Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Александр Эткинд

ХЛЫСТ: СЕКТЫ, ЛИТЕРАТУРА И РЕВОЛЮЦИЯ

 

 


Оп.: Москва, 1998. Отрывки.


ПЕРЕКРОИТЬ ЖИЗНЬ

Мы не знаем, каковы были впечатления молодости Владимира Ульянова и Владимира Бонч-Бруевича. Религиозные переживания наверняка не были чужды этим людям. В критический момент смертельной болезни Ленина, его лицо напомнило Бонч-Бруевичу распятого Христа, и он поделился своим переживанием с революционным читателем1. Известен рассказ о встрече в 1890 году молодого Ульянова с двумя сектантами из тех, кого так много было на родной Волге. Между собеседниками оказалось много общего — стремление “перекроить жизнь”, сплотить людей “в единую братскую семью” и устроить “рай на земле”. Будущий вождь реагировал с увлечением: “Эти силы необходимо объединить и направить к общей цели”2. В своих ранних работах Ленин ссылался на рост сектантства, считая его “выступлением политического протеста под религиозной оболочкой”3 (фразеология, разработанная еще в 1860-х годах). Ленин требовал от Бонч-Бруевича “всякие сведения о преследовании сектантов” и предлагал рассылать сектантам Искру4. Бонч-Бруевич докладывал в 1903: “Сектанты охотно брали и читали революционную социалистическую литературу и распространяли ее. Отзывы о литературе были в общем весьма благоприятны”5. Сектанты участвовали в доставке Искры через Румынию в Россию6; возможно, среди них были “многочисленные в окрестности русские скопцы”, с которыми в черноморском поместье Раковского общался в 1913 году Троцкий7.

Согласно воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин интересовался возможностями повторения в России религиозного восстания, типа пуританской революции Кромвеля или анабаптистской революции Мюнцера. “Вам бы следовало вникнуть в материалы о тайных группах революционного сектантства, действовавших во время событий Крестьянской войны в Германии. [...] Есть ли что-либо подобное в нашем сектантстве?” — ориентировал Ленин своего сотрудника8. Особенно “много общего” Ленин находил между русскими крестьянскими восстаниями и апокалиптическим царством в Мюнстере 1525 года, о котором он читал у Энгельса. “Сверьте опыт. Сделайте это ответственно и как можно более трезво. Нам нужны реальные политические выводы, пригодные для практики нашей борьбы”, — просил будущий вождь мировой революции9. Просматривая рукописи русских сектантов из коллекции Бонч-Бруевича, Ленин был способен к довольно тонким замечаниям на исторические темы: “Это то, что в Англии было в 17-м веке. Здесь, несомненно, есть влияние той литературы, вероятно, пришедшей к нам через издания Новикова”10.

Бонч-Бруевич называл сектантство “вековой тайной народной жизни”11 и умел говорить с сектантами на их тайном языке.

  • Прошу усердно [...] всех братьев Новоизраильской обшины заняться [...] изложением глубины учения израильского и широты полета Вашего в исканиях пути шествия и жизни всего дома Израиля, от дней Ноя и времен Авраама, Исаака и Иакова и до наших дней, —

печатно обращался будущий Управделами Совнаркома к членам хлыстовской обшины12. Николай Валентинов, имевший свой опыт политической пропаганды среди сектантов, так вспоминал Бонч-Бруевича, которого знал по женевской эмиграции 1904 года:

  • Бонч превосходно знал все сектантские течения России. Подобно палеонтологу, рассматривающему остатки вымерших животных [...] Бонч как бы с лупой анализировал разные формы и содержания сектантской мысли, классифицировал их по отделам, подотделам, ища за туманными схоластическими (...] выражениями политический и социальный смысл13.

В версии сектантской истории, написанной Бонч-Бруевичем в 1911 году, хлыстовство наследовало главным европейским ересям, богомилам и альбигойцам, а то и прямо, без посредников, гностицизму14. В 18 веке, по словам Бонч-Бруевича, “повсюду в России, — как-то сразу и неожиданно, — начинают открывать общины, в глубокой тайне организованные”. В его подходе к истории сектантских общин слышится отзвук так хорошо знакомой ему внутрипартийной борьбы:

  • дробление общин и их учений [...] всегда дает право сделать заключение о длительном, предшествующем процессе возникновения, сплочения, развития, известного подъема и, наконец, самокритики, результатом которой, в связи с другими обстоятельствами, иногда бывает отпадение части приверженцев общины от своей прежней организации15.

Вместе с тем “сильный корень” духовного христианства, в который он зачисляет 'Старый Израиль' (то есть традиционное хлыстовство), духоборчество, 'Новый Израиль' и 'духовных молокан', по-прежнему здоров, целен и чужд внутренних расколов. Бонч-Бруевич даже организовывал встречи закавказских духоборов с новоизраильтянами, чтобы доказать “буквальное тождество” их взглядов16 и обосновать свою надежду, что “они, в конце концов, сольются в одну общую организацию”17. Бонч-Бруевич видел тогда русскую историю так: “из недр порабощенного народа вот уже девять веков почти беспрестанно выступают [...] народные революционеры”18, и они идут “широкой, демократической дорогой к идеалу полного социального равенства и человеческой свободы”19. Теперь же народные революционеры выступают из недр для того, чтобы слиться с революционерами профессиональными. И правда, контакты складывались хорошо:

  • Сектанты нашему товарищу очень понравились. Он ими прямо очарован и говорит, что совсем иначе представлял себе русских сектантов [...] Они удивительно терпимы и находят, что революция в России неизбежна и чем скорее она произойдет, тем лучше [...] Сектанты и их движение громадный плюс русскому революционному движению20.

В этом — ключ к аграрной политике партии: путь социал-демократов в деревню лежит через давно существующие там “прекрасные сектантские организации”21. Особо притягивали Бонч-Бруевича хлысты:

  • секта наиболее воинственная по своим воззрениям, наиболее сплоченная и организованная [...] Хлыстовская тайная организация, охватившая огромные массы деревень и хуторов юга и средней части России, распространяется все сильней и сильней22.

На 2-м съезде РСДРП 1903 года Ленин зачитывал доклад Раскол и сектантство в России, написанный Бонч-Бруевичем.

  • Секта хлыстов очень многочисленная. Эта секта тайная, и потому об ее учении очень мало было напечатано в легальной прессе сколько-нибудь правдоподобных сведений [...] Эта секта наиболее организованна, конспиративна и сильна.

Учение хлыстов впитало в себя многое из “христианского коммунизма”, рассказывал Бонч-Бруевич устами Ленина, а именно уничтожение частной собственности и буржуазного института семьи. В резолюции, написанной Лениным и принятой с поправками Плеханова, сектантство характеризовалось как “одно из демократических течений, направленных против существующего порядка вещей”, и “внимание всех членов партии” обращалось на работу с сектантами23. От себя лично Бонч-Бруевич добавлял больше красок:

  • С политической точки зрения хлысты потому заслуживают нашего внимания, что являются страстными ненавистниками всего, что исходит от [...] правительства [...] Я убежден, что при тактичном сближении революционеров с хлыстами мы можем приобрести там очень много друзей24.

Личный друг и многолетний сотрудник Ленина искренне верил: стоит развернуться социалистической пропаганде среди сектантов — “и эта народная среда тронется, широко и глубоко, и [...] под красным знаменем социализма будут стоять новые [...] ряды смелых (...] борцов за новый мир”25.

Согласно постановлению 2-го съезда РСДРП, Бонч-Бруевич редактировал Рассвет, пропагандистский листок для распространения среди сектантов. Газета, по-видимому, не пользовалась поддержкой со стороны партийной верхушки. Бонч-Бруевич рассказывал, однако, что Ленин прочитывал все номера Рассвета и призывал коллег в нем сотрудничать26. “Кое-что все-таки сделано: связи среди сектантов расширяются [...] Считаю закрытие "Рассвета" преждевременным и предлагаю продолжать опыт”, — говорил Ленин на заседании Совета РСДРП в июне 1904 года27. Совет, тем не менее, постановил газету закрыть. История Рассвета показывает сектантский проект скорее идиосинкратическим увлечением Ленина и Бонч-Бруевича, чем генеральной линией партии; но именно эти люди, с этим своим увлечением, завоевали победу в партии и стране.

Романтизация хлыстовства в ранних статьях Бонч-Бруевича являлась беспрецедентной: в этом отношении им уступают даже самые увлеченные тексты его главного предшественника, Афанасия Щапова.

  • Хлыстовская тайная организация, охватившая огромные массы деревень и хуторов юга и средней части России, распространяется все сильней и сильней [...] Хлыстовские пророки — это народные трибуны, прирожденные ораторы, подвижные и энергичные, главные руководители всей пропаганды.28

Ссылаясь на “достаточное количество точных данных”, Бонч-Бруевич характеризует хлыстовских пророков как людей с “наиболее развитой психикой”, которые “вполне заслуженно пользуются огромным влиянием на тысячи своих "братьев"”. По мнению сектоведа-большевика, хлысты ждали “великого примирителя”. Этот “человек с могучей волей, настоящий второй Христос” объединит все их обшины. Можно только догадываться, с какой ностальгией эмигранты слушали эти рассказы. Бонч-Бруевич рассказывал о хлыстовских христах точно теми же словами, которыми вскоре он сам и другие будут рассказывать о большевистских вождях:

 

  • такой “пророк” своим простым, понятным, остроумным словом всегда сумеет ответить запросам массы, всегда сумеет влить в ее недра достаточно бодрости, подкрепить во время несчастий, поднять малодушных и заставить всех и все поверить, что приближается время “суда Божия”29.

Согласно Бонч-Бруевичу, первой попыткой объединения сектантских масс стала деятельность хлыстовского лидера Кондратия Малеванного. Несмотря на его “огромный талант”, властям удалось затушить поднятый им “народный пожар”, с грустью сообщает Бонч-Бруевич. История Малеванного была хорошо известна30. Он сидел в сумасшедшем доме, когда в селе Павловки Харьковской губернии произошли беспорядки, которые связывались с его именем. 16 сентября 1901 толпа из 200—300 человек, двигаясь с криками “Правда идет! Христос воскрес!” разгромила церковь, но скоро была рассеяна полицией и прихожанами. Под суд пошло 68 человек, из них 20 женщин; участники были немолоды31. Бонч-Бруевич писал о лидере событий Моисее Тодосиенко как о “типичном — но не из крупных — хлыстовском агитаторе”; но по его следам скоро появится “движение сильное, активное, которое никакими урядниками и судами не остановишь”32. Тодосиенко называл себя последователем Малеванного; он даже симулировал сумасшествие, чтобы таким способом навестить своего учителя, называвшего себя Христом33. Остальных суд идентифицировал как штундистов. Но классический вопрос миссионерской сектологии — к какой секте принадлежат преступники? — оказался запутан тем, что в Павловках и окружающих деревнях давно жили толстовцы. Тут находилось бывшее поместье князя Дмитрия Хилкова, который в 1886 раздал земли крестьянам и потом пропагандировал среди них толстовское учение. Получалось, что русские протестанты-штундисты последовали призывам хлыста, а крестьяне, считавшиеся толстовцами, приняли участие в насильственных действиях. Эта история еще раз показала недостоверность миссионерских классификаций, правительственной статистики и вообще всего понятийного аппарата, существовавшего в области сектантства. По-своему Бонч-Бруевич был прав: столь зыбкий материал допускал самые радикальные интерпретации.

Революционной энергии в деревне недостаточно потому, что делу мешают толстовцы, — считал Бонч-Бруевич. В деятельности толстовского лидера Владимира Черткова он находил “ничтожные попытки контрреволюционных деятелей задержать богатырский поток русского революционного движения34. В другой статье в лондонской Жизни Бонч-Бруевич брал под защиту и преследуемых Синодом старообрядцев; но его чувства к ним, конечно, не идут в сравнение с восторгом, с которым он рассказывал о хлыстах35. Противопоставление сектантов старообрядцам было естественным способом разрешить проблему, которая к этому времени была хорошо осознана: раскол в целом был большой и независимой от государства силой — самой большой негосударственной группой в России; но, взятый в целом, он был безнадежно консервативен36. Бонч-Бруевич был далеко не первым, кто искал выход на пути противопоставления групп внутри раскола: одни слишком умеренны, зато другие очень радикальны.

В своем многотомном издании, Материалах по истории сектантства и старообрядчества, Бонч-Бруевич проводил ту же линию на смычку религиозного и политического диссидентства37. Одной из причин этой идеологической конструкции был финансовый интерес. Старообрядец Савва Морозов финансировал большевиков до и после 1905 года, выделяя по 24 тыс. рублей ежегодно на издание Искры и перед своим самоубийством завещав им еще 60 тысяч, сумму близкую к годовому бюджету партии38. Филантропия Морозова была самой яркой, но не единственной в своем роде. Другой миллионер из старообрядцев, Николай Рябушинский, взялся за финансирование журнала Золотое Руно и других предприятий русских символистов, по-своему тоже радикального движения39. Его брат Павел Рябушинский издавал старообрядческую Церковь и ряд прогрессистских газет, считая своей задачей сближение раскольничьих согласий и сект с умеренной политической оппозицией. Скорее всего, подобной поддержкой располагали и Материалы Бонч-Бруевича, хотя сам он никогда не вспоминал о ней. (…)

УПРАВЛЕНИЕ ДЕЛАМИ

Полемика между большевиками и другими социалистами велась вокруг вопроса об общине: народники верили в ее будущее, большевики считали ее разложившейся. Примерно те же функции, что их предшественники, славянофилы и народники, приписывали крестьянской общине, большевики возлагали на государственную власть. По теории народничества, “большая, многодворная сельская община — ненормальная община”40: слишком сложно в ней проходят переделы земли, 'миру' приходится делегировать ответственность выборным представителям, а отсюда уже недалеко до нелюбимой процедурной демократии, и вообще начинаются недоверие и конфликты. Народнический идеал, как показывала практика, осуществим только в малой сельской общине из нескольких дворов, где дела решались по-семейному; но мало кто из людей, мысливших по-государственному, мог этим удовлетвориться. Разница, проблематичная в теории, на практике была огромной. Народники-эсеры, при всем желании, не могли договориться с государственниками-большевиками ни по одному вопросу реальной политики.

Наблюдения за сектантскими общинами давали другую модель для формирования теории государства. Все то, что социалисты-этнографы вплоть до Пругавина и Бонч-Бруевича с воодушевлением называли “сектантскими общинами”, находя это в секте 'общих', у выгорецких поморцев, у хлыстов-дурмановцев41, у 'Нового Израиля', вовсе не являлось обшинами в народническом смысле слова. В самом деле, ни в одном из этих случаев не было и намека на прямое самоуправление, на сентиментальные акты полюбовного передела земли и имущества в соответствии с крестьянскими нуждами. Наоборот, всякий раз описывалась жесткая иерархическая организация, коллективизация земли и орудий производства, а иногда и личного имущества, безусловное отчуждение продуктов труда, централизованное распределение потребительских ценностей и, наконец, массивная идеологическая индокринация. То была модель тоталитарной утопии всеобщего подчинения, но никак не романтической утопии всеобщей любви; идея колхоза, но не коммуны; образ государства, но не общины. Люди конца 19 века могли и не видеть отличия этих социальных экспериментов от народнического идеала. Но Ленин постоянно толковал о некомпетентности “друзей народа”. В этой полемике он опирался “не на одни статистические данные”, но на “зоркие наблюдения” над крестьянской жизнью42. Поэтому он нуждался в поддержке Бонч-Бруевича — политика, имевшего самые необычные представления о пристрастии крестьянских масс к коммунизму; специалиста, авторитетно заявлявшего о соответствии самых радикальных идей тайным мечтам народного духа; эксперта первой величины, знания которого о 'народе' мало кто мог поставить под вопрос. Вполне вероятно, что в интересе к русскому сектантству как образцу для большевистского государства — интересе, мало разделяемом другими товарищами, — крылся один из источников необычно дружеского отношения Ленина к Бонч-Бруевичу.

Собственно религиозный компонент редких интересов Бонч-Бруевича нельзя исключить, но о нем нам вряд ли дано узнать: очевидно, что его качества, необычные для большевика, постоянно использовались в политических целях. Когда ему угрожал арест за подпольную деятельность, его друзья использовали “толстые тома Бонча, в которых очень пространно и очень скучно говорилось о раскольниках”, в качестве доказательства его невиновности. “Разве может автор этих книг быть революционером?” — говорили светские дамы своим влиятельным друзьям; “это слишком скучно и слишком 'божественно' для большевиков”43. Но даже в самое горячее время, работая с Бонч-Бруевичем в Кремле, Ленин находил время на его коллекцию сектантских автографов:

  • Владимир Ильич очень интересовался рукописями сектантов, которые я собирал [...] Особенно заинтересовали его философские сочинения. Как-то раз, когда он особенно углубился в их чтение [...] сказал мне: “Как это интересно. Ведь это создал простой народ [...] Ведь вот наши приват-доценты написали пропасть бездарных статей о всякой философской дребедени (...) вот эти рукописи, созданные самим народом, имеют во сто раз большее значение, чем все их писания”44.

Идея о том, что будущее России связано с коммунистическими настроениями религиозных сект, не принадлежала ни Бонч-Бруевичу, ни Ленину. Многие названия старых русских сект, о которых Бонч-Бруевич рассказывал партии начиная со 2-го съезда РСДРП по 13-й, были популярны среди народников начиная еще с 1860-х годов, когда природу их “политического протеста” впервые описал Афанасий Щапов. Среди тех или иных из этих сект пропагандировали Василий Кельсиев, Александр Михаилов, Иосиф Каблиц, Катерина Брешко-Брешковская, Яков Стефанович, Лев Дейч, Дмитрий Хилков, Виктор Данилов, Виктор Чернов, Николай Валентинов и другие деятели русского народничества. Социал-демократ Бонч-Бруевич принадлежал к этой традиции так же, как социал-революционер Алексей Пругавин, его многолетний соперник в области академического сектоведения, или толстовец Владимир Чертков, связывавший с сектами важные практические проекты. Планы большевиков были, как и в других случаях, самыми радикальными.

Сразу после большевистской революции Владимир Бонч-Бруевич оказывается в должности заведующего управлением делами Совета народных комиссаров, фактического главы аппарата революционного правительства. Его брат Михаил Бонч-Бруевич, генерал русской армии, становится первым Главнокомандующим революционных войск. Ежедневно решая государственные дела в непосредственной близости к Ленину, сектовед-революционер продолжал реализовывать свою старую программу. Пользуясь властью, Бонч-Бруевич осуществлял в жизни то, что много лет готовил в текстах солидных Материалов к истории русского сектантства и старообрядчества и подпольного Рассвета. “Не знаю, есть ли другая страна в мире, где столь развита в народе конспиративная, тайная жизнь”,— писал Бонч-Бруевич в 1916 году в 7-м томе своих Материлов45. Революция, в которой именно он был победителем, не переменила этих убеждений. В 1918 в партийном издательстве “Жизнь и знание” выходит книга Бонч-Бруевича о канадских эмигрантах-духоборах. В свете текущего момента он осмыслял здесь свои впечатления более чем десятилетней давности, когда вместе с лидерами толстовского движения сопровождал духоборов в их трансатлантическом путешествии. Многие духоборы, рассказывает он, живут общинами, среди которых есть такие, которые строят свою жизнь “на принципах полного коммунизма”46. Это значит, что в общественной собственности находится не только земля и орудия производства, но и произведенный продукт. Скот у них общий, а к общественным конюшням приставлены выборные люди. Зерно ссыпается в общинные склады, и каждый член общины берет себе столько, сколько надо для удовлетворения его потребностей. Есть, впрочем, и совет, который контролирует склады. Никто, кроме этого совета, не имеет права на продажу зерна; но община стремится к натуральному хозяйству и избегает любых обменов. То, что все-таки приходится покупать, раздается, по решению совета, тем, кому нужно. В таких общинах организованы совместные трапезы и такое же воспитание детей. Рассказав о том, как коммунистическая утопия осуществлена русскими людьми на канадской земле, Бонч-Бруевич признавал, что духоборческие общины “несут с собой наибольшее стеснение отдельной личности, подчас совершенное подавление ее”. Уже тогда он убедился в том, что “полный коммунизм” осуществим лишь под влиянием сильного лидера.

  • Попытки коммунистической жизни у духоборцев (...] несомненно возникают под сильным нравственным давлением их руководителя. Но эта форма жизни оказалась слишком для них высокою (...] Чтобы сохранить эту коммунистическую форму жизни, [...] духоборцы должны все время вести сильную борьбу и со своей “плотью” и друг с другом. Они должны все время поднимать себя и не давать проявляться тем сторонам своей натуры, которые на практике идут в явный разрез с теорией их жизни47.

Как видим, Бонч-Бруевич знает о трудностях, которые стерегут утопию на ее пути. Трудности эти — плоть, практика, природа; лишь сильная борьба с плотью и друг с другом помогает людям поднимать себя до собственной теории. Помогают делу и внешние тяготы; с прекращением гонений “сектантская геройская борьба” начинает ослабевать, констатирует Бонч-Бруевич. Такова историко-философская модель, с которой работал управделами Совнаркома.

В 1918 году другой сектовед, историк и журналист Сергей Мельгунов, ходил в Кремль благодарить Бонч-Бруевича за хлопоты по его освобождению из тюрьмы, а заодно просить содействия его отъезду за границу. Бонч-Бруевич встретил коллегу “как будто ничего не произошло. [...] Работает-де над выпусками новых томов своих материалов”. Управделами Совнаркома говорил тогда будущему автору Красного террора: “Наша задача умиротворить ненависть. Без нас красный террор был бы ужасен [...] Мы творим новую жизнь. Вероятно, мы погибнем. Меня расстреляют. Я пишу воспоминания... Прочитав, вы поймете нас” 48.

Можно думать, что впечатления, полученные с Распутиным, с духоборами и особенно с питерскими чемреками, имели первостепенное значение для формирования политических идеалов Бонч-Бруевича. На его глазах Ленин в расширенном масштабе повторял успех Легкобытова; а Распутин проиграл так же, как Щетинин. Русская революция совершалась ради всех этих таинственных людей — нетовцев, скрытников, чемреков и прочих, издавна живущих при коммунизме. Бонч-Бруевич не издал 8-го тома своих Материалов, который должен был быть специально посвящен 'Началу века'; но он осуществил свою общую с Легкобытовым мечту.

Подпись Бонч-Бруевича стоит под множеством документов. Из дел, которые связаны с его личным вкладом в формирующуюся диктатуру, мы знаем два: реквизицию банков в декабре 1917 и переезд правительства в Москву. Против обоих не возражали бы друзья Бонч-Бруевича из сектантов, а перенос российской столицы из Петрограда в прямой форме выражал их “чаяния” 49. Культ Ленина, несомненным соавтором которого являлся Бонч-Бруевич, тоже был попыткой соединить народную веру и утопическую государственность. Об этом гадали, с разным знанием деталей и действующих лиц, разные наблюдатели. “История секты Легкобытова есть не что иное, как выражение скрытой мистической сущности марксизма” 50, — писал Пришвин. “Перенесение столицы назад в Москву есть акт символический. Революция не погубила русского национального типа, но страшно обеднила и искалечила его”, — писал Георгий Федотов51.

Как мы увидим, с некоторого момента необычные интересы Бонч-Бруевича стали в аппарате неуместны. Ленину пришлось им пожертвовать; но, как бывает в таких случаях, вынужденное расставание не ухудшило личных отношений между ними.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

5 октября 1921 года Народный комиссариат земледелия принял воззвание К сектантам и старообрядцам, живущим в России и заграницей. Отпечатанный тиражом 50 000 экземпляров, документ был разослан по местам52. Констатирующая часть, описывавшая временные трудности сельского хозяйства, сочеталась с необычными предложениями в адрес некоторых религиозных меньшинств, члены которых получали привилегии по отношению к другим категориям населения. Наркомзем предлагал им землю, конфискованную у владельцев во время событий 1917—1921 гг. В Воззвании говорилось:

  • Рабоче-Крестьянская революция сделала свое дело. [...] Все те, кто боролся со старым миром, кто страдал от его тягот, — сектанты и старообрядцы в их числе, — все должны быть участниками в творчестве новых форм жизни. И мы говорим сектантам и старообрядцам, где бы они ни жили на всей земле: добро пожаловать!

О черном переделе, как о важнейшей цели русской революции, ее деятели мечтали десятилетиями. Но если они обычно соглашались в том, у кого отбирать землю, то другая часть проблемы не получала ясного решения. Как распределять конфискованную собственность? Вопрос был важнейшим; в крестьянской стране он был равнозначен вопросу о смысле и целях революции. В очередной попытке ответить на него Наркомзем создает новый орган — Оргкомсект, или “Комиссию по заселению Совхозов, свободных земель и бывших имений сектантами и старообрядцами”. В функции Оргкомсекта входил прием представителей общин, обработка их заявок и перераспределение земли в их пользу.

Чем отличались те, кто имел право на землю, от старых ее хозяев, которые такого права не имели? Объяснение было идеологическим. Русские сектанты издавна живут той самой коммунистической жизнью, ради вселенского торжества которой произошла революция. Текст Воззвания проводил аналогию между сектантами и коммунистами в мировой истории и утверждал родство между коммунизмом Советского правительства и коммунизмом русских сект. Старое государство преследовало сектантов так же, как оно преследовало большевиков; поэтому сектанты, подобно коммунистам, ушли в конспиративное подполье или эмигрировали, продолжая везде вести жизнь, соответствующую их взглядам; а теперь их, как естественных союзников и единомышленников, поддерживает Советская, тоже коммунистическая власть. Как говорится в документе:

  • Мы знаем, что в России имеется много сект, приверженцы которых, согласно их учения, издавна стремятся к общинной, коммунистической жизни. [...] Народный Комиссариат Земледелия [...] нашел настоящее время наиболее подходящим для того, чтобы призвать к творческой земледельческой работе эти [...] сектантские и старообрядческие массы [...] Относясь к ним с полным доверием, [...] Наркомзем ждет, что сектантские общины выполнят свой долг перед родиной.

Воззвание Наркомзема не было первым признаком особой симпатии большевистского режима к русскому сектантству53. В начале 1919 года Совнарком принял Декрет об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям54. В подготовке Декрета вместе с высшим руководством большевиков участвовал Объединенный Совет религиозных обшин и групп (ОСРОГ). Компромисс был принят в результате личных переговоров между Лениным и руководителем Объединенного Совета, лидером толстовского движения Владимиром Чертковым. Декрет имел сугубо гуманитарный характер; сознательно уклонявшиеся от военной службы были безвредны для новой власти именно потому, что исповедовали ненасилие. Декрет не исполнялся на местах, и практический его результат был ничтожным. Бонч-Бруевич, успокаивая своих идейных противников внутри партии, признавался, что на основе этого декрета получили освобождение от военной службы всего 657 человек за 5 лет55. Однако ОСРОГу удалось сформировать централизованную структуру, включавшую сам Совет в Москве, его экспертов и больше 100 уполномоченных на местах.

В 1919 году в 7-м Всероссийском съезде Советов участвовал делегат “от сектантов-коммунистов”. Это был Иван Трегубов, бывший студент Московской духовной академии, потом один из лидеров толстовского движения. На съезде Советов Трегубов говорил делегатам:

  • Мы, сектанты-коммунисты, приветствуем вас за то великое и святое дело коммунизма, [...] которому мы также давно служим [...] Мы желаем сотрудничать с вами в деле насаждения коммунизма [...] Мы не будем упрекать вас, а вы не упрекайте нас за то, что вы и мы идем к коммунизму разными путями56.

В 1920 году из Швейцарии вернулся другой влиятельный толстовец, Павел Бирюков, друживший с Лениным еще во время женевской эмиграции последнего57. Когда-то, двадцать с лишним лет назад, все они — Чертков, Бирюков, Трегубов и Бонч-Бруевич — вместе вели кампанию в защиту духоборов, которая кончилась эмиграцией сектантов и ссылкой их защитников.

В ноябре 1920 года Бирюков и Трегубов составили проект документа, который должен был дать привилегии русским сектантам уже не в отношении военной службы, но в экономической и политической областях. По-видимому, около года спустя именно этот текст лег в основу Воззвания Наркомзема. Здесь признается, что “строительство жизни на новых коммунистических началах” встречает в крестьянской массе “непреодолимое препятствие”; но авторы знали, как его преодолеть. Хоть крестьянство в целом “принимает Советы, но отвергает коммунию” — среди крестьян есть “элемент, который охотно идет навстречу коммунистическим замыслам правительства”. Элемент этот — сектанты. Именно они дадут пример новой жизни, который увлечет за собой инертное большинство русского народа. По мнению Бирюкова и Трегубова, сектантство — “сознательная, разумно-религиозная часть русского народа”, которая “не только не сопротивляется коммуне, но сама создает коммуны, и притом образцовые”. Документ полон духом военного коммунизма, бескомпромиссного строительства общинной жизни в масштабах страны. Революция дала новый толчок развитию крайних сект, и они готовы к сотрудничеству с режимом, осуществляющим их чаяния.

  • Поощряемые теперь коммунистическим строем, они еще энергичнее, чем прежде, стали строить свою жизнь на коммунистических началах (...]. Естественно предполагать, что этот коммунистический элемент крестьянства станет мостом, соединяющим коммунистическое правительство с крестьянством58.

1920 годом датируется отдельная Докладная записка Павла Бирюкова Об издании ежемесячного журнала “Сектант-коммунист”:

  • Известия, происходящие из различных местностей Российской республики, указывают на вновь возникающее серьезное коммунистическое движение среди крестьянства. По исторически сложившимся условиям жизни русского народа, движение это весьма тесно связано с сектантским движением. В земледельческие коммуны группируются: толстовцы, молокане, добролюбовцы, малеванцы, Новый Израиль, баптисты, евангелисты, трезвенники, мормоны и многие другие [...] Во многих этих группах назрела потребность федеративного объединения вокруг одного общего центра. Разумным центром этим должна быть Москва. [...] Слово “Коммунист” не означает, что журнал издается РКП, а лишь то, что группа читателей и издателей, основывая журнал, стремится к коммунистической, общинной жизни. Слово “Сектант” не означает основание какой-либо новой секты, а лишь то, что орган этот объединяет сознательных религиозных людей русского народа, в просторечии именуемых сектантами (...) Такой орган послужит к объединению сектантских коммунистических групп, окажет могучую поддержку в борьбе с капитализмом59.

В марте 1921 в Москве под контролем правительства был проведен Всероссийский съезд сектантских сельско-хозяйственных и производственных объединений. Большинство делегатов оказались баптистами, что отражало реальную расстановку сил в русском сектантстве этого столетия. Но “мелкобуржуазные” требования протестантов совершенно не удовлетворили большевистское руководство. В специально написанной брошюре Бонч-Бруевич назвал этот съезд “кривым зеркалом сектантства”, и еще агрессивнее реагировал Ленин60. Бирюков и Трегубов, однако, продолжали сотрудничать с большевиками и верить, что те своими делами осуществляют сектантские чаяния. Надеялись ли они, что их сотрудничество с не вполне определившимся режимом повернет его в этом благом направлении? Был ли то тактический прием, с помощью которого авторы надеялись облегчить положение толстовских и сектантских общин? В любом случае, информация Бирюкова и Трегубова могла казаться утешительной тем, кто сделал революцию во имя русского народа, а теперь чувствовал свое одиночество в кремлевских стенах. Характеризуя русских сектантов как коммунистов и оценивая их численность многими миллионами, Бирюков и Трегубов показывали, какими огромными, тайными, дружественными ресурсами располагает Советская власть. И оценка численности сект, и характеристика их коммунистических убеждений были в равной степени преувеличенными; но в Кремле нуждались именно в такой информации, которая, будь она достоверной, оправдала бы многое. Через Бонч-Бруевича попадая прямо на стол к высшему руководству, эти бумаги вновь внушали надежду: внутри народа есть тот самый 'народ', ради которого весь народ, включая даже и руководство, шел на революционные жертвы.

  • Вся эта шести- или десятимиллионная масса русского сектантства разбросана по всей России, Украине, Кавказу и Сибири. Наиболее значительные группы географически располагаются так: на юго-западе России преобладает штундо-баптизм, род русского протестантства с левой, коммунистической ветвью малеванщины (в Киевской и Могилевской губ[ерниях].) Юго-восточная часть России, Донская область, Средняя и Южная часть Поволжья, до Нижегородской и Тамбовской губернии включительно, заселена различными толками молокан. Донская, Кубанская и Терская области покрыты общинами Старого и Нового Израиля, “людей божьих” и др. Также богата сектантами Оренбургская губерния и Уральская область (дурмановцы, балабановцы и др.). В Пермской губернии по уральским заводам распространена секта иеговистов. По Волге, кроме молокан, значительные группы представляют: евангельские христиане, баптисты, адвентисты, еноховцы, мормоны, добролюбовцы, толстовцы, меннониты. В центре и на севере России организовались коммуны так называемых “народных трезвенников”, последователей Чурикова и Колоскова. В последнее время во многих местах России стало усиленно распространяться свободно-христианское и коммунистическое \'чение, тождественное учению духоборов и Л. И. Толстого. [...] Число их велико, но точно неизвестно. Это самое радикальное течение сектантства61.

Практические предложения Бирюкова и Трегубова не оставляют сомнения в том, что идея сектантского “моста” между правительством и крестьянством содержала обдуманную программу действий, направленную на сближение правительства с сектантскими общинами, на получение последними частичной автономии и в целом на превращение русского сектантства в самостоятельный фактор политической жизни страны. Члены реально существовавших сектантских сельскохозяйственных общин (список их был приложен к Записке Бирюкова и Трегубова, но до нас, к сожалению, не дошел) должны были получить иммунитет от военной службы и от агитационных программ Наркомпроса, а также привилегии в области налогообложения. Вместе с тем, Записка Бирюкова и Трегубова не акцентировала ту идею, которая станет важнейшей в Воззвании Наркомзема — о предоставлении сектантам новых земель. Бирюков и Трегубов были озабочены сохранением реально существовавших сектантских и толстовских общин и той собственности, которая им принадлежала с дореволюционных времен. Бонч-Бруевич, их партнер и покровитель в Советском правительстве, готов был идти дальше. В ходе обсуждения этих предложений, занявшего около года, Наркомзем и Совнарком сделали следующий, революционный шаг: пообещали землю не только уже существовавшим сектантским общинам, но и тем, которые пока никак не “обнаружили себя”. Понятно, что такое обещание на деле означало призыв к массовому формированию новых сектантских коммун.

Идя навстречу этим радикальным ожиданиям, Бирюков и Трегубов заново переработали свою Записку; новый ее вариант помечен 1 августа 1921 года62. Авторы заявляли теперь свою лояльность с большей энергией: “как по мнению правительства, так и по нашему мнению, "коммуна" есть совершеннейшая форма общественного устройства как в экономическом, так и в нравственном смысле, и "коммунист" должен быть лучшим человеком во всех отношениях”. Но намерения правительства и желания крестьянства все еще не совпадают. Как уничтожить их антагонизм?

  • Среди крестьян есть элемент, который готов идти навстречу коммунистическим стремлениям правительства, имея для этого психологическую предпосылку. Этот крестьянский элемент представляют прогрессивные группы сектантов-коммунистов, то есть сознательная, разумно-религиозная, коммунистически настроенная часть русского народа [...) Имя им: духоборы, ново-израильтяне, свободные христиане, духовные христиане, всемирные братья и другие подобные течения [...] Естественно предположить, что этот коммунистический элемент крестьянства станет мостом, соединяющим коммунистическое правительство с крестьянством, [...] Живой пример из той же крестьянской среды может легко увлечь и инертную массу на новые коммунистические формы жизни.

Препятствия на этом пути имеют сугубо административный характер, считают теперь последователи Толстого. “Вследствие малоосведомленности представителей власти на местах очень часто возникают печальные недоразумения”63. Новый вариант Записки Бирюкова и Трегубова содержал расширенное Заключение, содержащее, наряду с усилением прежней риторики, и некоторые прагматические аргументы:

  • всякий, кто знаком с миром сектантов, неизбежно приходит к выводу, что эта среда представляет повышенный культурный уровень по сравнению с рядовым крестьянством. Особенные черты, выгодно отличающие сектантов от остальных крестьян — это их честность, трезвость и трудолюбие. Как раз от недостатка этих качеств и страдает весь комплекс советского строительства. [...] Мы не скрываем, что среди сектантов есть и такие небольшие группы, преимущественно анархического направления, которые отрицательно относятся к изложенной здесь и разделяемой огромной массой сектантства идее [...] Но мы надеемся, что и они с течением времени также проникнутся этой идеей, если только Советская власть не будет их гнать за это, а постарается показать им возможность создания [...] коммунистических форм жизни.

Бумаги Бирюкова и Трегубова были переработаны самим Бонч-Бруевичем; в его архиве хранятся как эти подготовительные документы, так и автограф окончательной версии Воззвания, написанный его рукой. О взглядах Бонч-Бруевича в это время дает представление его рукопись О современных сектантских группировках и о том новом, что произошло в этих массах за годы революции, подписанная 30 августа 192164. Сектантов в России самое меньшее 6—7 миллионов, сообщает он здесь. Бонч-Бруевич рассказывает о секте бегунов, что их несколько миллионов (по дореволюционной статистике, их едва ли было несколько тысяч) и что они выражают желание сесть на землю и заняться коллективным трудом (то есть собираются отказаться от своего учения, которое требовало непрерывного передвижения как условия спасения). Но есть и негативные явления: на Урале, сетовал Бонч-Бруевич, были арестованы 30 раскольников-немоляк. Для объяснения текущих процессов Бонч-Бруевич противопоставлял две группы сектантов: хлыстов со всеми их ответвлениями (включая духоборов, скопцов, 'Новый Израиль', чемреков), с одной стороны, и протестантские секты, с другой стороны. Последних Бонч-Бруевич считал настроенными индивидуалистически и мелкобуржуазно; первые же, по его мнению, все имеют огромное значение для новой власти, и даже готовы ради нее носить оружие. Так, новоизраильтяне принимали участие в февральской революции, а во время гражданской войны помогали красным войскам.

  • Новоизраильтяне, имевшие недавно свой всероссийский съезд, на котором присутствовало 300 представителей, твердо и неуклонно решили продолжать свой опыт строительства коммун, каковыми они уже живут во многих местах, и распространять его на всю территорию России, объединяясь в артели, в колхозы.

Закавказские духоборы, сообщает Бонч-Бруевич, уже образовали 23 коммуны общим числом 6 тысяч; они стремятся переселится в Донскую область, где к ним присоединятся духоборы из Канады. В Россию вот-вот, с первой же навигацией, вернутся сектанты-новоизраильтяне из Южной Америки, причем вместе со всем имуществом и сельхозтехникой. Трезвенники уже имеют организованные коммуны в обеих столицах. “Мы, сектанты, окажем Советской власти неоцененную услугу”, — цитировал Бонч-Бруевич письмо “одного из выдающихся вождей сектантов Кавказа”. Для управления всем этим надо создать особый отдел при Наркомземе, — писал Бонч-Бруевич, только что оставивший пост в Совнаркоме.

Над текстом Воззвания работал человек, который был профессиональным историком русского сектантства и профессиональным же мастером бюрократической переписки. Под пером Бонч-Бруевича список религиозных меньшинств, которые правительство предполагало охватить новыми привилегиями, расширился и разделился на два. Сначала были перечислены те секты и старообрядческие согласия, которые, по мнению Бонч-Бруевича, веками существовали в русском подполье и до сих пор из него не вышли, как-то:

  • корабли Старого Израиля и Людей Божиих (те, кого ранее ругали хлыстами), скопцы различных оттенков, мормоны и другие, а также из старообрядцев — крайние ответвления Спасова согласия, те, кого в просторечии называют нетовцами, бегунами, скрытниками и прочие тому подобные.

К ним, к этим потаенным миллионам, в первую очередь и было обращено “Добро пожаловать!” вместе со всей концепцией Воззвания. Правительство призывало их расконспирироваться, заявить о своем существовании и получить землю. Далее следовал еще более длинный перечень тех групп, которые, по сведениям Бонч-Бруевича, уже заявили о своем желании “всецело посвятить себя делу устройства общин, артелей, коллективных хозяйств, коммун и поселиться в Совхозах”:

  • духоборцы, молокане всех толков, начало века, иеговисты, новоизраильтяне различных течений, штундисты, меннониты, малеванцы, еноховцы, толстовцы, добролюбовцы, свободные христиане, трезвенники, подгорновцы, некоторая часть евангельских христиан и баптистов.

Череда сектонимов создавала ощущение массовости и загадочности явления. В этом ядро личной программы Бонч-Бруевича, главная его идея. Он разрабатывал ее в течение десятилетий своей деятельности историка-сектоведа, а потом пытался осуществлять, находясь у самой вершины власти. В глубинах России скрываются миллионы людей, готовых к иной, коммунистической жизни. Этим людям, какими бы странными именами они себя ни называли, надо только позволить выйти из подполья. Тогда они построят свой, давно задуманный ими, русский коммунизм.

ПОЛУХЛЫСТОВСКАЯ

Троцкий был ответственным за анти-религиозную пропаганду в Политбюро. С неожиданным увлечением он вошел в курс дел, поощряя новые расколы внутри православия и не симпатизируя старым. По собственным словам Троцкого, он руководил церковниками “в партийном порядке, т.е. негласно и неофициально”65, и превратил это дело в арену партийной борьбы. Вопрос о сектах был, конечно, в центре тех глухих споров, предвестников генерального сражения. Не способный бороться с сектантской “стихией” на местах, Троцкий обрушился на нее там, где она была ему доступна — в литературе. Литература и революция Троцкого обвиняет писателей, среди прочего, в “полухлыстовской перспективе на события”. Понятно, что литература интересует автора как язык для обсуждения внутрипартийных проблем. По Троцкому, все те “попутчики”, что подошли “к революции с мужицкого исподу”, теперь “должны испытывать тем большее разочарование, чем явственнее обнаруживается, что революция не радение” 66.

Примерно тогда же, когда наркомвоенмор писал эти строки, сотрудник Наркомзема полагал: хлыстам и прочим сектантам “отводятся все совхозы за исключением тех, которые являются агробазами и нуждаются в особом охранении”67, то есть за исключением тех, которые специально предназначены для снабжения вооруженных сил и, таким образом, находятся в ведении Троцкого. Там он собирался размещать свои аграрные армии, воскрешавшие проект военных поселений ровно столетней давности. Но передача земли сектантам, считали в Наркомземе в 1921, является “одной из мер проведения в жизнь объявленных новых принципов экономической политики”68. Рационалистический, гипер-просветительский идеал Троцкого69 был полярно противоположен экстатическим практикам сектантства, какими бы близкими коммунизму они ни казались некоторым из попутчиков. К тому же — в этом обычная ирония истории, одна из метонимий, какими она действует, — и земные интересы его ведомства столкнулись с сектантскими прожектами Наркомзема.

Много позже Бонч-Бруевич именно Троцкого обвинял в том, что Ленину пришлось расстаться со своей правой рукой в Совнаркоме. “Я (...) должен был покинуть должность управляющего делами Совнаркома благодаря невероятной и подлой интриге, которую повели противники — Троцкий, Крестинский, Каменев и их политические друзья”70. Согласно этой версии Бонч-Бруевича, при обыске в Госбанке в 1920 он обнаружил золото, припрятанное там Крестинским. В результате против него проголосовали в Оргбюро, так что ему, Бонч-Бруевичу, пришлось уйти против воли Ленина. Наверно, доля истины в таком объяснении есть. Прятали большевики золото друг от друга или нет, Троцкий скорее всего обвинял Бонч-Бруевича в “полухлыстовской перспективе на события”, утвердившейся в самом центре власти. Министр обороны не зря спорил о хлыстовстве с модными писателями; ему приходилось доказывать в соседнем кабинете, что “революция не радение”.

Обещания мобилизовать секты в поддержку революции, повторявшиеся со времен 2-го съезда, так и оставались невыполненными. За одно это Бонч-Бруевич должен был расстаться со своим местом. Он, однако, уже достиг необычайного успеха. Его двойная карьера этнографа и политика масштабна и уникальна. Он завоевал себе место не только в истории русской революции, но и в интеллектуальной истории. Вряд ли история этнографии, и вообще гуманитарной науки, знает много случаев столь тесного соединения политического лидерства со специальным знанием. Лишь закономерно, что именно в этом случае, когда знание было связано со столь большой властью, оно оказалось в такой же степени ложным.

Между тем сектантские общины продолжали существовать, честно работали на земле и посреди общей разрухи были видимыми островами нового, или по крайней мере другого, мира. В тяжелые для старых большевиков времена НЭПа идея родства между сектами и коммунизмом вновь стала пользоваться их поддержкой. Сектанты хоть и не настоящие боевые коммунисты, но все лучше буржуазии; и если выбирать между нэпманами и хлыстами, то революционная страсть принадлежала хлыстам. После отставки из аппарата ничто не мешало Бонч-Бруевичу сосредоточиться на своей сектоведческой миссии. 4 апреля 1924 им подписана рукопись статьи О работе среди сектантов и раскольников. Теперь он со ссылкой на “лучших статистиков России” оценивал число сектантов и раскольников в 35 миллионов, из них 10 миллионов сектантов. Интереснее этих вздувающихся цифр новый характер аргументов, конкретных и прагматических. Теперь Бонч-Бруевич доказывает не обезличивающую сплоченность сектантских общин, а их хозяйственную эффективность; не коммунистические, а скорее протестантские добродетели:

  • Общая черта, принадлежащая всем им, — это твердая трезвость, хозяйственность, примерное, страстное трудолюбие, стремление к культуре, к новшествам в работе, к машинизации труда и общему светскому просвещению и обучению молодежи.

Переход власти от военного коммунизма к НЭПу изменил образ вселенной, и в частности той малой, но важной ее части, какой были сектантские общины. Дискурсивные усилия были направлены на практические цели. “Воздействовать на эту крайне восприимчивую среду вполне возможно”, — пишет о сектантах Бонч-Бруевич. Для этого надо создать журнал, а также вести “работу в области заселения распадающихся Совхозов сектантскими коммунами, чего так одно время добивался Владимир Ильич” 71.

Меньшую гибкость проявлял “сектант-коммунист” Трегубов. В ноябре 1921 года он торжествовал по поводу Воззвания Наркомзема, стремясь расширить завоеванный для сект плацдарм и одновременно указать путь спасения собственно коммунистическим идеям. Именно русское сектантство может внести вклад в самую трудную из проблем новой власти — ту, которая вызвала к жизни НЭП, Сектанты в силах остановить стратегическое отступление большевиков. Известия публиковали статью Трегубова “в дискуссионном порядке”:

  • Идея о пользе сотрудничества сектантов с коммунистами-большевиками в деле насаждения коммунизма [...] получила, наконец, и официальное признание. Но [...] сектанты могут принести пользу коммунизму не только на почве Наркомзема, но и в других областях [...] Самые большие препятствия коммунисты встречают в настоящее время со стороны мелко-буржуазной стихии, состоящей из миллионной массы крестьян [...] Миллионная масса сектантства есть тоже своего рода стихия и, как таковая, она с успехом может бороться с мелко-буржуазной стихией, побеждая ее тлетворный дух собственности, эгоизма и разъединения своим животворящим духом коммунизма, братства и единения [...] Для успеха коммунизма Советской власти следует немедленно позвать себе на помощь всех сектантов-коммунистов и совместно с ними строить гигантскую и могучую коммуну, которой [...] не будет страшна никакая буржуазная стихия, и тогда ей не придется менять своей коммунистической политики72.

К примеру, иллюстрирует свои рассуждения Трегубов, духоборы создали в Канаде “блестящую коммуну”, которая с успехом выдерживает враждебный “натиск” капиталистического окружения; и эта коммуна, в отличие от большевистской, “нисколько не меняет [...] своей коммунистической политики” в угоду буржуазии. Примерно того же, но в больших масштабах, Трегубов хочет для новой России. По сути дела, он лишь яснее других излагает народническую фантазию об анти-буржуазном союзе государственной власти с сектантскими массами:

  • В Советской России, как на переходной ступени к полному коммунизму, вынуждены уживаться две политики: одна — для тех, которые не изжили буржуазной, собственнической психологии, и другая — для тех, кто уже изжили ее. Первая допускает в определенных границах капиталистическое производство, [...] а другая поощряет коммунистическое производство и распределение продуктов без торговли [...] и денег, как у духоборов. Первая только допускается и постепенно, по мере роста коммунизма, сокращается. Другая всячески поощряется (...] и, наконец, совсем вытесняет первую, создавая одну всеобщую мировую коммуну. И миллионы сектантов, рассеянные по всему миру, особенно много могут помочь созданию такой коммуны73.

По словам Трегубова, сектанты-коммунисты показали свои достижения на Всероссийской сельско-хозяйственной выставке 1923 года и доказали свою полезность в борьбе с пороками социалистического быта — самогоном, табаком и матерщиной; это, однако, далеко не все. В отличие от Бонч-Бруевича времен НЭПа, Трегубов не перестает восторгаться собственно политическими перспективами сектантской идеологии:

  • Но главная заслуга сектантов с точки зрения Советской власти и коммунистической партии — это, конечно, заслуга политическая [...] Сектанты [...] давно уже ведут борьбу за коммунизм с царями, попами и буржуями (...) И потому, когда началась революция [...] и затем началось коммунистическое строительство, то они приняли живейшее участие в той и другом [...] Главная политическая заслуга сектантов заключается в том, что многие из них давно уже стремятся к коммунистической жизни и живут коммунами, каковы: духоборцы, 'общие' молокане, новоизраильтяне, свободные христиане, народные трезвенники, некоторые толстовцы и другие сектанты-коммунисты74 .

Отсюда видно, как заинтересован был Трегубов в старых русских сектах, которые он считал коммунистическими, и как обострились его отношения с толстовцами, из которых лишь “некоторые” попали в привилегированный список. Впрочем, по словам этого автора, “в последнее время” коммунистические устремления замечались и среди протестантских сект западного происхождения — евангельских христиан, баптистов, адвентистов75.

В большой статье, опубликованной в Правде в мае 192476, Бонч-Бруевич снижает тон, в котором уже слышно разочарование. Сектантство в СССР — “массовое, громадное, народное явление”, — пишет он здесь. “Самое главное — огромные тайные сектантские общины стали было обнаруживать себя, но ввиду современных нам преследований, этот здоровый процесс жизни к сожалению приостановился”. Сектантство и старообрядчество в России насчитывает до 35 миллионов; это значит, поясняет он, что “не менее трети населения всей страны принадлежит к этим группам”. На самое вероятное возражение против таких подсчетов Бонч-Бруевич отвечал: в последние годы старообрядцы-беспоповцы настолько изменились, что их “громадное большинство почти слилось с так называемым сектантством”. У духоборов, части молокан, сектантов 'Старого' и 'Нового Израиля', у трезвенников наблюдается “неизбывное тяготение не только к коллективному способу производства, но и к коммунистическим началам жизни”. Поэтому сравнительное благополучие сектантов не должно вызывать беспокойства. “Смешно упрекать сектантов в том, что их хозяйство всегда и везде значительно выше окружающих их православных крестьян. Да ведь тому причиной взаимопомощь в труде, дружный коллективный подъем работы”. В рукописи этой статьи были и более сильные формулы: “Живущие до сего дня в России сектанты везде и всюду выделяются своей хозяйственностью, смелой и умелой организацией, настойчивостью, трудолюбием, трезвостью, честностью, стремлением к культуре, стремлением к кооперации”'. Сектанты почти поголовно грамотны, у них господствуют чистота, целомудрие и здоровье, у них достигнуто равноправие женщин, нет пьянства и абортов. Сектантам придаются противоречия самого НЭПа: с одной стороны, они рачительные хозяева; с другой стороны, бескорыстные коммунисты. Сектантские общины, по его мнению, “готовы тотчас же поселиться в разоренные совхозы”. Бонч-Бруевич приводил положительные примеры таких сектантских хозяйств: коммуны трезвенников в Ленинградской области, баптистов в Тверской, новоизраильтян в Ставропольской губернии. Итак, писал Бонч-Бруевич в Правде, “сектанты в огромном большинстве — передовое население на сельско-хозяйственном фронте”, и не использовать сектантов “не только странно, но просто преступно”.

СМЕХ, АПЛОДИСМЕНТЫ

С крупнейшим в этой области ученым и лояльным к партии политиком трудно было не соглашаться. Для тех, кто в аппарате и в партии читал тексты Бонч-Бруевича, было ясно одно: в русских губерниях существуют огромные массы людей с чудными названиями, которые близки коммунистам, мечтают о коллективной жизни и готовы трудиться на государственной земле. В подготовленных Михаилом Калининым к партийному съезду тезисах О работе в деревне появляется специальный пункт, призывавший партию к особому вниманию к сектантам. По мистическому совпадению, вполне отвечавшему сути дела, съезд партии и пункт резолюции имели один и тот же номер: 13.

Идея, которую уже полвека вынашивали русские народники, вновь рождалась среди большевиков, поднимаясь по иерархии от Трегубова и Бонч-Бруевича до Калинина и Зиновьева. Шла борьба за наследство Ленина. Фигура его личного друга и вечного сотрудника, авторитетно интерпретировавшего его идеи и даже замыслы, имела в этой борьбе немалую ценность. Но у про-сектантской позиции, и лично у Бонч-Бруевича, были враги. Не менее старый большевик Степанов-Скворцов призывал к осторожности. Сектантов надо рассматривать “не в свете возглавленных их далекими предками коммунистических движений, [...] а в их реальной действительности”, — писал он в Правде. В реальной действительности по Степанову-Скворцову, союз большевиков с сектантами приведет к обратному результату: “к установлению и укреплению, при нашем простодушном содействии, смычки крестьянства с формирующейся деревенской буржуазией”77. Бонч-Бруевич отвечал с сарказмом: “Надо же, наконец, знать тот народ, которым управляешь”78. Со знанием народа на 13-м съезде выступал некий С. А. Бергавинов:

  • У нас налогов сектанты не платят, в армию не идут, ведут смычку с кулаком, ведут работу по втягиванию бедняцкого слоя [...) Если мы будем оказывать сектантам внимание, мы создадим стимул к их развитию за счет бедняцких слоев, а этого мы не можем допустить79.

Молодые коммунисты, за которыми стоял Троцкий, и партийные специалисты по воинствующему атеизму возражали против заигрывания с сектами. Неожиданно для многих наблюдателей, вопрос о сектах вызвал раскол стратегических сил партии. Дискуссия развернулась на секции по работе в деревне, где за резолюцию о сектах выступили Зиновьев, Луначарский и Бонч-Бруевич, а против линии ЦК — Степанов-Скворцов, Емельян Ярославский, Красиков, Буденный.

Согласно Степанову, “мы пустимся в авантюру” и будем “поощрять прозелитизм”, если поддержим сектантов, как предлагает ЦК80. Буденный сказал, что специально знакомился с этим вопросом в 1922 году; к сектантам тогда “стали переходить очень многие, главным образом бедняки, для того, чтобы не идти в армию”, — говорил Буденный81. Среди сектантов “сидят хлопцы более умелые, чем наши живисты и автокефалы”, — утверждал Бергавинов, имея в виду текущие расколы внутри православной церкви. Некий Иванов дополнил: “у этих сектантов недавно отобрали 40 миллионов патронов и 10 тысяч винтовок” 82.

Опираясь на чувства старых большевиков, Бонч-Бруевич сумел создать блок, в рамках которого его позиция оказалась совпадающей с генеральной линией партии. Защиту линии ЦК в этом вопросе неожиданно возглавил Зиновьев; его аргументам не откажешь в реализме:

  • Мы живем в крестьянской стране, неграмотной на 70% [...] Тут еще надо подойти к сектантам, а ведь их, минимум, 10 миллионов. [...] У нас есть рабочие, беспартийные сектанты, я лично сам с таким знаком. Он всю революцию прошел с нами (...] Нам нужно приблизиться к ним, чтобы в деревне и через них иметь некоторую опору83.

Участвовал в полемике и Луначарский, в прошлом богостроитель и автор Дифирамбов Дионису, ныне нарком просвещения и автор пьесы Кромвель. Дополнив личные воспоминания Зиновьева солидной исторической перспективой, Луначарский предупреждал о “недопустимости враждебных демонстраций против русского сектантства”. По Луначарскому, сектантство — зародыш реформации в России. Революция делает реформацию ненужной, но эти реформаты разбиваются на многие оттенки, из которых многие близки нам84.

Чтобы высказать эту позицию и поддержать борьбу старых большевиков против новых и неясных еще тенденций, руководитель Наркомпроса, конечно, и пришел на секцию работы в деревне. Но полнее и солиднее всех говорил Бонч-Бруевич. Он поручился и за то, что сектанты аккуратно платят налоги, и за то, что от армии им уклониться на деле крайне трудно, потому что для этого надо доказать, что и отец, и дед тоже были сектантами. Главным аргументом Бонч-Бруевича являлся, однако, прецедент Воззвания 1921 года. По его словам, “и Наркомюст, и НКВД, и НК РКИ признали в громадных сектантских массах еще в 1921 наличность элементов, которые нам содружествуют”85. Вопрос был вынесен на пленарное заседание съезда, где про-сектантскую позицию большевистской элиты поддержал авторитетный Рыков. Аргументы его воспроизводили идеи Бонч-Бруевича времен 2-го съезда:

Сектантство наше в высшей степени разнообразно. Мы знаем, что на почве религиозного движения имели место и революционные движения, проникнутые в большой степени коллективизмом. Мы знаем сектантское движение, которое в период дореволюционный иногда сотрудничало с нами [...] Те сектантские движения, которые [...] иногда близки к отрицанию частной собственности, нужно использовать всячески и целиком86.

“Всероссийский староста” Михаил Калинин, считавшийся ближе других к крестьянским массам, соглашался с проектом Бонч-Бруевича. Он говорил собственными словами, добавлял интересные идеи и, очевидно, знал вопрос из личных источников:

История наших коммун [...] в высшей степени интересная, единственная в мире история. Вначале, в первый революционный период, [...] эти коммуны росли как грибы, но затем они стали разваливаться. И нужно сказать, товарищи, что нигде в истории нет настолько богатого опыта [...] Все прежние опыты Оуэна кажутся микроскопическими и смешными перед грандиозной работой, которая проделана нашими коммунами. Главная, основная их работа — это подыскание тех коллективных форм общежития, которые дали бы возможность индивидуалистические стремления человека приспособить к совместному сожительству. [...] Большинство коммун, которые сохраняются в деревнях, все больше и больше берут на себя культурные обязанности87.

Понятно, о чем говорил оратор: сектантские общины по-прежнему сохраняются на селе, и их опыт общежития надо использовать; религиозные же их “функции”, надеется Калинин, под руководством Советской власти заместятся культурными. Альтернативы этому Всероссийский староста не видит: “Если принять во внимание убыточность Совхозов и до известной степени слабую надежду на превращение их в прибыльное государственное хозяйство, то нельзя этого сказать по отношению к коммунам”88. Программа Калинина в это время состояла в планомерном сращении интеллигентского большевизма с народной религией. Переустройство жизни пора перенести из города в деревню:

  • Агрономы должны участвовать в организации крестьянских праздников, которые являются существенной частью быта. Почему, например, весенний праздник, приуроченный к Троицыну дню, не сделать праздником урожая, роста хлебов и т. д.? (...) Надо, чтобы агроном сделался красным жрецом, [...] чтобы эти праздники сопровождались музыкой не хуже церковной, пусть облачения, ризы, костюмы всякие придумает не хуже, чем там (смех, аплодисменты) 89.

Агрономы, счетоводы и прочий земский аппарат, которых крестьяне перестали слушаться и кормить, представляли тогда специальную проблему для власти. Калинин хочет передать этим людям, в большинстве своем народникам из интеллигенции, ритуальные функции: проект столь же исторически основательный, сколь практически невыполнимый. Что касается сектантов, то их в России так много, “что было бы смешно, если бы наша партия не учла свойственные этим 10 миллионам особенности”90. В итоге 13-й съезд принял по этому вопросу предложения, авторство которых было приписано Калинину; в отредактированной форме они стали неотличимы от формул Бонч-Бруевича:

  • Особо внимательное отношение необходимо к сектантам [...] в среде которых замечается много активности. [...] Надо [...] направить в русло советской работы имеющиеся среди сектантов значительные хозяйственно-культурные элементы. В виду многочисленности сектантов работа эта имеет большое значение. Задача эта должна разрешаться в зависимости от местных условий91.

Резолюция 13-го съезда, подтверждая и развивая Воззвание 1921 года, придавала официальный статус сектантской утопии Бонч-Бруевича. Победив на время в конкурентной борьбе за власть, его индивидуальный проект становится частью реальной политики. Он давал историческое обоснование государственному утопизму большевиков и обещал им огромные, никем еще не использованные ресурсы. Коммунистическая революция победила в отдельно взятой России потому, что огромные сектантские массы издавна жили в ней по правилам коммунизма; и смысл текущей политики, соответственно, в том, чтобы связать официальный коммунизм верхов с подпольным коммунизмом низов.

ЛЕСНЫЕ ПОЛЯНЫ

После 13-го съезда история шла известным нам путем, и враги сектантской утопии, перегруппировавшись, шли в новые наступления. В справочниках по коллективному земледелию в СССР, составленных в середине 1920-х, сектантские коммуны никак не выделены92. Концом 1925 датировано резкое выступление Ф. М. Путинцева, направленное против сектантов, против Воззвания Наркомзема и, неявным образом, против свежей резолюции 13-го съезда93. Бонч-Бруевич легко отрекался от собственной риторики, чтобы потом вновь возвращаться к ней. Козлом отпущения стал Иван Трегубов, который по-прежнему пытался примирить Кремль с провинциальными общинниками, опираясь на Воззвание 1921 года и беззастенчиво напоминая Советской власти о ее коммунистических идеях. “Бесконечные ссылки на Владимира Ильича, помахивание этим документом производят отвратительное впечатление”, — говорил Бонч-Бруевич на обсуждении статьи Путинцева в 1925, переводя удар с себя на честно присутствовавшего Трегубова94. Тот еще недавно писал в Известиях:

  • Все читающие газеты, вероятно, помнят, что два-три года назад Наркомзем обратился в газетах к сектантам с воззванием (...) Но, конечно, мало кому известно, что это воззвание было составлено по предложению В. И. Ленина, прочтено и одобрено им. [...] Очевидно, В. И. Ленин считал сектантов, несмотря на чуждую ему религиозность последних, одними из лучших сотрудников советско-коммунистической власти95.

В новой версии Бонч-Бруевича, история Воззвания была сходной, но в его тоне теперь слышны оправдывающиеся ноты:

  • Владимир Ильич обратил внимание на сектантский творческий элемент и он позвонил в Наркомзем и просил обратить внимание на сектантов. В это время приехали с просьбой переселиться духоборы, молокане, новые израильтяне. И так как это был факт жизненный, то он обратил внимание на это и предложил Наркомзему, чтобы была составлена комиссия. В эту комиссию я был призван, я в Наркомземе не работал. И вот создалась комиссия и было написано воззвание, которое не принадлежит мне. Я знаю лично, и своими глазами видел, что это воззвание дано было на прочтение Ленину, который одобрил его и передал на визу Осинскому96.

Все же для большевика Бонч-Бруевич был на редкость последователен. 26 июня 1945 Бонч-Бруевич вновь обратился к воспоминаниям о давнем Воззвании Наркомзема. По собственной ли воле он вдавался в эти объяснения или же кто-то у него об этом вновь спросил — неизвестно. Теперь его версия была такой:

  • В 1921 г., когда Владимир Ильич особенно усиленно был занят [...] устройством коллективных хозяйств в национализированных помещичьих имениях, он совершенно самостоятельно обратил внимание на сектантские и старообрядческие общины.

Ленин затребовал сведения через Наркомзем и Наркомат внутренних дел, но там сведений не было, и из обоих мест обратились к Бонч-Бруевичу. Тот сообщил об этом по телефону Ленину. Последний, по словам Бонч-Бруевича, “выразил живейшую радость, что ко мне обратились официально”. Доклад Бонч-Бруевича состоялся в конце сентября 1921 в кабинете Ленина; на нем были Дзержинский, Красиков, нарком земледелия Осинский, его сотрудники Михайлов и Чесунов, член коллегии Главсовколхоза Биценко. После доклада возражал Красиков, но его резко оборвал Ленин, сказав: “мы не будем заниматься сектантоедством”. В итоге Ленин предложил Бонч-Бруевичу возглавить комиссию по составлению Воззвания. В составленный текст Ленин внес несколько поправок и предложил обсудить его с Осинским; тот, внимательно прочтя, распорядился печатать 50 000 экземпляров. Воззвание было широко распространено, и уже стали поступать просьбы сектантов о переселении и заявки о возвращении в Россию. “Все указывало на то, что дело должно было хорошо идти и широко развернуться [...] Однако вся эта весьма плодотворная агитация вскоре должна была круто приостановиться”. Сначала Красиков стал возбуждать вопрос о влиянии сектантов на население; потом стали говорить о политической неблагонадежности сектантов. Начались аресты сектантов, слухи о которых дошли до Америки. Те духоборы, которые вернулись на Украину, после столкновения с местными властями вновь уехали в Канаду, привезя туда недобрые вести. Поэтому переселение прекратилось. Враги сектантов скоро обнаружили себя как враги народа. С наказанием этих вредителей прекратились и преследования сектантов. Но замечательная мысль Владимира Ильича осталась до сих пор не осуществленной — так заканчивал Бонч-Бруевич эту историю97.

Но важная попытка осуществить эту “замечательную мысль” все же состоялась. После ухода из аппарата Бонч-Бруевич, используя свои связи как в правительстве, так и среди сектантов, организовал под Москвой образцовый совхоз “Лесные поляны”. Здесь, недалеко от подмосковных Горок, где прошли последние месяцы жизни вождя, и осуществился план передачи земли от помещиков сектантам. Согласно позднейшему рассказу Бонч-Бруевича, идея “Лесных полян” пришла Ленину в голову во время их совместной прогулки, когда Бонч-Бруевич еще управлял делами Совнаркома. Вокруг были “соседние имения маленькие”, которые подлежали конфискации, и казенная земля. В ответ на пожелание вождя основать на этом месте образцовый совхоз его спутник отвечал немедленно: “я предполагаю все строить на лучших кадрах, для чего пригласить лучших специалистов. Я и сам понимаю это дело, поэтому уверен — все будет идти своим порядком”98. Фраза не вполне ясная: животноводством Бонч-Бруевич, кажется, не занимался ни дома, ни в швейцарской эмиграции.

Архив доносит до нас более ценные подробности. По словам Бонч-Бруевича, в “Лесные поляны” пошли работать “давно известные мне сектанты "Начала века"”, те самые чемреки. Работали они “прекрасно”, и поэтому ими, по словам Бонч-Бруевича, интересовался Ленин99. Так мы понимаем, что Бонч-Бруевич зашифровал в своих опубликованных воспоминаниях под формулами “лучшие кадры” и “дело”, в котором он, Бонч-Бруевич, понимал. В ответ на запрос Ленина Бонч-Бруевич писал ему 2 августа 1921:

  • я пригласил в совхоз лично мне известных сектантов, только не духоборов, а членов общины “Начало века” [...] Это убежденные люди, которые тайно начали устраивать общины еще в 1908 г., и я им еще тогда всемерно помогал в этом деле. Приехали они в совхоз с величайшей радостью [...] У них решительно все общее: от столовой, детского общежития до общего гардероба и.белья. [...] Работают изумительно хорошо [...] Они совершенно признают всю [...] программу нашей партии, почему охотно [...] вступают в коммунистическую ячейку [...] и желают [...] серьезно заняться теорией марксизма и историей партии [...] Я с осени перевезу еще в совхоз около 80 человек рабочих из их же среды с семьями100.

За пять лет до описываемых событий Бонч-Бруевич характеризовал 'Начало века' как “свободную братскую общину с коллективным производством, с общественной кассой, с равным распределением продуктов между всеми своими сочленами”101. Это и есть программа коллективизации, как она произойдет еще через несколько лет в масштабе всей страны. Обобществлению подлежит не только производство, но и потребление: чтобы “решительно все общее, от столовой до (...] белья”. Совхоз “Лесные поляны”, с 1921 года снабжавший Москву молочными продуктами, стал “образцовым”; так его характеризовал сам его организатор и директор102. Действительно, скоро на основе этого так быстро удавшегося, и так долго готовившегося, образца было проведено через инстанции известное нам Воззвание. На буржуазном фоне НЭПа этот плод вполне легального союза между Бонч-Бруевичем и сектой 'Начало века' стал культурной моделью для нового этапа истории: будущей коллективизации русской деревни.

Лидером 'Начала века' по-прежнему был Павел Легкобытов. В конце 1900-х годов Легкобытов бывал на собраниях Религиозно-философского общества, где в нем опознали антихриста103. По сравнению с ним религиозные искатели из интеллигенции казались “малюсенькими пылинками” 104, а когда они отказались “броситься в чан”, Легкобытов не очень переживал: “Шалуны! — сказал сатир и куда-то исчез” 105.

Архив рассказывает о том, кто бросился в хлыстовский чан и куда исчез Легкобытов. “Удостоверение о служебной деятельности Легкобытова” датировано 10 июля 1927 и подписано Бонч-Бруевичем в качестве директора треста “Лесные поляны”:

  • Легкобытов работал под руководством Бонч-Бруевича в петербургском издательстве “Жизнь и знание”, принадлежащем РСДРП; в 1918 переехал вместе с издательством в Москву; издательство было преобразовано в “Коммунист”, где Легкобытов работал до 1920 в качестве кассира и агента. С 1921 Легкобытов работал под руководством Бонч-Бруевича в сельско-хозяйственном тресте “Лесные поляны” (ст. Болшево) в качестве кассира106.

За годы своих занятий сектами Бонч-Бруевич знал разных сектантов — от духоборов, корабль с которыми он сопровождал в Канаду, до Распутина, которого принимал в своем кабинете. Но длительно, годами он общался с Легкобытовым. Это Бонч-Бруевич согласился на призыв Легкобытова: “Бросьтесь к нам в чан, и вы воскреснете вождями народа”. В отличие от Блока, Бонч не спрашивал Легкобытова с сожалением: “А как же моя личность?”

В той мере, в какой Бонч-Бруевича, человека ищущего и терявшегося в темноте русской истории, можно уподобить Фаусту — Легкобытов был его Мефистофелем. Профессиональным искусством сектантских лидеров было формирование именно таких зависимостей, на которых, собственно, и держалась община. Но в отношениях Легкобытова и Бонч-Бруевича первостепенное значение имела не психологическая, а собственно идеологическая сторона дела. Отношения с лидером чемреков позволяли поддерживать старую веру в народническую утопию, что в условиях победившей при участии Бонч-Бруевича диктатуры было делом сложным. Пригласить сектантскую общину в советский совхоз, слить их воедино и представить получившийся гибрид как образец новой политики — значило на деле осуществить давние мечты, дать ответ критикам и, в конечном счете, оправдать прожитую жизнь.

У женевских эмигрантов в 1910-х годах был термин “бончить”; это значило строить грандиозные планы107. Один из них писал о Бонч-Бруевиче:

  • Не нужно было только всерьез брать его иногда слишком фантастических и утопических узоров мысли [...] Но на известный, вполне достойный процент осуществления его утопических планов всегда можно было рассчитывать108.

Подмосковный совхоз “Лесные поляны”, созданный директором Бонч-Бруевичем и кассиром Легкобытовым, стал единственным реализованным образцом великой мечты русского народничества. На рубеже 1920-х годов Бонч-Бруевич оказывается в уникальной роли посредника между двумя коммунистическими утопиями, сектантской и большевистской, и между двумя утопическими лидерами. Легкобытовым и Лениным. То был его собственный вариант национал-коммунизма, использовавший историческую реальность — русские секты — в качестве аргумента за строительство утопии в отдельно взятой стране. Проект опирался на популистскую традицию, которая благодаря опыту больших сектантских общин получала необычную этатистскую интерпретацию. Результат был вполне предсказуем. Михаил Пришвин, многолетний свидетель этих усилий, писал в декабре 1919 так:

  • Государственная коммуна в государстве, где народ считает издавна власть государства делом антихриста. Между тем религиозная коммуна считается в обществе высшим идеалом. Я хотел показать, как этот советский бык Бонч пытается перекинуть мост через бездонную пропасть этих двух коммун109.

ТРЕГУБОВ

Со своей стороны, в дискуссии продолжал участвовать и Иван Трегубов. По словам дочери Толстого, Трегубов “до конца жизни оставался убежденным христианином”, что было заметно на фоне его друзей-толстовцев110; одновременно он был убежденным коммунистом, что заметно на фоне его друзей-большевиков. В неопубликованной, но переданной Бонч-Бруевичу статье 1924 года Ленин и сектанты Трегубов напоминал:

  • Воззвание потом было почти забыто, а между тем, оно имеет громадное значение не только для устройства образцовых колхозов, но и как один из заветов Владимира Ильича, обязательность которых усугубилась после его смерти [...] Вообще “новый быт”, о котором мечтает т.Троцкий, среди сектантов давно уже осуществляется111.

Любопытна здесь ироническая ссылка на Троцкого, главного противника сектантских увлечений среди большевиков. Бонч-Бруевич не позволял себе таких выпадов, пока противник не был вполне разгромлен. Этот мастер аппаратной игры знал и другой ее секрет: авторство надо так отдать шефу, чтобы он и все вокруг в это поверили. В своих статьях всю инициативу по этому щекотливому делу он, конечно же, вновь и вновь отдавал Ленину. Трегубов же в Известиях продолжал напоминать о своем приоритете.

  • Из всего этого видно, что вопрос о привлечении сектантов, исчисляемых миллионами, к сотрудничеству с советско-коммунистическими работниками, возбужденный мною в печати еще в 1919 году и в свою очередь поднятый Владимиром Ильичом в 1921 году, заслуживает особенного внимания, беспристрастного обсуждения и разрешения в самом широком масштабе.

Идеи Трегубова выходили за рамки конкретного интереса. Им движет искренняя вера в сектантский 'народ' и в коммунистическое строительство, и еще острое, хотя и неверное чувство исторического момента:

  • Само собой разумеется, что и без такого привлечения сектанты по-прежнему будут служить исповедуемому ими коммунизму, но если бы таковое привлечение состоялось, то дело коммунистического строительства пошло бы еще успешнее [...]. Недаром уже в настоящее время за границей в протестантских странах, изобилующих сектантами и самих по себе почти сектантских, коммунизм развивается успешнее, нежели в странах католических. Напротив, в католических странах, в которых почти не имеется сектантов, часто с большим успехом развивается фашизм — заклятый враг комммунизма112.

Русские секты не присоединились к победоносной революции и не боролись против нее. В 1905 году были зафиксированы отдельные выступления сектантских масс; в 1917 и позднее активных и организованных выступлений сектантов за или против большевиков не было, если не считать таковыми уклонения от военной службы. Идущая от Щапова и Кельсиева, развитая Пругавиным и Бонч-Бруевичем, романтизированная Блоком и Горьким, идея политического значения сектантства оказалась мифом. В истории, однако, мифы работают эффективнее правды. Миф о политической роли русского раскола мотивировал часть революционных усилий интеллигенции, начиная от народников 1860-х годов и до большевиков 1920-х. Этот миф вызвал к жизни могущественные вихри, кульминацией которых оказалась политическая игра Распутина. Когда же миф оказался мифом, заинтересованные лица уже занимались другими делами; но благодаря мифу, история сделала часть своих шагов. Это не значит, что миф осуществился: по ходу дела, он был подменен другими комплексами идей. Начало коллективизации означало разрыв власти со старыми формами русского утопизма и переход к иным его моделям, делавшим ставку на науку, технику и насилие и парадоксально возвращавшимся к идеям Просвещения113. То была новая революция не только по количеству своих жертв, но и по радикальности осуществленной смены центральной идеи.

Теперь партия отрицала свою связь с русскими сектами с тем большей энергией, что совсем недавно, на 13-м съезде, ей так настойчиво об этом напоминали. Коллективизация в сектантских общинах, которые давно называли себя коммунистическими, проводилась теми же методами, что и по всей стране114. Те, кто оказались заперты в исчезающем зазоре между политическими эпохами, мало кого интересовали. Брат давно переехавшего за океан Василия Лубкова говорил на собрании своей общины в 1927: “Мы, сектанты-новоизраильтяне, боремся за социализм. Мы боремся за равенство, братство. Даже большевики меньше борются за это равенство” 115. Сектантские лидеры считали коммунистический идеал уже осуществленным в своих собственных общинах. “Так как мы [...] живем общиной-коммуной, и все имушество у нас общее, то значит, у нас есть колхоз, но в предлагаемый нам колхоз мы войти не можем” 116. В 1931 году кубанские духоборы пытались эмигрировать в Америку. Но власть была иной, чем та, которая когда-то позволила эмигрировать их единоверцам. Иными были и писатели, больше не замечавшие реальности русских сект, хотя на расстоянии, как мы видели, иногда и продолжавшие предаваться грезам о них.

С Легкобытовым мы последний раз встречаемся в письме, которое было направлено ему Бонч-Бруевичем 5 июля 1935 в Теплый хутор Лабинского района Азово-Черноморского края. В качестве директора Литературного музея, Бонч-Бруевич предлагал Легкобытову продать имевшиеся у него письма. Из этого ясно, что интуиция и в этот раз помогла Легкобытову вовремя сменить “Лесные поляны” на Теплый хутор. Жива была и давняя знакомая Бонч-Бруевича, Дарья Смирнова. Она просила у него материальной помощи, но он отказал ей; письмо ее, впрочем, в архиве сохранил. В 1940 и Пришвин пришел к Бонч-Бруевичу продавать свой архив:

  • я не видал этого литератора, совмещавшего в себе марксизм с интересом к народным религиозным движениям, лет уже 30. Мы когда-то вместе с ним попадали на такие религиозные сборища. Сектанты открывались ему в расчете, что через него их ученье станет всемирным. На эту приманку он ловил их, как пескарей на червя117.

Владимир Бонч-Бруевич мирно закончил свои дни директором академического Музея истории религии и атеизма. Павел Бирюков вновь эмигрировал в середине двадцатых годов и умер в 1931 году в Швейцарии. Судьба Ивана Трегубова, последнего в нашей истории Слабого Человека Культуры, сложилась иначе. “В этом милом старичке до самой смерти было, как мне кажется, что-то захватывающе юношеское”, — вспоминал один из переживших его толстовцев, И. П. Ярков118. О смерти Трегубова в конце июля 1931 года Бонч-Бруевич рассказывает в неопубликованной записке:

  • Было получено известие, что И. М. Трегубов, не имея с собой никаких вещей, был отправлен вглубь Казахстана этапом на верблюдах. Это необычное для него путешествие он переносил с великим страданием. Он сильно ослаб от тряски, сидя на верблюде на неприспособленном мешке с сеном. Отчасти от этой тряски, вызывавшей огромное утомление и более всего от сырой плохой, несомненно зараженной воды, он заболел страшнейшей дизентерией, так что ничего не мог есть. Медицинского ухода за ним не было никакого. Он часто терял сознание, находясь привязанным на верблюде. На одной из остановок на ночь он, покинутый всеми, скончался. Наутро, когда нашли его мертвым, погонщики и стражники, сопровождавшие караван, закопали его в песок недалеко от дороги. Где находится его безвестная могила — никто не знает119.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В. Бонч-Бруевич. Три покушения на В. И. Ленина. Москва. 1924, 14: Ричард Пайпс связывает это с формировавшимся культом Ленина; см.: Richard Pipes. The Russian Revolution. New York: Knopf ,1909, 808.

2 А. А. Беляков. Юность вождя. Москва, 1958, 57—60.

3 В. И. Ленин. Собрание сочинений. Москва. 1962. 4. 228.

4 Неопубликованное по какой-то причине письмо Ленина Бонч-Бруевичу от 27 ноября 1901 цит. по: И. А. Крывелев Ленин о религии. Москва. 1960. 132, 183.

5 В, Д. Бонч-Бруевич. Избранные сочинения. Москва, 1959, 7, 178.

6 В. Д. Бонч-Бруевич. Как печатались и тайно доставлялись в Россию запрещенные издания нашей партии. Москва, 1924, 22—40.

7 Л. Троцкий. Моя жизнь. Москва: Панорама. 1991. 225.

8 А. И. Клибанов. Из воспоминаний о В. Д. Бонч-Бруевиче — Записки Отдела рукописей ГБЛ, 1983, 44, 74.

9 Там же, 75.

10 Бонч-Бруевич. В. И Ленин об устном народном творчестве— Советская этнография, 1954, 4. 119.

11Бонч-Бруевич, Обращение к читателям — Материалы к истории русского сектантства и старообрядчества. Санкт-Петербург, 1910, 4, XVIII.

12 Бонч-Бруевич. Обращение ко всем Новоизраильтянам — там же, XX.

13 Н. Валентинов. Встречи с Лениным. Нью-Йорк: изд-во им.Чехова, 1953, 230.

14 Материалы к истории русского сектантства и старообрядчества, 4, XXXI.

15 Там же, XXVIII.

16 Там же.

17 Там же, XXXI.

18 В. Д. Бонч-Бруевич. Значение сектантства для России — Жизнь, 1902, /, Лондон, 308.

19 Бонч-Бруевич. Раскол и сектантство в России — Избранные сочинения, 1, 184.

20 Бонч-Бруевич. Значение сектантства для России, 322—323.

21 Там же, 327.

22 В. Д. Бонч-Бруевич. Среди сектантов (статья 2) — Жизнь, 1902, 2, Лондон, 297—298.

23 Цит.по: А, И Клибанов, История религиозного сектантства в России. Москва: Наука, 1965,8.

24Бонч-Бруевич. Раскол и сектантство в России — Избранные сочинения, /,184.

25 В. Д. Бонч-Бруевич. Среди сектантов (статья 3) — Жизнь. 6, 1902, Лондон, 270.

26 В.Д. Бонч-Бруевич. Избранные сочинения, 1, 383.

27В. И. Ленин. Собрание сочинений. Москва, 1962, 8, 441.

28 В. Д. Бонч-Бруевич. Среди сектантов — Жизнь, 1902, 2, Лондон, 297—298.

29Там же.

30 О Малеванном знал Блок (Собрание сочинений, 5, 216); Евреинов считал самого Распутина его учеником (Н Н. Евреинов. Тайна Распутина. Петроград: Былое. 1924).

31 См.: П. Бирюков. Малеванцы. История одной секты —Материалы к истории русского сектантства. Под ред. В. Черткова. Hristchurch, Enqland: Свободное слово. 1905, 9; Послания и “псалмы” малеванцев. С предисловием К. Грекова — Духовный христианин, 1911, 6, 50—61; Q. K. Qamfield. The Pavlovtsy of Khar’kov Provimce, 1886—1905: Нагm1еs 5есtаriаns ог Dаnqегоus RеЬеls? – Slavic апd Еаst Еиrореап Rеview. 1990, 68, 4, 692—717.

32 В. Д. Бонч-Бруевич. Среди сектантов — Жизнь, 1902. 2, 301.

33 Эта и другие истории заставляют подозревать, что Тодосиенко был провокатором; см.:

Qamfield. The Pavlovtsy of Khar’kov Provimce, 714.

34 В. Д. Бонч-Бруевич. Среди сектантов (статья 2) - Жизнь, 1902, 5. 197—198.

35 В Д. Бонч-Бруевич. Старообрядчество и самодержавие — Жизнь, 1902. 3, 294—307.

36 Эта проблема точно описана в Roland Vroon. The Old Belif and Sektarianism Cultural Models in the Silver Aqe – Cristianity an the Eastern Slavs. Еnd Ьу RоЬеrt P. Huqnes and Irina Paperno Berkeley: University of Kalivornia Press, 1994. 2. 174.

37 Современниками Материалы Бонч-Бруевича воспринимались прежде всего в идеологическом ключе; см. характерную рецензию: Дм.Философов. Изучение русского сектантства — Русская мысль, 1910. 12, 195—200.

38 Ethel an Stephen D. Dunn. Reliqion fs an Instrument of Culture Chanqe: The Problem of the Secst in the Sovet Union – Slavik Review, 1964, 23, 3. 464; ср. очерк Горького “Савва Морозов” в Полном собрании сочинений. 17.

39См. о нем и его семье: Iohп Воwit. Nikolai Riabushinsky Playboy the Eastern World – Apollo, Dezember 1973; William Richardson. Solotoe Runo and Russian Modernism: 1905—1910. Аrdis Ann Arbot, 1986; Iames L. West. The Riabuchinsky Circle: Burzhyasiia and Obschestvennost in Late Imperial Russia – Educatet Society an the Quest for Puiblic Identity in Late Imperial Russia. Princeton Universitu Press, 1991, 41-56.

40 В. Е. Постников. Южно-русское крестьянское хозяйство. Москва: типография Кушнерева, 1891, 82.

41Об 'общих' см.: В. С.Толстой. О великороссийских беспоповских расколах в Закавказье — Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских. 1864, 4, 49—131; о дурмановцах: П. Уймович-Пономарев, С. Пономарев, Земледельческое братство как обычно-правовой институт сектантов — Северный вестник. 1886, 9, 1—31; 10, 1—36; обзор сведений о выговских монастырях (природа власти и торговли на Выге была ясна и в исследованиях 19 века); Сгummy RоЬеrt. Тhе 01d Веlieveres and the World of Antichrist. Madison: Universitu of Wisconsin Press, 1970.

42 Это слова Бонч-Бруевича, приведенные в: Клибанов. Из воспоминаний о В. Д. Бонч- Бруевиче, 76.

43 М. К. Иорданская. Новый tаЫе-tаlk — Новое литературное обозрение, 1994, 9, 208.

44 Бонч-Бруевич. Избранные сочинения, I, 380.

45 Чемреки, 193.

46 В. Д. Бонч-Бруевич. Духоборцы в канадских прериях. Петроград: Жизнь и знание, 1918, 207.

47 Там же, 232.

48 Мельгунов. Воспоминания и дневники, 2, 38.

49 Ср. интерпретацию переезда правительства в Москву как “символизирующего отказ от про-западного курса, начатого Петром I, в пользу старой московитской традиции” — Richard Pipes. The Russian Revolution. New York: Knopf , 1990, 595.

50 Архив В Д. Пришвиной. Картон: Черновики к Началу века, 13.

51 Федотов. Русский человек, 87.

52 В этом виде, документ доступен в архивном фонде Бонч-Бруевича: ОР РГБ, ф. 369. картон 36, ед. хр 1; тут же автограф рукой Бонч-Бруевича. В измененном виде и с подзаголовком “Из воззвания комиссии по заселению свободных земель сектантами и старообрядцами”: Известия, 19 октября 1921; опубликовано по архивному источнику в: А. Эткинд. Русские секты и советский коммунизм: проект Владимира Бонч-Бруевича — Минувшее, 1996, 19, 275—319 (приложение 1).

53Об ожиданиях некоторых сектантских общин, в частности баптистов, после Октябрьской революции см.: Richаrd Stites. Rеvо1иtionary Dreams. Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New York: Oxford University Press. 1989. 121—122. В ранней работе (Еthel аnd Stephen D. Dunn. Religion as an Instrument of Culture Change: The Problem of the Sects in the Soviet Union – Slavik Rewiev, 1964, 23. 3, 459—478) советологи из Беркли, не зная многих документов, прослеживали сотрудничество большевиков с сектами и датировали разрыв между ними 1927 годом.

54Декреты Советской власти. Москва, 1968, 4,282— 283; историю этого декрета см.: А. И. Клибанов. Сектантство и строительство вооруженных сил Советской руспублики — в его кн.: Религиозное сектантство и современность. Москва: Наука, 1969,188—209; Марк Поповский. Русские мужики рассказывают. Последователи Л. Н. Толстого в Советском Союзе. London: Overseas Publications,1983: примечания Д. И/ Зубарева, А. Б. Рогинского в кн.: Воспоминания крестьян-толстовцев. 1910—1930-е годы. Москва: Книга, 1989, 465—468; А1ехаnder Fodor. А Qиеst fоr а Nоп-Violent Russia. Тhе Раrtnership of Leo Tolstoyand Wladimir Chertkov. Universitu Press of America. 1989. 164-172.

55 Приложение к стенографическому отчету о XIII съезде РКП(б). Материалы секций и комиссий. Москва: Красная новь, 1924, 83.

56 Цит. по: Ив.Трегубов. Сотрудничество сектантов в советско-коммунистическом строительстве (вниманию XIII съезда РКП) — Известия, 27 мая 1924.

57 Бывший глава издательства “Посредник”, защитник малеванцев (П. Бирюков. Малеванцы. История одной русской секты — Что такое сектанты и чего они хотят? Москва: Посредник, 1906) и автор основополагающей биографии Льва Толстого (П. Бирюков. Лев Николаевич Толстой. Биография. Москва: Посредник. 1911, 1—2), Бирюков написал позднее любопытную книгу, в которой учение Толстого сближается с восточными религиями (Раul Birukoff. Tolstoi und der Orient. Zurich: Rotapfel, 1925). По отзыву сына Толстого, Бирюков “был и есть самый умный, порядочный и дельный из всех толстовцев” — Л. Л. Толстой. В Ясной Поляне. Правда об отце и его жизни. Прага: Пламя, 1923, 95.

58 П. И. Бирюков, И. М. Трегубов. Докладная записка об отношении Наркомзема к сельскохозяйственным коммунам русских сектантов. РО РГБ, ф.369, к.447, ед. хр.14: опубликовано в: Эткинд. Русские секты и советский коммунизм; проект Владимира Бонч-Бруевича (приложение 2).

59 ОР РГБ, ф.369, к.377, ед.хр.18.

60 В.Д. Бонч-Бруевич. Кривое зеркало сектантства Москва, 1922; о реакции большевист-ского руководства и в частности Ленина на этот съезд см : Клибанов. Сектантство и новая экономическая политика — в его: Религиозное сектантство и современность. Москва: Наука, 1969, 228-230. 61 П. И. Бирюков, И. М. Трегубов. Докладная записка об отношении Наркомзема к сельскохозяйственным коммунам русских сектантов. РО РГБ, ф.369, к,447, ед. хр.14; опуб-ликовано в: Эткинд. Русские секты и советский коммунизм: проект Владимира Бонч-Бруе-вича (приложение 2).

62ОР РГБ, ф.369, к.377, ед.хр.19.

63 Там же.

64 ОР РГБ, ф. 369, к.35, ед. хр. 29.

65 Л. Троцкий. Моя жизнь. Москва; Панорама, 1991, 452.

66 Л. Троцкий. Литература и революция. Москва: Политиздат, 1991, 68.

67 Цит по: Клибанов. Сектантство и новая экономическая политика, 235.

68 Там же.

69 См. об этом: Эткинд. Эрос невозможного. История психоанализа в России, гл.7.

70 ОР РГБ. ф. 369, к. 36, ед. хр.3; документ помечен июнем 1945.

71 ОР РГБ, ф.369, к.36, ед. хр. 8.

72 Ив.Трегубов. Сектанты как строители коммунистической жизни — Известия, 15 ноября 1921.

73 Там же.

74 Там же.

75 Трегубов. Сотрудничество сектантов в советско-коммунистическом строительстве.

76 В. Бонч-Бруевич. Возможное участие сектантов в хозяйственной жизни СССР Правда, 15 мая 1924. Рукопись, датированная 1 мая 1924, хранится в ОР РГБ, ф.369, к.37, ед.хр.10; вариант этой статьи вновь отредактирован и сокращен автором в 1940.

77 ОР РГБ, ф.369, к.37, ед. хр.10.

78 И. Степанов. Тринадцатый пункт тезисов “О работе в деревне” — Правда, 25 апреля 1924.

79Бонч-Бруевич. Возможное участие сектантов в хозяйственной жизни СССР.

80 Тринадцатый съезд РКП (б). Стенографический отчет. Москва: Красная новь, 1924, 497; О дискуссии по религиозным вопросам на 13-м съезде см.: Arto Luukkanen.The Party of Unbelief. The Religious Policy of the Bolshevic Party. Helsinki, Studia Historica, 1994, 48.

81Приложение к стенографическому отчету о XIII съезде РКП(б). Материалы секций и комиссий. Москва: Красная новь, 1924, 78.

82Там же, 78.

83Там же, 81.

84 Там же.

85 Там же.

86 Там же, 83.

87 Тринадцатый съезд РКП(б), 591.

88 Там же.

89 Там же, 464.

90Там же, 472.

91 Там же, 679.

92 Сельско-хозяйственные коммуны. Под редакцией А. Биценко. Москва: Новая деревня, 1924; А. Биценко. Хрестоматия-справочник по истории коллективного земледелия в СССР за годы 1918—1924. Москва; Новая деревня, 1925. А. А. Биценко, бывшая левая эсерка, а в 1921 член коллегии Главсовколхоза, вместе с Бонч-Бруевичем и двумя сотрудниками Наркомзема подписала Воззвание 1921 года. Можно предполагать, что среди перечисленных ею коммун многие были основаны и в середине 1920-х еще управлялись сектантами или толстовцами.

93 Безбожник, 13 декабря 1925. Известная книга Ф. М. Путинцева Политическая роль и тактика сект. Москва: Государственное антирелигиозное издательство, 1935, вышла под редакцией Петра Красикова, старого большевика и одного из авторов советского законодательства. Книга Путинцева направлена против всяческих сект, отечественных и зарубежных, а особенно против их покровителей и вдохновителей в среде бывшего руководства. Сюда причисляются Зиновьев и Каменев, а также непрерывно бичуемый Трегубов. Роль Бонч-Бруевича, не причастного ни к одной из анти-сталинских оппозиций, обходится аккуратным молчанием; например, его старые статьи эмигрантского периода критикуются без упоминания его фамилии.

94 ОР РГБ, ф. 369. к 36, ед. хр. 2.

95 Ив.Трегубов. Сотрудничество сектантов в советско-коммунистическом строительстве (вниманию XIII съезда РКП) — Известия. 27 мая 1924.

96 ОР РГБ, ф. 369, к 36, ед. хр. 2. В рукописи Бонч-Бруевича 1933 года О том, как создавался декрет "К сектантам и старообрядцам, живущим в России и заграницей" (ОР РГБ, ф. 369, к. 37. ед. хр. 2) приоритет в составлении Воззвания тоже отдавался Ленину.

97 ОР РГБ, ф. 369, к.36, ед. хр. 3.

98 В. Бонч-Бруевич. Как организовывался совхоз “Лесные поляны” — в его: Собрание сочинений. Москва: изд-во АН СССР, 1962, 3. 330: сектанты здесь, конечно, не упоминаются.

99 ОР РГБ, ф.369, к.36, ед. хр. 3.

100 Цит. по: Клибанов. Сектантство и новая экономическая политика, 231—232.

101 Бонч-Бруевич. Предисловие к: Чемреки, 167.

102 В. Бонч-Бруевич, Ленин и совхоз “Лесные поляны”. Москва; Московский рабочий, 1957; согласно Большой Советской Энциклопедии, Бонч-Бруевич был директором “Лесных полян” девять лет, то есть до 1930.

103 Недатированная запись Пришвина. Архив В. Д. Пришвиной (Москва), картон 61, 1.

104 Там же.

105 Пришвин. Собрание сочинений, 1, 793.

106 ОР РГБ, ф.369. к.168.ед. хр.55.

107 Г. Г. Демиаенко. Дел у революции немало. Очерк жизни и деятельности В. Д. Бонч-Бруевича. Москва: Политиздат, 1976, 59.

108 П. Лепешинский. На повороте. Москва, 1955, 222.

109 Пришвин, Дневники. 1818—1919, 333.

110 Аlехаndra Тоlstoy. А Life of my Father. London: Gollan,1953, 374.

111 ОР РГБ, ф.369, к.409, ед. хр. 5.

112 Ив. Трегубов Сотрудничество сектантов в советско-коммунистическом строительстве (вниманию XIII съезда РКП) — Известия. 27 мая 1924.

113 Этот процесс отлично показан в фильме Эйзенштейна Бежин луг. Новая культурная политика конца 1920-х рассмотрена в: Каterina Klark. Реtersburg, Crucible of Cultural Revolution. Cambridge, Mass.: Harward University Press,1995; Еrik Naiman. Sех in Риblic. The Incarnation Рrinceton, New Iercy: Princeton University Press,1997.

114 О роспуске сектантских коммун и преследовании их лидеров, несмотря на попытки “Трегубова и компании” доказать их идентичность новым колхозам, см.: И. Морозов. Сектантские колхозы. Москва—Ленинград: ОГИЗ, 1931. Попытку проследить судьбу сектантских коммун после коллективизации см.: Robert G. Wesson. Soviet Communes. New Brunswick Rutgers University Press,1963, 73—78. О реакциях крестьян, и в частности сектантов, на коллективизацию см.: Sheila Fitzpatrick. Stalin’s Peasants. New York: Oxford University Press, 1994.

115 С. Голосовский, Б. Круль. На Маныче “священном”. Москва-Ленинград, 1928, 32. Другие советские источники (Морозов. Сектантские колхозы. Путинцев. Политическая роль и тактика сект) не вполне ясно говорят о том, что сам Лубков возвращался на Кубань, а потом якобы вновь “скрылся”; эта увлекательная история заслуживает исследования.

116Цит. по Клибанов. Сектантство и социалистическая реконструкция деревни в его кн.: Религиозное сектантство и современность, 250.

117 М.М. Пришвин. Мы с тобой. – Дружба народов. 1990, 6, 242.

118 И. П. Ярков. Моя жизнь. Воспоминания. Часть 5. Скитания, 362 (рукопись) — Гуверовский архив, фонд М. Поповского, Станфорд.

119 Датирован 1946 годом; ОР РГБ, ф. 369, к. 47, ед. хр. 156, 10.

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова