком рабочей силы и назначениями на руководящие посты в своем регионе. Перспектива распада Союза внушала им ужас, поскольку означала для них практически полную утрату автономии и безоговорочный переход под ферулу грузинского национального государства - национальные меньшинства часто оказываются в подобной ситуации при крушении империй. Заявления Звиада Гамсахурдиа, первого президента независимой Грузии, о намерении отменить автономные институты осетин и абхазов, естественно, оказались мощным стимулом к подъему радикалистских движений. В Абхазии националистическое движение и автономные институты набрали такую силу, что она отделилась от Грузии. В 1993 году абхазы сумели нанести поражение грузинской армии, отчасти потому, что у последней (как, впрочем, и у армий большинства постсоветских республик) отсутствовал профессиональный опыт, но также и потому, что абхазы получали помощь от России и от своих северокавказских соседей-мусульман. Двести тысяч грузин бежали из Абхазии. Они до сих пор остаются беженцами.

Помимо Кавказа, Таджикистана и Молдовы, единственной республикой, в которой после коллапса Советского Союза имело место политическое насилие, была непосредственно Россия. Главным образом это происходило во время чеченских войн на Северном Кавказе, являющемся частью Российской Федерации. Кроме того, в октябре 1993 года на улицах Москвы произошел короткий, но кровавый вооруженный конфликт между сторонниками Ельцина и оппозиции. Потери в этой схватке исчислялись десятками, а не тысячами, как в Чечне. Но эта война внутри политической элиты, произошедшая в самом центре столицы России, могла обернуться самыми трагическими последствиями и многое говорила о том, до какого накала дошла ситуация в высших эшелонах российской политики.

612

 

Отчасти это была просто схватка за власть между амбициозными политиками в обществе, где законы практически не действовали и формально еще остававшаяся в силе советская конституция превратилась в пустое место в отсутствие партийных и правительственных институтов. Претендентами в этой схватке за власть были бывшие союзники в борьбе против Горбачева. Парламент и правительство кардинально разошлись в вопросах экономической политики. Оппозиция считала, что «шоковая терапия» премьер-министра Егора Гайдара разоряет отечественного производителя, разрушает отечественную промышленность и ведет к обнищанию населения. К тому же большая часть оппозиции ненавидела Ельцина за уничтожение империи и подрыв международного могущества России. Многие сторонники оппозиции, подобно коммунистам - сильнейшей нынешней российской партии, - мечтали о восстановлении Союза. Не следует также забывать, что в постсоветской России власть важна не сама по себе и не как средство контроля над политикой, а как источник огромного личного обогащения.

Москва 1990-х годов слегка напоминала Вену периода между двумя мировыми войнами. Вооруженные столкновения в октябре 1993 года имели некоторое сходство с кровавой четырехдневной гражданской войной в Вене в феврале 1934 года, когда на фоне драматического и жестокого экономического коллапса ненависть между политическими партиями достигла своего пика, а военные ветераны из организации Heimwehr бушевали не хуже московских «афганцев» (ветераны афганской войны). И австрийская, и российская элиты испытывали глубокую ностальгию по имперской мощи, статусу и утраченному международному авторитету своей страны и были полностью дезориентированы этой потерей. Александр Лебедь, комментируя распад Советского Союза, говорил, что «кто не жалеет о его развале, у того нет сердца, а кто думает, что его можно будет восстановить в прежнем виде, у того нет мозгов. Сожалеть есть о чем: быть Гражданином Великой Державы, с множественными недостатками, но Великой, или захудалой «развивающейся» страны - бо-о-олыиая разница» [50].

Лебедь был весьма реалистичным и прагматичным русским националистом. Высказывания других его коллег зачастую выглядят гораздо более параноидально - впрочем, обстоятельства 1990-х годов отчасти их оправдывают. Националистическая

613

интеллигенция давно уже рассматривает своих прозападных оппонентов не только как заблуждающихся, но и как предателей России. Давно устоявшаяся центральная националистическая идея состоит в том, что западные политические идеалы и традиции не подходят для России, что их импорт в российские условия уничтожит ее могущество и приведет к господству западной цивилизации, моральному разложению России и ее превращению в сырьевой придаток Запада. В 1988 году ультранационалистическая организация «Память» заявляла: «Мы превращаемся в технически отсталую страну уровня Индии и Бразилии»46 [51]. В 1993-м, а тем более в 2000 году это заявление уже не выглядело смехотворным.

Либеральный режим Горбачева, в котором доминировали представители прозападного лагеря, действительно - во зло или во благо - много сделал для уничтожения империи. При Ельцине еще более радикальные прозападные реформаторы довели экономику, в которой к концу 1990-х годов преобладал экспорт энергоносителей и сырья и господствовала политическая бизнес-элита с таким уровнем благосостояния и коррупции, что и не снился деятелям брежневской эпохи, до окончательного развала. Кристофер Клэпхем47, старейшина британских экспертов по политике стран третьего мира, проводит сравнение типов коррупции, которые весьма характерны для советской и постсоветской политической жизни. В экономике, по большей части закрытой для международного капитализма, коррупция обычно означает «перераспределение и обмен прибылями внутри системы, а не выкачивание ресурсов из нее». Тогда как коррупция, связанная с экспортом источников энергии и минерального сырья, «обычно является коррупцией большего масштаба, основывается на манипуляции государственной властью и поддерживает соответствующий образ жизни привилегированного класса государственных служащих и их сторонников» [52]. Советский Союз при Брежневе не был полностью закрытой экономической системой, особенно для

* См+ сноску 13 к главе 6.
47 Клэпхем Кристофер - современный английский ученый, профессор политики и международных отношении Кембриджского и Ланкастерского университетов.

614

 

коммунистической элиты, которая имела доступ к западным потребительским товарам. Однако новая постсоветская элита умудрилась превратить большую часть ресурсов, которые использовались прежде для поддержания нужд сверхдержавы, в свою личную собственность. Она использовала неограниченное право на заграничные поездки и доступ к счетам в иностранных банках (чем никогда не обладали представители коммунистической элиты) для перевода своих богатств за рубеж, чтобы обезопасить их и иметь возможность вести образ жизни западноевропейских сверхбогачей. Это элита в латиноамериканском или нигерийском стиле.

Реформаторы первой половины 1990-х годов полагали, что экономика в конце концов будет определять политику и даже мораль. Марксистское мировоззрение подкреплялось безграничной верой в мудрость и достижения ортодоксальной англо-американской социологической науки. Частная собственность и железные законы капитализма скорее раньше, чем позже, превратят Россию в цветущее современное общество, развивающееся по западному образцу. Может быть, пророки либеральной ортодоксии окажутся правы. Возможно, культурный и образовательный уровень русского народа в совокупности с российской традицией государственности избавят Россию от статуса страны третьего мира. Однако для большинства других стран это оказывалось очень трудным делом. Те немногие из них (преимущественно это государства Юго-Восточной Азии), которые избежали такой участи, добились этого благодаря высококвалифицированной администрации дирижистского направления4*, не имеющей ничего общего с разлагающимся государственным аппаратом и насквозь коррумпированной и криминализированной политической бизнес-элитой России 1990-х годов. Принимая во внимание сегодняшние российские реалии, приходится только удивляться, что параноидальный национализм еще не так сильно влияет на российскую политическую жизнь. Во многом это происходит потому, что советская модель политической экономики, полностью воплощав-

а Дирижизм - теория и практика государственно-монополистического регулирования. Появились впервые на рубеже 20-30-х годов XX века во Франции.

615

шая в себе принципы автаркии и специфический российский путь к светлому будущему, лишь недавно окончательно обратилась в руины, что, надо сказать весьма дорого обошлось русскому народу.

Таким образом, на сегодняшний день из всего бывшего Советского Союза только прибалтийским республикам, среди которых эстонцы лидируют, а латыши не так сильно отстают, удалось добиться относительного успеха в переходе к капитализму. Этому есть много причин, но особенно важными представляются исторические и общекультурные. Подобно полякам и венграм и в отличие от остальных бывших советских народов, прибалтийские народы полностью отвергли советское прошлое и были полны решимости как можно быстрее восстановить свою европейскую идентичность и присоединиться к Европе, Относительный успех и несравненно лучшие перспективы прибалтийской экономики удерживают в этих республиках неудовлетворенные и обиженные русские меньшинства. Уровень эмиграции здесь значительно ниже, чем среди русских в Средней Азии. Взаимоотношения между прибалтами и русскими в целом нехарактерны для обычных постимперских. В отношении прибалтов к русским сочетается глубокое возмущение советским имперским правлением со старомодным протестантским североевропейским презрением к отсталым, неряшливым славянам вообще. Что же касается русских, то сегодня, когда российская национальная гордость и достоинство унижены на государственном уровне, русские, естественно, уже не могут чувствовать никакого превосходства по отношению к населению своей бывшей колонии. Хотя к концу 1990-х годов, по мере того как проходил шок 1991 года и советское наследие политического безмолвия уходило в прошлое, русские общины начали поднимать голову. Демократия стала давать уроки того, как община может защищать свои интересы.

Жители прибалтийских республик заслуженно пользуются репутацией миролюбивых и законопослушных людей, крайне сдержанных в проявлении своих чувств. Тем не менее, принимая во внимание реалии советского правления в Прибалтике между 1945 и 1991 годами, а также многочисленные нынешние поводы для этнической враждебности, практически полное отсутствие насилия в независимых прибалтийских республиках

616

следует признать во многом уникальным. Разумеется, не последнюю роль здесь играет и членство (действительное или желаемое) в европейских институтах. Именно европейское влияние позволило смягчить некоторые наиболее экстремальные дискриминационные меры по отношению к русскому меньшинству - такие как предложенная Латвией ежегодная квота натурализации неграждан или намерение Эстонии отказать в разрешении на работу определенным слоям русской общины. Членство в Евросоюзе, если оно будет предоставлено прибалтийским республикам, должно помочь Евросоюзу сделать еще больший вклад в мирное развитие межнациональных отношений в Прибалтике и в общую безопасность в Европе. Неограниченное право на жительство и трудоустройство в Евросоюзе для всех русских, проживающих в прибалтийских республиках, будет относительно недорогой (учитывая их небольшое количество -численность всей русской общины в трех республиках составляла в 1989 году только 1,7 миллиона человек [53]) и очень дальновидной мерой. Межэтнические отношения в Прибалтике не всегда могут оставаться мирными - несмотря ни на что, в них заложен потенциал, способный вызвать серьезные осложнения в отношениях России и Запада, Поэтому подобная мудрая с государственной точки зрения акция Евросоюза, предупреждаю-щая возникновение будущих проблем, представляется весьма полезной как для жителей Прибалтики, так и для россиян. Между 1945 и 1991 годами позиция Запада по отношению к прибалтийским республикам была совершенно не героической, хотя и неизбежной. Евросоюз не всегда проявлял желание высунуться из-за своих кисельных берегов, чтобы взглянуть на серьезные вопросы европейской безопасности. Теперь пришло время исправить эту ситуацию.

По сравнению с Украиной и Казахстаном, двумя республиками с наибольшим русским населением, отношение прибалтов к русским было куда менее великодушным. Хотя казахский и украинский языки были объявлены государственными и их роль в образовательной системе и государственном обиходе постоянно возрастает, ограничения на использование русского языка здесь гораздо менее строгие, чем в Прибалтике, Впрочем, прибалты могут возражать, что только в их республиках речь идет о действительных политических правах, поскольку их республики являются настоящими демократиями, тогда как

617

Казахстан (и в меньшей степени Украина) живет под авторитарным президентским правлением, соблюдающим лишь слабую видимость демократических приличий. Более того (и это очень понятно в нынешних исторических обстоятельствах), независимо от заявлений президента Назарбаева и безотносительно к казахским законам Казахстан сегодня почти полностью управляется казахами, которые полны решимости сделать так, чтобы приватизация отдала большую часть республиканских богатств в руки казахов (то есть их собственные), а не в руки русского меньшинства.

Прибалтийские республики оправдывают свое отношение к русскому меньшинству тем, что их юридический статус принципиально отличался от юридического статуса любого другого народа, попавшего под советское правление. В 1940 году все три республики были признаны международным сообществом независимыми государствами и членами Лиги Наций, Их аннексия произошла в нарушение международного права и никогда не признавалась западными державами. Республики, образованные в 1991 году, являются преемницами государств, незаконно аннексированных в 1940 году, и, следовательно, признают своими гражданами только тех людей, которые были гражданами в 1940 году, или их потомков. Любой другой человек, проживающий в республике, может, разумеется, иметь вид на жительство, но не может претендовать на автоматическое получение гражданства. Но за всей этой сухой юридической аргументацией стояли более глубокие претензии прибалтийских республик к российскому правлению. Достаточно сказать, что в 1939 году латыши составляли 75,5 процента населения своей республики, а эстонцы - 90 процентов, тогда как к 1989 году эти цифры изменились соответственно до 51,8 и 64,7 процента [54]. Разумеется, здесь сыграли свою роль и военные потери, и жестокие расправы и депортации, проведенные советским режимом, но главным фактором такого изменения пропорций была массовая иммиграция славян. Как это часто бывает в империях, при советской власти коренное население не имело контроля над иммиграцией в свои собственные земли.

Империя всегда, хотя и в различной степени, подчиняет коренное население чуждым ему законам, прививает ему чуждые культурные ценности. Причем изначально предполагается, что это культурные ценности более высокого уровня, чем те, кото-

618

рыми располагало коренное население. Конец империи, как правило, влечет за собой обратную реакцию: коренное население вновь утверждает свои права на территорию, а также ценности своего языка, своей культуры и своих национальных традиций. Но подобная реакция не всегда бывает такой однозначной -в некоторых случаях местная элита признает, что имперское правление оказалось в какой-то степени развивающим, прогрессивным или по крайней мере принесло более высокий уровень благосостояния и государственной мощи и, безусловно, стало шагом вперед по сравнению с тем, что имело место прежде.

У прибалтов не было и не могло быть такого ощущения, поскольку они совершенно справедливо полагали, что советский социализм принес им не только чуждое правление и репрессии, но и навязанную извне отсталость, которая отбросила их назад с почти скандинавских стандартов, по которым они жили в 1930-х годах. Разогретые националистические эмоции народ а, освободившегося от имперского давления, могут стать настоящей проблемой для этнических меньшинств во вновь образованном независимом государстве, особенно если они не являются местными, историческими меньшинствами, а возникли в результате иммиграции при колониальном правлении. Даже сингальцы, которых едва ли можно считать образцом этнической толерантности, не отрицают права на существование имеющих многовековую историю тамильских общин северной части Шри-Ланки - в том случае, разумеется, если те признают превосходство сингальского языка и культуры и согласятся на доминирование сингальцев в государственных учреждениях. С другой стороны, они отрицают право на жительство тамилов, иммигрировавших на остров в девятнадцатом веке, и, как мы убедились, добились от индийского правительства репатриации большей части этих иммигрантов.

Если сравнивать судьбу русских в Прибалтике с судьбой турок и мусульман на территориях, оставленных Османской империей, то нельзя не заметить, насколько она отличается в лучшую сторону. Стоит еще раз напомнить, что в Прибалтике и в помине не быяо массовой резни или этнических чисток. Хотя в своей гражданской, языковой и образовательной политике прибалты проявили значительно меньше великодушия, чем чехи - по отношению к немцам в период между двумя мировыми

619

воинами. Однако в дальнейшем роль судетских немцев в падении Чехословакии и их поддержка Гитлера в 1930-х годах привели после 1945 года к жестокой этнической чистке всей немецкой общины, включая, конечно, и тех немцев, которые ненавидели нацистов и до конца оставались верными Чехословакии. Представители английского меньшинства после обретения Ирландией независимости продолжали пользоваться всеми политическими и гражданскими правами (так же как и значительно более крупное ирландское меньшинство в Англии), но они оказались под властью законов страны, где к ним относились предвзято, страны, которая всячески подчеркивала свою католическую и гэльскую идентичность, страны, где не упускали случая напомнить англичанам о том, что исконными жителями острова являются католики-тэлы, составляющие здесь большинство, и что нынешнее восстановление их идентичности есть запоздалое признание несправедливостей, которые они пережили при имперском правлении. Греки-киприоты рассуждали примерно так же. Но в отличие от ирландцев у них была возможность сохранить единство своего острова, если бы у них хватило толерантности поделиться властью и предоставить реальную автономию оставшемуся от империи турецкому меньшинству. Греки не захотели этого и в результате получили турецкую интервенцию и разделение острова.

Во многих отношениях самым интересным аналогом положения русских в Прибалтике является судьба китайской и индийской диаспоры в разных частях бывшей Британской империи. Между 1830 и 1876 годами 453 000 индийских рабочих были «импортированы» на Маврикий, 238 000 - в Британскую Гвиану и 143 000 - на Тринидад, После обретения этими странами независимости вспыхнули жестокие конфликты между индийцами и коренным (в случае Вест-Индии африканским) населением. Эти индийцы были заняты на колониальных сельскохозяйственных плантациях, которые можно рассматривать как британский вариант промышленных предприятий общесоюзного значения, подчиненных непосредственно Москве, которая таким образом создавала рабочие места по всему Союзу, 61 000 индийцев, «импортированных» на острова Фиджи, никак не могут считаться крупной диаспорой, но и коренное население Фиджи также было невелико. После обретения островами независимости из-за примерно равного количества индий-

620

цев и коренных жителей Фиджи возникли серьезные столкновения при демократических процедурах подсчета голосов и попытках соблюдения прав большинства. Коренное население, особенно его элита, полагало, что имеет право на неограниченную власть на земле своих предков. Они опасались как потери политического контроля над страной, так и перенаселения. Некоторые ратовали за репатриацию части населения в Индию за счет Британии, бывшей имперской державы, которая первоначально доставила индийцев на Фиджи, В этих обстоятельствах стабильная, взаимно толерантная и демократическая внутренняя политика была практически невозможна [55].

Китайская община в Малайе составляла только 35 процентов от общего числа граждан и имела более древние корни и более богатую и уверенную в себе элиту, чем индийцы Фиджи. Тем не менее представители малайского большинства настаивали на том, что территория страны принадлежит им по историческому праву и что у китайцев есть своя собственная альтернативная родина, Тунку Абдул Рахман, первый премьер-министр независимой Малайи, был членом одного из малайских королевских домов и в высшей степени типичным представителем местной верхушки времен колониального правления. По давним колониальным традициям он был вполне расположен толерантно относиться к меньшинствам и заключать с их элитами закулисные сделки. Трудно ожидать чего-то большего от популиста-националиста. Но даже ему, для того чтобы не потерять доверие электората во время первой независимой предвыборной кампании, приходилось делать акцент на исторических правах малайцев в противоположность британским планам создания новомодной многонациональной малайской территориальной идентичности: «..что касается предложения... отдать независимость в руки «жителей Малайи», надо понять, кто является «жителем Малайи». Эта страна была отнята у малайцев, и малайцам же она должна быть возвращена. Не ясно до сих пор, кто такие «жители Малайи», так пусть же сами малайцы и ответят на этот вопрос» [56]. После обретения независимости в вопросах языка [57] и гражданства в Малайе гораздо более великодушно относились к китайцам^ чем в Прибалтике - к русским. Что же касается политических прав, то китайцы в Малайе находились примерно в таком же положении, как русские в Казахстане. Государственная и политическая власть

621

находится в руках этнических малайцев и существует для этнических малайцев - такой с самого начала была неписаная малайская конституция. После китайских погромов 1969 года она была узаконена и подтверждена решением Национального консультативного совета запретить общественные или парламентские дискуссии по вопросам, касающимся языка, гражданства и политического господства малайцев [58]. И малайцы, и жители Фиджи выразили бы свое одобрение латвийской декларации суверенитета от 1989 года, в которой говорилось, что Латвия является «единственным местом на земле, где латышская нация в полной мере осуществляет свое право на государственность и может развивать без помех латышский язык, национальную культуру и экономику» [59].

Гораздо труднее делать постимперские сравнения в отношении двух оставшихся бывших советских республик - Белоруссии и Украины. Независимость Белоруссии в значительной степени является историческим казусом, В республике никогда не было сколько-нибудь серьезной традиции государственности и, наоборот, всегда было довольно слабое чувство национальной идентичности. По языку и культуре она близка к России* Ее советская идентичность во многом сформировалась под воздействием страданий, пережитых во время Второй мировой войны, а также из-за поздней, но относительно успешной (по советским стандартам) индустриализации 1960-1970-х годов. В марте 1991 года белорусы голосовали за сохранение Союза, но в любом случае шансы на быстрое получение легитимности независимой Белоруссией упали до нуля во время последующего коллапса российской экономики. В 1994 году на относительно свободных и справедливых выборах население избрало своим президентом Александра Лукашенко, молодого коммуниста, бывшего председателя колхоза, Будучи хорошим оратором, Лукашенко избрал популистское, антикоррупционное направление для критики своего оппонента, выдвинутого коммунистическим истеблишментом, и выказывал такую политическую искушенность и приверженность демократии, которые только можно было ожидать в этих обстоятельствах. Он стал сторонником союза с Россией, и между республиками был заключен ряд соглашений- В принципе, в Российской Федерации, где достаточно места, чтобы приютить гораздо более чуждых ей

622

татар, башкир и якутов, нашелся бы уголок и для самостоятельной белорусской идентичности. Однако, обретя наконец вожделенную независимость, небольшая, но влиятельная националистическая интеллигенция не могла допустить ее утраты и в случае воссоединения оказалась бы источником крупных неприятностей для России. Есть и другие серьезные препятствия воссоединению. Когда государства уже разделились, довольно трудно снова собрать их вместе. Мелочные амбиции правящих элит могут стать большой проблемой. Весьма сомнительно, что Лукашенко захочет стать простым президентом одной из российских автономных республик, и еще более сомнительно, захочет ли российская элита предложить ему какой-то более подходящий вариант. Точно так же остается неясным, входит ли в российские интересы намерение вновь присоединить к себе беднейшую из республик, экономика которой остается полностью не реконструированной и абсолютно советской по своим методам,

Украина со своими 52 миллионами населения представляет еще более сложную и ответственную проблему. Отношения Украины и России уникальны. Во всей истории Османской, габсбургской и Британской империй трудно подобрать сколько-нибудь похожий пример. В некоторых регионах Украины, прежде всего в Галиции, Волыни и Киеве, чувство национальной идентичности несравнимо сильнее, чем в Белоруссии, Подавляющее большинство украинцев категорически отвергают статус обычной автономной республики в составе России. Но, как бы то ни было, насущные житейские потребности населения всегда оставались первостепенными во времена тяжелых экономических кризисов и лишений. Главной украинской проблемой является то, что различные регионы этой очень большой страны имеют сильно отличающуюся историю и идентичность. Это выходит на первый план на фоне общего падения государственной мощи и усиления местных политических и деловых элит, которые порой тесно связаны с криминалом. В дополнение Донецко-Луганский регион, где проживает 16 процентов населения, является, возможно, крупнейшим в Европе вымирающим индустриальным районом.

Конфликты между региональными центрами власти не означают, что Украина находится на грани распада, однако они сильно затрудняют проведение гармоничной (не говоря уже о радикальной) экономической политики. В западной стране с энер-

623

 

гичным гражданским населением и автономной частной экономикой это не имело бы большого значения. Но Украина отнюдь не является западным капиталистическим обществом, и если она стремится стать таковым, ей необходимы радикальные и эффективные государственные и экономические перемены.

Пока что толерантность межэтнических отношений в этой республике поистине достойна удивления. Маловероятно, что коалиция региональных элит Центральной и Западной Украины в союзе с националистически настроенной интеллигенцией придет к власти в Киеве, получит всеобщую поддержку и попытается навязать стране националистическую политику в области языка, образования и внешней политики49. В этом случае политическая стабильность Украины окажется под угрозой* Примерно то же самое ждет страну, если произойдет другое маловероятное событие: если к власти придет коалиция восточных элит, которая начнет переговоры в белорусском стиле о какой-либо форме воссоединения с Россией. Но самая большая опасность для украинской безопасности и независимости заключается, пожалуй, в том, что украинская экономика может продолжать разваливаться, а российская в это время может пережить стремительное возрождение. Идентичность жителей Восточной Украины представляется довольно неопределенной, а лояльность любому государству находится на весьма низком уровне. Высокий процент голосов, отданных в декабре 1991 года за независимость, обуславливался надеждой на процветание, которое должно было наступить после того, как свершится избавление от ненасытного центрального правительства и его, по всеобщему мнению, чрезмерных аппетитов. Эти надежды не сбылись, и если Россия окажется в состоянии и захочет предложить восточным украинцам надежды на лучшую жизнь, союз Восточной Украины с Киевом растает как дым, а Европа окажется перед весьма реальной опасностью крупнейшего кризиса. Впрочем, учитывая сегодняшнее состояние российской экономики, такая перспектива не кажется близкой или даже вероятной.

Мир и политическая стабильность в Северной Евразии (то есть на всей территории бывшего Советского Союза) неизбеж-

Тем не менее именно это и произошло^

624

 

но зависят от того, что произойдет с региональными экономиками. Однако состояние региональной экономики теснейшим образом увязано с региональной политикой. Постсоветский экономический кризис носит все наиболее характерные черты традиционного постимперского кризиса. Так, потенциально очень серьезные проблемы ирригации и обеспечения доступа к водным ресурсам в новых независимых республиках Средней Азии весьма сходны с аналогичными проблемами постосманских Турции, Сирии и Ирака. Но в целом экономическая ситуация в постсоветской России имеет гораздо больше общего с положением, в котором оказалась Центральная Европа, когда ей пришлось приспосабливаться к краху единого экономического пространства габсбургской империи, С той лишь разницей, что постсоветская ситуация существенно хуже постгабсбургской, поскольку в СССР действовала, по сути дела, автаркическая, социалистическая экономическая система планирования, жестко централизованное руководство которой осуществлялось из Москвы и которая была задумана как единый экономический организм. Распад этого организма на пеструю сеть экономически иррациональных национальных экономик естественно выходит на первый план «нормальной» проблемы перехода от социалистической к капиталистической экономике и просто обязан вызвать хаос. Попытки наладить хотя бы частичную взаимосвязь некоторых самостоятельных экономических и промышленных узлов не только встречают сегодня националистическую оппозицию, но и затрудняются тем фактом, что процесс экономических реформ в одних республиках идет гораздо быстрее, чем в других. И независимо от темпов этих реформ в большинстве республик воспоминания об империи и страх перед возобновлением русской экспансии весьма затрудняют экономическую интеграцию.

Уже сегодня на Западе ведутся чрезвычайно жаркие споры об экономической политике постсоветской России и о той роли, которую в формировании этой политики играли западные советники. Вопрос «кто упустил Россию?» станет гораздо более «горячим», если стагнация российской экономики продолжится или, еще хуже, Россия распадется на части или станет представлять реальную угрозу безопасности Запада. Не следует забывать, что постсоветский экономический кризис России - это не просто обычный постимперский кризис, единственная проблема кото-

625

требовалось, чтобы он прошел максимально быстро и осуществлялся более решительно, поскольку история показала, что легитимность этого процесса в глазах россиян гораздо ниже, чем в глазах поляков, венгров или чехов.

Некоторые исследователи [60] сравнивали политическую ситуацию в современной Северной Евразии с реалиями средневековой Европы. Король слаб, его бароны сильны. Они контролируют регионы. Нет никакой государственной бюрократии, способной защитить интересы общества. Но власть при дворе и победа во фракционной политике жизненно необходимы для процветания баронов, поскольку обеспечивают выгодное покровительство, монополии и государственные посты, необходимые, помимо всего прочего, для охраны их владений от посягательств многочисленных региональных соперников, которые при первом удобном случае готовы разграбить их земли и угнать стада. Менее экзотические сравнения можно привести с некоторыми государствами современного третьего мира. Государство опять-таки слабо и менее всего заботится об общественном благе. Но оно может оказаться весьма полезным для тех, кто сумеет воспользоваться его покровительством, а его законы и лицензии дают контроль над ресурсами тем группам, которым удалось занять в этом государстве первые позиции, и чинят препятствия их соперникам. Когда экономика государства строится на экспорте энергоносителей и полезных ископаемых, оно может быть чрезвычайно доходным предприятием - своего рода таможней между иностранными компаниями и потоком нефти, газа, золота и минералов, вытекающим из страны. Естественно, что по отношению к такому государству подданные не будут испытывать слишком большую преданность, точно так же как подданный средневекового барона не будет испытывать преданности к далекому королю, поскольку ни первое, ни второй не могут предложить ему покровительство и безопасность в этом чрезвычайно враждебном и неопределенном мире. Тогда как местный барон или представитель местной знати в сегодняшнем третьем мире с его системой отношений патрон-клиент предлагают именно это. На такую ситуацию порой ссылаются [61] как на важнейшую причину поразительного уровня политической стабильности и отсутствия социальных революций в третьем мире.

Аналогии с постсоветской ситуацией здесь вполне очевидны. Председатель колхоза или директор предприятия - это местная

627

знать. Они обеспечивают некоторую безопасность и прежде всего рабочие места в тревожном и пугающем мире, где социализм уже умер, а капитализм еще не прижился или, точнее, прижился, но только в своих самых грубых и наименее продуктивных проявлениях. Тогда как государство не всегда в состоянии своевременно платить зарплату своим собственным служащим, не говоря уже об обеспечении безопасности простых граждан. Председатель и директор, эти местные владыки низшего уровня, в свою очередь могут видеть в региональном центре своего политического босса и рассматривать его в качестве патрона и защитника. По современным западным стандартам феодальный барон был форменным гангстером, занимавшимся протекционистским рэкетом. Точно таким же может оказаться и современный региональный босс., который скорее всего будет иметь связи в криминальном мире. Несправедливо, однако, считать, что все бывшие советские боссы связаны с криминалом. Напротив, в этой главе мне хотелось бы подчеркнуть, что эта бывшая коммунистическая знать в 1990-х годах обычно оказывала менее разрушительное воздействие на экономику, чем политические лидеры, вышедшие из националистической интеллигенции, и это в свете сравнительной истории мировых империй и их последствий представляется совершенно неудивительным, В частности Хью Сетон-Уотсон подчеркивал ужасное, разрушительное влияние националистической интеллигенции в Центральной Европе в период между двумя мировыми войнами [62], В постимперском третьем мире приход на смену колониальной знати националистических и популистских политических лидеров в союзе с националистически настроенной интеллигенцией нередко разжигал народные волнения и приводил к трагическим последствиям - как, например, в Шри-Ланке. В настоящее время в бывшей советской империи прежняя знать уверенно держится в седле, хотя практически все новые государства пытаются обрести свою легитимность в национализме. Националистическая интеллигенция, потерпевшая поражение на политической арене, окопалась в центрах образования и культуры. В конце концов это может оказаться опасным. Между тем власть знати очень часто является властью монополии, связанной с политическим влиянием и иногда опирающейся на силу оружия. В государствах с подобным правлением редко можно увидеть торжество закона, стабильности или предсказуемости, не говоря уже об условиях для развития современ-

628

рого так или иначе устранить последствия коллапса интегрированной советской экономики. Первостепенное значение для российской экономики имеют огромные пространства и огромная военная мощь России. Из социалистических государств только Китай отдаленно приближается к России по размерам. Сравнения с Польшей, не говоря уже о крохотных Чешской и Венгерской республиках, уютно обосновавшихся в Центральной Европе, могут только увести в сторону. Экономика самого большого государства в мире планировалась безотносительно к реальной стоимости энергоносителей и к реальным транспортным расходам. Попытки назначить на них реальную цену автоматически должны были вызвать хаос в экономике российского масштаба. При любых обстоятельствах и даже в капиталистической экономике перевод оборонных предприятий на производство товаров потребления - дело достаточно сложное. Советский Союз был военной сверхдержавой со слабо развитым гражданским сектором промышленности. Коллапс оборонной промышленности, практически неизбежный после распада Союза и окончания холодной войны означал коллапс всей советской промышленности или по крайней мере ее центрального высокотехнологичного сектора. Таким образом, даже в чисто экономическом смысле имперское наследие России значительно усугубило и без того громадные трудности возникающие при переходе любой социалистической экономики к капитализму.

Политическое наследие империи было еще хуже. Для счастливых поляков, венгров и чехов конец империи означал возможность реализации своей подлинной идентичности, которую они могли обрести, присоединившись к Европе. Отношение России к Европе всегда было неоднозначным. Советская империя была до некоторой степени русской, и ее разрушение, таким образом, едва ли могло казаться русским хоть сколько-нибудь привлекательным. Особенно когда в его результате 25 миллионов русских оказались за пределами России, причем порой на таких территориях, как Крым или Северный Казахстан, которые испокон веков оставались для русских «своими», а не имперскими территориями. Политика «шоковой терапии» в экономике России представляется полностью лишенной смысла. По экономическим причинам этому процессу суждено было стать гораздо более длительным и болезненным, чем в Польше или Венгрии. Тогда как с политической точки зрения

626

ной капиталистической экономики. В европейской истории был период, когда власть баронов была взята под надежный контроль. Эта эпоха в начале Нового времени называлась королевским абсолютизмом. Король создавал авторитарный бюрократический режим, обеспечивал его защиту с помощью профессиональной армии и так долго, как было возможно, проводил самодержавную и меркантилистскую экономическую политику. Иногда ему приходилось опираться на националистические настроения масс, чтобы поднять уровень лояльности населения государственному центру, Маловероятно, впрочем, что американскому конгрессу, МВФ или всемирным правозащитным организациям понравятся подобные рекомендации для решения проблем современной постсоветской политики. Генерал Пиночет50 - не самый привлекательный образец для подражания. А в свете ужасной истории деспотизма в бывшем советском регионе или более свежей истории «сильных людей» из третьего мира, которые превратили свои государства в болото нищеты и коррупции, государственная модель Пиночета в глазах россиян выглядит особенно неаппетитно. Нынешняя степень хаоса и коррупции в вооруженных силах заставляет предположить, что российский Пиночет будет больше похож на Мобуту31, После больших надежд эпохи Горбачева слова о третьем мире и тем более о Мобуту должны звучать довольно обидно для россиян. С другой стороны, как уже бы-

J Пиночет Угарте Аутусто (р. 1915) - чилийский военный и государственный деятель. В 1973 году был назначен главнокомандующим армией Чили и в том же году возглавил военный переворот, в результате которого был убит президент республики Сальвадор Альенде. В 1973-1990 годах - чилийский диктатор, сперва руководитель военной хунты, а с 1974 года - президент Чили. Проводил экономические преобразования, направленные на модернизацию страны. Установил авторитарный режим, сопровождавшийся жестокими репрессиями против инакомыслящих. Б 1998 году подал в отставку с поста и в том же году был арестован по обвинению в нарушении прав человека, применении насилия, проведении массовых пыток и убийств.
51 Мобуту Сесе Секо Куку Нгбенду Ва За Банга (1930-1997) - государственный и политический деятель Заира. С 1965 года - его глава. Время правления Мобуту отмечено беспрецедентным размахом коррупции. Считается, что было украдено даже здание посольства Конго в Японии,

629

ло показано в этой главе, разрушение империи в прошлом вызывало катастрофы такого масштаба, которые пока и не снились русско-украинскому центру прежнего Советского Союза, И в целом можно считать, что последствия распада российской империи оказались сравнительно безболезненными. Но, разумеется, такое везение может со временем и прекратиться. Положение во многих бывших советских республиках достаточно шаткое, и взрыв может произойти в любой момент и в любой из них, что, естественно, практически наверняка дестабилизирует обстановку в соседних республиках, включая и Россию. Россия и сама может взорваться, не выдержав натиска криминала и растущего обнищания. Самым худшим для России представляется нигерийский сценарий развития событий: ее огромный потенциал растранжиривается из-за слабости государства, вопиющей коррупции элиты и полного исчезновения у населения чувства патриотизма или гражданской ответственности.

Такая Россия соединит в себе худшие черты советской бюрократической морали с самыми отвратительными качествами мирового капитализма. Русская Нигерия, в которой общественное мнение будет настроено против всех элит и против Запада, имеющая в своем арсенале ядерное оружие, будет очевидной угрозой всему миру. Но Россия, безусловно, все-таки не Нигерия - бывшая колония, искусственным образом созданная в двадцатом веке из кое-как слепленных отдельных народов, не имеющих общей истории. Да, русская национальная идентичность в настоящее время находится в глубоком упадке, но у нее глубокие корни, и она имеет под собой огромную культурную питательную среду. Россия также располагает многовековой традицией государственности, часто деспотической, но тем не менее обладающей значительным потенциалом объединять народ и мобилизовы-ватъ ресурсы в крайне сложной международной обстановке, заставлявшей Россию конкурировать с более богатыми и мощными соперниками. В России есть также население, получившее очень хорошее образование по стандартам третьего мира. В конечном итоге страна с такими богатствами и традициями не должна маячить где-то на границах третьего мира> и вполне возможно, что этого и не произойдет. Но следует быть готовыми к тому, что дорога к возрождению окажется медленной и, конечно, болезненной. Даже при самом благоприятном развитии событий многие методы, которые должны быть использованы для возрождения

630

 

эффективного российского государства, придутся по вкусу далеко не всем. День, когда русские смогут достичь хотя бы вдвое меньшего уровня богатства и безопасности первого мира, кажется сегодня очень отдаленным. И вовсе не исключено, что такой день не настанет никогда.

Уже хотя бы потому, что Россия и ее бывшие имперские владения вынуждены по географическим причинам существовать бок о бок, постимперские отношения между ними оказываются более важным и опасным вопросом, чем отношения между метрополией и колониями в европейских морских империях. Когда был утрачен непосредственный контроль над имперскими территориями, России стало очень трудно конкурировать с Западом за косвенное влияние на них, поскольку ее экономика была очень слаба. Другие бывшие имперские державы после своего распада тоже сталкивались с этой проблемой, ибо неформальная империя требует больших ресурсов и большего превосходства над конкурентами, чем ситуация, когда «честного соревнования» можно избежать при помощи силового или политического воздействия. Царская Россия на протяжении своих последних ста лет также, как правило, не могла за пределами своих границ составить экономическую конкуренцию европейским державам. Поэтому для защиты своих интересов ей приходилось устанавливать прямой политический контроль над соседними регионами и рынками. Те же самые реалии побуждают сегодняшнюю Россию к использованию своего географического положения, военной мощи и контроля над нефте- и газопроводами для компенсации экономической слабости в борьбе за свои интересы на территории бывшей империи. Поскольку в противоположность метрополиям западных морских империй Россию от ее бывших колоний не отделяют океаны, она не может оставаться безразличной к нестабильности соседних территорий а бывшие советские республики неизбежно боятся возрождения российской мощи и экспансионизма. Морские империи, уходя из колоний, могли спокойно оставить в наследство обретшей независимость колонии гражданскую войну и разгул бандитизма и не бояться, что бандитизм, террористические акты и похищения людей перекинутся на их территорию. Войны в Чечне отчасти надо понимать в этом контексте.

Для любого европейца, сохранившего историческую память, наиболее очевидным и устрашающим сравнением выгладит па-

631

 

раллель между Россией и гитлеровской Германией. Сегодня в России некоторые незначительные политические группировки выдвигают идеи, весьма близкие к идеям Гитлера. Жириновский явно стремится подражать фюреру, хотя, когда дело доходило до голосования в парламенте, его партия при Ельцине была послушным орудием президента. Коммунистическая партия (на сегодняшний день самое крупное политическое движение) и ее лидер Геннадий Зюганов не превратились подобно своим коллегам, бывшим польским и венгерским коммунистам, в обновленных социал-демократов - и в них еще живы ностальгические воспоминания об империи. Между тем Россия, больше всех проигравшая от территориального устройства 1991 года, остается потенциально самым мощным государством среди бывших советских республик, И здесь напрашиваются параллели с Германией после окончания Первой мировой войны. Государства Восточной и Центральной Европы были слишком слабы, чтобы помешать возродившейся Германии заполнить политический вакуум, оставленный Версальским договором. То же самое может произойти в современной Северной Евразии.

Но нынешняя международная ситуация сильно отличается от европейской ситуации между двумя мировыми войнами. Силы, которые сегодня противостоят предполагаемому возобновлению российских имперских амбиций, намного превосходят силы европейских великих держав, стоявших на пути Гитлера, Их ресурсы намного превосходят даже ресурсы СССР времен холодной войны, а в обозримом будущем Россия будет неизмеримо слабее брежневского Советского Союза. Конечно, возможные в будущем вызовы мировому порядку, обозначенные в главе 2, могут изменить международную обстановку: ислам, Китай, экономический крах, сопоставимый с 1929 годом, или серьезные экологические катастрофы. Реальная исламская или китайская угроза современному мировому порядку даст России больше пространства для маневров при переговорах с Вашингтоном и МВФ, но почти наверняка вынудит Россию встать на сторону Запада. Несмотря на сегодняшнюю популярность евразийских идей в России, порожденных теми же антизападными настроениями, которые питали подобные идеи в среде белой эмиграции, Россия по традициям и культуре стоит значительно ближе к Европе, чем к мусульманской или конфуцианской Азии, и нынешнее распространение исламского фундаментализма вдоль российских юж-

632

ных границ и внутри ее собственных мусульманских меньшинств воспринимается в России как серьезная угроза ее безопасности. Также и риторический и даже дипломатический единый фронт с Китаем против американской мировой гегемонии -это одно дело, а заключение союза с Китаем, для того чтобы бросить вызов мировому порядку, - совсем другое. Россия слишком слаба для такой политики. К тому же у нее имеется протяженная граница с Китаем, и она остается единственной страной Европы, владеющей весьма значительной и малозаселенной территорией, которую китайцы считают своей. Поскольку можно предсказать дальнейшее довольно быстрое уменьшение населения России в течение следующих десятилетий, угроза ее восточ-ноазиатским владениям становится все более актуальной. Это может привести, например, к политике, направленной на возвращение русской диаспоры в Россию, И, разумеется, крайне нежелательным для России окажется китайское преобладание в Восточной Азии, Что же касается возможности всемирного финансового краха или экологической катастрофы, то очевидно, что слабые погибнут первыми, В настоящее время Россия слаба. Трудно представить себе, что запыленные националистические и империалистические идеи начала двадцатого века, снова вытащенные сегодня на свет, смогут вдохновить россиян на вызов мировому порядку, не говоря уже о том, чтобы мобилизовать иностранных сторонников.

Кроме того, геополитическая ситуация 2000 года сильно изменилась по сравнению с 1930-ми годами. Если согласиться с изначальными предпосылками Гитлера, то в его действиях можно увидеть чудовищную логику и последовательность. Аннексия Австрии и Чехословакии перед 1939 годом значительно усилила мощь Германии, которая наряду с правильным использованием современных военных технологий помогла Гитлеру нанести решительное поражение Франции в 1940 году ценой незначительных для Германии потерь. Это в свою очередь еще больше усилило немцев и дало им возможность мобилизовать ресурсы всей завоеванной Европы на достижение своих военных целей и в союзе с Японией сделать заявку на господство в Евразии. Подвела Гитлера лишь высокомерная недооценка советского потенциала, что обернулось для Германии катастрофой. Подобной логики не будет у России, если она захочет проводить гитлеровскую политику в современном мире.

633

 

Собственно, причины этого и составляют центральную идею настоящей книги. Советский Союз был последней из старых великих империй. Это была модернизированная, улучшенная версия империи, приспособленная к реалиям двадцатого века, - с традиционной для всех империй манией приращения территории, централизованным автаркическим правлением и мобилизацией всех имеющихся ресурсов для увеличения военной мощи. Советский режим депортировал и репрессировал целые народы в типично имперском стиле. Он впряг в имперскую телегу одну из величайших идеологий двадцатого века, сделав ее своего рода религией, пробудил необычайную социальную мобильность населения и непримиримо боролся против главного врага современной империи - национализма. Советский Союз был во многом совершенной современной империей и одновременно сущим несчастьем для всего мира. Отчасти это произошло вследствие того, что идеология, на которой он был основан - марксизм-ленинизм, имела серьезные недостатки, отчасти потому что СССР существовал в ту эпоху, когда даже модернизированный вариант империи оказался уже не у дел. Он играл в имперские игры, участвуя в международной силовой политике, и проиграл врагам в холодной войне, врагам, которые превзошли его в военной мощи и в то же время жили более богатой и свободной жизнью. Урок советской истории заключается в том, что в современном мире империя не окупается даже в свете своих собственных узких силовых приоритетов. Мысль о том, что Россия снова станет великой, если возьмет на себя ответственность за судьбы многих миллионов мусульман, бывших советских подданных, или вторгнется на Украину, чтобы снова присоединить к себе Крым или Харьков, представляется совершенно невозможной. В самом лучшем случае такая политика лишь уверит беспокойных русских генералов, что Россия в военном отношении окажется сильнее Турции образца 2050 года. Это не будет ни грандиозным имперским свершением, ни достижением, сколько-нибудь достойным российской истории и огромных страданий, выпавших на долю российского народа. Пример Советского Союза ценой разрушенных судеб еще как минимум одного постимперского поколения показал всему современному миру, что идея империи потерпела окончательное и бесповоротное банкротство.

Заключение

 

«ИМПЕРИЯ» - ЭТО СИЛЬНОЕ И ОПАСНОЕ СЛОВО, Оно имеет богатую и неоднозначную историю. Сегодня, как и в прошлом, оно носит весьма различные полемические оттенки. Эмоции, которые оно вызывает, будучи приложено к бывшему Советскому Союзу, делают понятие империи чрезвычайно важным для русиста. Но они также должны предостерегать от поспешных выводов и опрометчивых суждений. И если сегодня исто-рики (британские во всяком случае) могут беспристрастно судить о Британской империи, избегая оценочных этических категорий, то историкам России всего через десять лет после коллапса Советского Союза это не так легко,

Сегодня будет тактичным назвать государство империей только в том случае, если оно давно прекратило свое существование и уже не имеет шансов на возрождение. Для человека двадцать первого века империя одновременно является и антидемократическим, и безнадежно устаревшим образованием, аморальным и изжившим себя. По отношению к Советскому Союзу этот вердикт справедлив вдвойне. Советский Союз был империей. Он базировался на авторитарных, антидемократических принципах, он угнетал и эксплуатировал своих русских и нерусских подданных. При Ленине и тем более при Сталине степень этого угнетения была устрашающей. Более того, какую бы силу ни набрала эта модернизированная империя во время конфронтации с Гитлером, к 1980-м годам она выдохлась. Причем весьма важными причинами этого необратимого ослабления были подавление в человеке активного, творческого начала и стремление полностью изолировать советских людей от окружающего мира. Когда при Горбачеве произошли ради-

635

кальные реформы, дурное наследие империи и тяжелое разочарование имперским пропитым не дали возможности Советскому Союзу трансформироваться в многонациональную федерацию, основанную на согласии и взаимных компромиссах между населявшими его народами.

Но простое порицание Российской империи и Советского Союза не дает нам всей правды, да и не слишком интересно. Какой, в конце концов, смысл в том, чтобы забить еще один гвоздь в гроб Советского Союза? Было бы слишком просто противопоставить порочную и изжившую себя империю высоконравственному и демократическому национальному государству. Ведь в свое время империя нередко ставила преграды войнам, способствовала процветанию и обмену идеями на большей части земного шара, поддерживала великие культуры и цивилизации. Начиная с жестокого подавления Вандеи и неудавшейся попытки революционной Франции завоевать всю Европу история зародившегося тогда так называемого демократического государства видала всякое. «Достижения» белого демократического национализма в деле разорения туземных народов в европейских колониях оставляют далеко позади аналогичные «успехи» аристократических и бюрократических империй.

На совести у империи тоже, конечно, есть немало грехов, хотя многие из них, на мой взгляд, вменяются ей незаслуженно, К примеру* если говорить о наиболее серьезных преступлениях Британской империи, то первое, что приходит в голову, это работорговля и «опиумные» войны в Китае1. В каком-то смысле это действительно были издержки имперской политики, но, что еще более важно, эти действия вполне можно считать предвестниками глобализации. Европейцы грабили Африку, вывозя оттуда рабов, и насильно ввозили опиум в Китай, для того чтобы создать всемирную торговую сеть, приносившую им сверхприбыли. Но при этом они не брали на себя ответственность за управление Африкой или Китаем, По сравнению с работорговлей или принудительной продажей опиума

1 Первая «опиумная» война (1840-1842) и вторая «опиумная» война (1856-1860) велись англичанами при поддержке американцев (в первой войне) и французов (во второй) за право беспошлинного ввоза опиума на территорию Китая.

636

 

британское правление в Индии или Западной Африке в начале двадцатого века было, во-первых, более явно имперским и, во-вторых, часто по-настоящему ответственным и этичным.

Демократическое государство, окруженное с 1789 года чуть ли не религиозным поклонением и воспетое позже романтиками-националистами, на самом деле выглядит не всегда современнее империи. В эпоху многообразия культур, глобализации и Европейского союза Священная Римская империя или монархия Габсбургов образца 1900 года во многих аспектах смотрятся гораздо более привлекательно, чем якобинское государство или неистовый этнический национализм, опустошавший Европу в первой половине двадцатого века, и вполне могут стать примером для подражания в огромных многонациональных азиатских государствах двадцать первого века. Победа национализма над империей во владениях Габсбургов и Османов имела опустошительные последствия. В бывшем Советском Союзе по историческим меркам нам пока везет. Но это все еще цветочки.

Империи прошлого черпали свое могущество из различных источников. Михаэль Манн разделяет их на военные, политические, экономические и идеологические [1]. В этой книге мы рассмотрели достаточное количество примеров для всех четырех составляющих. Большинство империй пользуются всеми четырьмя факторами для укрепления своего могущества, хотя баланс этих составляющих рознится от империи к империи и даже в пределах одной империи с течением времени. Империя монголов была воплощением военной силы» В китайской имперской традиции, возможно, основным компонентом является конфуцианское учение и высочайшая китайская культура* Советский Союз своим падением обязан в первую очередь краху своей идеологии (на которой, к примеру, была основана его экономическая система), а не какому-то иному фактору. В отличие от великих военных и династических материковых империй фундаментом Британской империи представляется ее экономическая и финансовая мощь, В поддержании жизнедеятельности империи Габсбургов самую большую роль играли, возможно^ политические и дипломатические аспекты, хотя здесь следует различать империю семнадцатого века, вооруженную идеологией Контрреформации, и империю девятнадцатого века, защищающуюся от конкурирующих великих держав и внутреннего национализма. Изучая расцвет и упадок им-

637

 

перии, я пришел к выводу, что к четырем составляющим имперского могущества, описанным Михаэлем Манном, мы должны добавить демографические и географические факторы. В Османской империи оказалось слишком мало мусульман вообще и турок в особенности, чтобы она могла успешно распространить свое влияние на Балканы, Огромное население Южного Китая, занятое выращиванием риса, стало важнейшим фактором освобождения Северного Китая (и Маньчжурии) от вторгшихся кочевников и последующей консолидации китайской цивилизации почти во всей Восточной Азии. Колонизация новых земель избыточным населением Британии, очевидно, стала наиболее существенной причиной господства английского языка, культуры и политических ценностей во всем мире в конце второго тысячелетия нашей эры. Демографические и географические факторы в качестве источников имперского могущества часто связаны между собой: к примеру, численность китайского населения полностью зависела от природных условий для выращивания риса- Но географические факторы нередко выступают и как самостоятельные аспекты расцвета и упадка империй. Это проявляется в очевидной потенции сохранения империй в Восточной Азии и полного их исчезновения в Западной Европе. Это также проявлялось начиная с шестнадцатого века в экспансионистских устремлениях периферийных европейских держав. Географические факторы сыграли также огромную роль в toMj что американцам удалось создать в последней четверти девятнадцатого века государство континентального масштаба и использовать впоследствии эту континентальную базу в качестве плацдарма для господства над всем миром. Тогда как аналогичные германские претензии, исходящие из центра Европы, встретили более серьезное противодействие. Если включить в понятие «географические факторы» еще и экологию, то сочетание географического и демографического факторов вполне вероятно может уничтожить сегодняшний американский мировой порядок и вернуть мир к эпохе опустошительных конфликтов.

Относительная значимость главных источников имперского могущества менялась со временем. Например, в 1500 году до нашей эры военная мощь казалась гораздо более значительной составляющей, чем в 2000 году нашей эры. Экономическая мощь, наоборот, стала в наше время намного важнее, чем была в преж-

638

ние эпохи. Степной воин-кочевник традиционно считался грозой и покорителем великих оседлых цивилизаций. Но в двадцатом веке военная сила уже в значительной степени зависит от экономического развития. Высокотехнологичное оружие, опустошившее Ирак с минимальными потерями для западных держав, подтверждает урок двух мировых войн, гласящий, что в конце концов побеждают высокие технологии и экономическая мощь* В настоящий момент представляется маловероятным, что это соотношение вновь радикально изменится в пользу вооружений, даже если нам придется столкнуться с городскими кочевниками, обладающими карманным оружием массового уничтожения, в безликих мегаполисах двадцать первого века.

В какой степени окажутся задействованными остальные составляющие имперского могущества, пока не ясно. Поскольку не так просто заставить людей повиноваться, идеология и ее пропагандисты могут сыграть более важную роль, чем в прошлом. Как отмечает Фукуяма, гегемония демократии как политической идеи, а также чуть менее надежная гегемония в экономике принципов либерализма и свободы торговли являются важными факторами могущества Америки. Однако эти факторы едва ли имеют большее значение, чем конфуцианство или имперская система экзаменов для элиты, распространенные при большинстве китайских имперских династий. Хотя при современной демократии политические методы мобилизации и руководства ресурсами для наращивания могущества уже не так легко использовать, как прежде, они все-таки не потеряли до конца своего значения. Современные коммуникации в каком-то смысле принизили значение географических факторов, но до сих пор нам представляется^ что государство, претендующее на мировое господство, должно располагать огромными территориальными ресурсами* Как указывалось в главе 2, существование Евросоюза во многом объясняется этими причинами, и его проблемы вполне можно назвать проблемами современной империи.

Нельзя недооценивать и значение демографических факторов. Если численность русского населения будет и дальше сокращаться, последствия для способности России удерживать свои владения на Дальнем Востоке, а также, возможно, для ее политики по отношению к русской диаспоре могут оказаться весьма серьезными.  В отдаленном будущем перспектива

639

уменьшения количества людей с европейским происхождением до десяти и менее процентов населения земного шара может иметь важные последствия для международного баланса сил не только между отдельными государствами, но и между культурами и цивилизациями. И здесь первостепенное значение приобретает вопрос, завоюют или нет американские ценности азиатский средний класс. Многообразие культур и национальностей, а также относительно мягкая иммиграционная политика сами по себе в каком-то смысле являются элементами американского могущества и составляют немалую часть идеологической привлекательности Соединенных Штатов. Как это обычно происходит в империях, внешнее могущество и внутренняя политика оказываются тесно взаимосвязанными. Каким образом Соединенные Штаты будут справляться со множеством своих домашних мультиэтнических и мультикультур-ных проблем и какое воздействие это окажет на их способность и желание распространять свое влияние по всему миру?

В этой книге я избегал давать чересчур строгое и «научное» определение империи. Подобно Морису Дюверже [2] я подозреваю, что это определение окажется невостребованным, Я пробежался по империям и эпохам, разбрасывая по пути обобщения, что, безусловно, может привести в ярость некоторых моих коллег. Тем не менее я считаю себя слишком серьезным историком, чтобы свести всю историю империи к набору формул (научно «строгих» и «объективных», а также политически корректных), даже если бы я считал такое задание выполнимым. Империя - это сложная и изысканная область науки, населенная леопардами и другими дикими созданиями. Свести все это к определениям и формулам - значит превратить леопарда в домашнюю киску дефективную, уродливую, трехногую и бесхвостую.

В своих изысканиях я обращался ко многим империям, а также к нескольким современным государствам, которые, не будучи империями в полном смысле, тем не менее сталкиваются с отдельными сугубо имперскими проблемами и обладают некоторыми характеристиками империи. Мне кажется, что такой подход помогает взглянуть на империю со стороны, выделить ее важнейшие аспекты, а также избавиться от отдельных элементов телеологии, которая вкрадывается в изучение импе-

640

 

риил если подходить к ней только с западными предпосылками и на базе одной только европейской истории. Но в основном я ограничил предмет своих изысканий периодом с начала шестнадцатого века, когда Россия впервые стала империей, и современными ей империями-соперницами. Мне кажется, что империи, существующие на одном временном отрезке и действующие в рамках одной и той же международной системы государств, сталкиваются со многими схожими проблемами и представляют наилучший материал для сравнительной истории. Сравнивая судьбы имперских народов после падения империй, я старался ограничиться двадцатым веком и теми империями, которые были рассмотрены выше.

Тот факт, что эта книга написана историком-русистом, неизбежно оказал влияние на затрагиваемые вопросы и на подход к их изложению. Кривое российское зеркало, в котором отразился предмет изучения и привязанности всей моей жизни, легко может быть воспринято историками империи как посягательство на их суверенную территорию. Историку Британской империи, например, легко может показаться, что относительная слабость России в финансовом и коммерческом отношении стала причиной недостаточного освещения этих факторов имперского могущества в моей главе, касающейся Британской империи. Историки Османской империи могут найти еще более веский повод для недовольства. Поколения этих историков страдали от снисходительного и высокомерного отношения западных коллег к постоянным неудачам и упадку Османской империи и от сознания ее извечной отсталости по сравнению с западными державами. В конце концов им удалось доказать, что упадок не продолжался непрерывно с 1600 по 1918 год и что народы империи не всегда были статистами в спектакле, которым руководили из-за границы* И вот появляется припозднившийся русист, и снова звучит старая песня об упадке.

Разумеется, в целом сравнительная история никогда не сможет заменить работу специалистов. Она может только осветить те или иные события под неожиданным утлом и задать непредвиденные вопросы. Никто в здравом уме не подумает, что автор этой книги планировал исчерпать тематику и проблематику Британской или Османской империй. Однако мне кажется, что сравнение Османской империи с Российской может оказаться важным - во всяком случае для историка Рос-

641

 

сии. Возможно, это выглядит как оправдание в выдаче индульгенции самому себе: историк царской России настолько привыкает к анализу западными историками отсталости, греховности и провалов России, что сравнения, сделанные в ее пользу, приносят некоторое облегчение. Как обычно, бедный грабит нищего. Естественно, для периода между 1700 и 1914 годами сравнение по основному имперскому показателю, то есть могуществу, окажется в пользу России. Я думаю, что это было напрямую связано с наличием исключительно способных государственных и военных деятелей, которыми располагала Россия между 1689 и 1796 годами. Но в большей степени тут замешаны другие факторы, так сказать, объективного характера. И среди них первое место, безусловно, занимает наш старый добрый друг - геополитика: Россия практически не имела естественных географических препятствий для своего дальнейшего наступления на юг, тогда как османы к 1700 году уже достигли географических и демографических пределов своей экспансии. В придачу именно потому, что османское государство было до 1600 года намного более успешным и могущественным, чем Россия, оно имело меньше поводов и предлогов к радикальным переменам и безоглядному заимствованию западных моделей и ценностей. В дни расцвета Османской империи ее администрация была гораздо более эффективна и справедлива к подданным, чем альянс монарха и аристократов-крепостников, который лежал в основе империй Габсбургов и Романовых. Но в условиях того времени трудно было на протяжении поколений поддерживать и сохранять бюрократическую машину такой сложности.

Впрочем, бедному русисту не приходится долго праздновать успехи имперской России, поскольку последствия этих успехов очень быстро обернулись неприятностями. Триумф петровской и екатерининской России, порожденный ужесточением крепостного права и европеизацией элиты, привел в конце концов к потере российским обществом своего единства? что имело в 1917 году ужасные последствия. Автократическое и деспотическое государство, обладавшее исключительной способностью мобилизовать ресурсы нищего общества в сложных географических условиях, являлось необходимой предпосылкой превращения России в великую державу. Но это могущество было куплено слишком дорогой ценой. Здесь будет уместно

642

 

провести сравнение с габсбургской империей: если в вопросах военного могущества и мобилизации ресурсов своего общества царская Россия оказалась более эффективной и успешной, чем Австро-Венгрия, то Габсбурги (по крайней мере в последние пятьдесят лет своего пребывания у власти) проявили себя значительно более цивилизованными и современными правителями в решении внутренних проблем управления многонациональным обществом. И тут мы вплотную подходим к важнейшей дилемме империи в современную эпоху: необходимость проводить эффективную внешнюю силовую политику и столь же насущная необходимость цивилизованного руководства многонациональным обществом тянут империю в разные стороны. Габсбургская империя была достойной предшественницей Евросоюза, но ей приходилось существовать во враждебном международном окружении, где слабого неизбежно ставили на колени, а те, кто сделал это, восхвалялись за свою дарвинистскую энергию и мужественность.

Российская империя была гибридом. В ней сочетались черты европейских морских империй и особенности автократической материковой империи, уходящие корнями в античность. Россия продолжала традиции европейской экспансии вовне, оставаясь периферийным и отсталым в экономическом и политическом отношении государством, больше похожим на некоторые британские небелые колонии, чем на саму Британию. Даже в 1900 году Россия отставала от Китая по уровню механизации сельского хозяйства и его продуктивности. Царская империя, по сути дела, состояла из многих империй. Ее различные районы отличались как небо и земля. Некоторые ее регионы вполне сравнимы с европейскими заморскими колониями, применительно к другим такое сравнение выглядит совершенно диким. Иногда взгляд на отдельные российские реалии вызывает весьма неожиданные и интересные параллели: например, в свете российских межнациональных проблем можно по-новому взглянуть на взаимоотношения Лондона, Ольстера и ирландских католиков, С другой стороны, многие элементы царской империи являются sui generis2. Трудно, например, найти в других империях достойный аналог Уралу -

Sui generis (дат.) - здесь: редкостный, уникальный.

643

 

колонизированной территории, остававшейся центром российской тяжелой промышленности как в восемнадцатом, так и в двадцатом веке, И даже если судьбы Украины и Шотландии имеют некоторое сходство, первая, принимая во внимание ее стратегическое положение, численность ее населения, потенциал сельского хозяйства и тяжелой промышленности, значила для Российской и советской империй гораздо больше, чем Шотландия для великой викторианской всемирной империи, управляемой из Лондона.

Взлет и падение Российской и советской империй зависели от многих факторов, среди которых существенную роль играло международное положение. России и впоследствии Советскому Союзу приходилось существовать в крайне неблагоприятной международной обстановке, где они постоянно оставались более слабыми, чем некоторые их соперники. Масштабы и причины этой относительной слабости были различными в разные времена. При Петре I и Екатерине II этот разрыв значительно сократился, и в течение некоторого времени Россия даже считалась ведущей военной державой - во всяком случае в Восточной и Центральной Европе. В первой половине девятнадцатого века индустриальная революция резко изменила баланс сил в пользу Западной Европы, а затем и Германии. При Сталине и в первые годы правления Хрущева Россия снова, казалось, превзошла многих из своих великих соперников, но лишь для того, чтобы безнадежно отстать в эпоху компьютеров и микрочипов.

Но не одни только экономические факторы при всей их серьезности определяли место России среди великих держав. Очень многое также зависело от конкретной политической расстановки сил и постоянного соперничества между основными действующими лицами на мировой арене. В восемнадцатом веке Россия располагала относительной свободой рук и умело использовала, во-первых, соперничество Австрии и Пруссии и, во-вторых, соперничество Франции и Британии. Поражение в Крымской войне было во многом результатом того, что Британия и Франция впервые объединились в войне против России, что сделало ее береговую линию чрезвычайно уязвимой для союзного десанта. Начиная с 1879 года австро-германский союз стал представлять для России еще более опасную угрозу, поскольку потенциальный враг находился в непосредственной близости от русских границ и от важнейших по-

644 

литических и экономических центров Российской империи. Западные историки десятилетиями не могут решить вопрос, произошла бы в России революция, если бы не было войны, и каким в этом случае мог оказаться государственный строй царской России - конституционно-демократическим или большевистским. Исходя из причин, изложенных в этой книге, мне кажется, что в 1914 году ни конституционная демократия, ни большевизм не должны были оказаться у власти в России. Трудно сказать, произошла бы там социальная революция, если бы не было войны, но еще труднее представить себе, что самодержавная монархия могла долго протянуть в двадцатом веке* Мне кажется очевидным, что в мирное время великие державы никогда не позволили бы России отделиться от Европы, отказаться от своих долгов и объявить себя колыбелью мировой революции. Мне кажется, что в союзе с антибольшевистскими силами внутри мирной России возглавляемая прусской армией международная интервенция определенно была бы в состоянии задавить большевизм в зародыше.

Исключительная важность международной обстановки продолжала сохранять свое значение и после революции 1917 года. Основной причиной распада Советского Союза, в конце концов, послужил не абсолютный провал социалистического эксперимента, а, скорее, его относительное отставание от капиталистических соперников России. А это, в свою очередь, было прямым следствием крайне низкой эффективности государственного социализма по сравнению с капитализмом - по крайней мере после того, как последний благодаря поддержке американцев обрел второе дыхание после Второй мировой войны. Не менее важным, однако, оказался тот факт, что все главные капиталистические государства (опять-таки под американским руководством) выступили единым фронтом против Советского Союза, что было разительным контрастом по сравнению с 1933-1945 годами и не оставило ему никаких надежд на спасение.

После распада Союза судьба русского народа и других народов бывших советских республик оказалась прежде всего в руках самих этих народов и их руководителей. Как показала глава 10, препятствия на пути к миру и прогрессу так велики, что удивляться приходится не тому, что дела идут плохо, а тому, что они не идут еще хуже. Распад империи Османов, Габсбургов, да

645

 

и Британской империи сопровождался такими жестокостями и кровопролитием, какие пока и не снились в бывшем Советском Союзе, Разумеется, это во многом связано с тем, что распад Советского Союза произошел в мирное время и при отсутствии иностранного вмешательства или его угрозы. Этому также способствовало существование советских союзных республик с легитимными правительствами и ясно очерченными границами. Конечно, политика Горбачева в значительной степени привела к распаду Советского Союза, но она же гарантировала, что этот распад произойдет относительно спокойно и законно. Еще один важный фактор заключался в том, что в распаде Союза решающую роль фактически играла ельцинская Россия и это выбило почву из-под ног тех сил, которые ему противились. Русский народ столько выстрадал за годы имперского коммунистического режима, что совершенно не хотел новых страданий во имя его защиты. Однако и русским, и нерусским гражданам бывшего Союза в равной мере пришлось очень нелегко - еще и потому, что помимо «нормальных» проблем политического и экономического восстановления после долгих лет коммунистического правления необходимо было еще как-то заживлять многочисленные раны, оставленные империей. Еще одной причиной того, что распад Советского Союза прошел относительно безболезненно, было отсутствие у народов Союза опыта и традиций демократической политики. Поэтому их было труднее настроить друг против друга, чем, например, народы Югославии, не говоря уже об Ирландии начала двадцатого века. В этом отношений контраст между русской диаспорой, с одной стороны, и протестантами Ольстера или pieds noirs - с другой представляется весьма значимым. В настоящее время, как часто бывало в других империях, в большей части бывшего Советского Союза по-прежнему правит колониальная знать, то есть прежние коммунистические лидеры. В основном это служит источником стабильности, хотя иногда приводит к стагнации и коррупции. Но если принять во внимание ситуации после распада других империй, а также события на Кавказе после 1991 года, кардинальная замена прежней руководящей верхушки на популистских и националистических лидеров покажется весьма сомнительным преимуществом.

Процесс «перехода» в бывшем Советском Союзе еще очень далек от завершения, Более того, в некоторых крупных районах

646

он может никогда и не достичь завершения, обрекая их население на многолетнюю бедность и нестабильность, И спасение здесь не может прийти со стороны МВФ, Банка всемирного развития или иной внешней силы. Но как бы то ни было, если мировую экономику не поразит кризис, аналогичный страшной катастрофе 1930-х годов, капитализм и демократия останутся главными маяками, к которым человечество, в том числе и бывшие советские народы, будет продолжать стремиться в ближайшем будущем, В настоящее время перед русским реваншизмом стоят более серьезные препятствия, чем те, которые стояли в 1930-х годах перед Гитлером. Но в конечном итоге судьба России будет сильно зависеть от общей стабильности мирового порядка под эгидой Соединенных Штатов и от того, сможет ли Америка предложить России шанс стать чем-то большим, чем простой экспортер сырья и энергоносителей, а также от того, захотят и смогут ли русские использовать этот шанс.

Я посвятил эту книгу членам моей семьи, которых я назвал детьми и жертвами империи. Но главная ее цель заключается в том, чтобы показать, что это определение подходит всему русскому народу.

 

 

                                                                                                              ,

19. Tilly C Coercion, Capital and European States AD 990-1992. Cambridge, MA? 1994, P. 15.

20. Это постоянные трудности так называемой школы мировых систем. См., например: Taylor PJ. The Way the Modern World Works. Chichester, 1996. R 55-57.

21. OsterhammelJ. Colonialism. Princeton, 1997. P. 42.

22. Toynbee AX A Study of History: Abridgement of Volumes I—VI. Oxford University Press, 1946. P. 95.

23. GiradetR. Uldee Coloniale en France de 1871 a 1962. Paris, 1972. P. 28.

24. Szporluk R, Communism and Nationalism; Karl Marx versus Friedrich List. Oxford University Press, 1988, P. 107.

25. Puleston W.D. Mahan: The Life and Work of Captain Alfred Thayer Mahan, Jonathan Cape. London, 1939. P. 129.

26. SeeleyJ.R. The Expansion of England, London, 1885. R 46.

27. Griffith R The Art of War in Revolutionary France: 1789-1802, London, 1998. R 29,

28+ Mayall J. Nationalism and International Society. Cambridge University Press, 1990. P. 46.

29. Mahan A.T. The Interest of America in Sea Power: Present and Future. London, 1897. R 235.

30. Этот вывод сделан в кн.: Principles of Political Geography. New York, 1957, R 5-11.

31. Szporluk R. Communism and Nationalism. R 82.

32. Taylor W.R. Cavalier and Yankee. New York: Oxford University Press,

1993.

33. AndersonB. Imagined Communities, London, 1991,

34. См. часть II и особенно главы 11-14 в кн.: Offer A. The First World War: An Agrarian Interpretation. Oxford University Press, 1989.

35. Gallagher GM The Confederate War. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1977. P. 289.

36. Кто-то из специалистов воспринимает кризис очень серьезно, кто-то нет, см,, например: Вигк К. Britain, America and the Sinews of War: 1914-1918, Boston, 1985. P. 10, 88; Ferguson N. The Pity of War. London, 1998. Chap. 9.

37. Mackinder HJ, Democratic Ideals and Reality. New York, 1942. R 149-150.

38. Интересно, что японцы, позаимствовавшие у немцев конституцию, в 1941 году пали жертвой точно такой же неспособности координировать гражданскую и военную политику. Перл-Харбор стал блестящей военной победой и одновременно гибельным политическим поражением.

39. Liberman P. Does Conquest Pay? The Exploitation of Occupied Industrial Societies, Princeton University Press, 1996. P. 40, 49.

40. О примерном уровне грамотности в голландской Ост-Ивдии см.: OsterhammelJ. Colonialism. P. 102.

652

 

 

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова