Когда в 2014 году российские власти пропагандировали олимпийские игры в Сочи, по телевизору показывали счастливую гражданку, которая говорила: «Вот мои родители рассказывали мне про олимпиаду в Москве, а я своим детям буду рассказывать про олимпиаду в Сочи!»
Что могли рассказывать свидетели олимпиады 1980 года? Москва была — как в 2014 году Сочи — очищена от «нежелательных элементов». Город опустел, потому что было запрещено приезжать в Москву даже из ближнего Подмосковья. В магазины завезли диковинные импортные товары вроде финских пакетиков с соком. Покупать их было некому и не на что. Всё это напоминало коммунизм в научно-фантастических кинофильмах: просторно, чисто, людей нет, одни достижения науки и техники. На земле мир, в человецех благоволение.
Автор этих строк провёл время олимпиады в самом приятном покое, «iucundissima quiete transmisi», как выразился бы Плиний Младший. Собственно, он так и выразился, когда описывал свою жизнь в Риме во время спортивных состязаний. Все уходили смотреть скачки, город вымирал, и Плиний мог предаваться сочинительство в своё удовольствие, не отвлекаясь уличным шумом.
Разница была та, что Плиний предавался сочинительству у себя дома, автор же этих строк был в составе патруля из работников архива. Патруль сидел на скамеечках напротив стадиона в Лужниках и высматривал шпионов. Можно было и почитать, и пописать.
Беременная жена пребывала в деревне, где жил после 18 лет концлагеря мой отец. Ему было запрещено находиться в Москве навсегда, не только на время олимпиады.
Плиний, кажется, немного лукавил, когда говорил, что ему очень хорошо. Народ с улиц — писателю легче. Если бы это было так, с чего бы этот довольно уравновешенный политик высочайшего ранга так раздражительно бранил болельщиков?
Словно старик Хоттабыч, впервые увидевший футбол и недоумевавший, почему бы не дать каждому футболисту по мячику, Плиний отказывался понимать разделение болельщиков на партии. Прийти посмотреть искусство жокея — в этом он соглашался видеть «ненулевую рациональность» («ratio non nulla»). Но болеть за ту или иную команду?
Болели тогда, как и сейчас, за цвета определённой команды. Во II веке это были голубые и зелёные. Кстати, у нынешней футбольной команды Рима эмблема — голубое на белом.
Логика Плиния не так иррациональна, как может показаться. Не ходят же люди в музей болеть за того или иного живописца или скульптора. А могли бы! Изредка бывали, но исчезли соревнования композиторов. Остались, правда, музыкальные конкурсы, но там право шуметь зарезервировано за участниками, зрителям же остаётся сидеть мышиным манером.
К «нулю» из «нулла рацио» — Плиний подобрал изящную пару — «панно». «Панно» на латыни означало «тряпка», «лоскут». Современное русское «панно» — это именно это слово, только пропущенное через французский, где оно почему-то стало означать доску.
На самом деле, конечно, вовсе не тряпка, а туника жокея. Скорее всего, это было довольно дорогое изделие. Но разве спортоненавистник оценит?!
Плиний относился к той сотой доле процента, которая в любые времена правит обществом. Богатство неимоверное, власть — последние десять лет жизни он был наместником Вифинии, то есть, территории примерно современной Турции. Очень прилично управлял, не Понтий Пилат. Но — сноб. Больше всего его раздражало, что на скачках вопят и орут не только вульгарные плебеи («vulgus»), которые — тут Плиний довольно груб — «дешевле туники» — но равные ему «серьёзные мужи», «graves homines».
Плиний обозвал спорт занятием «inani frigida», что русский переводчик остроумно передал как «пустое и пошлое». Хотя «фригидное» всё-таки точнее, чем «пошлое». В спорте — «nihil novum, nihil varium». Вот это перевести трудно, потому что сказано сердито и потому неточно. Да, в спорте нет «ничего нового», но что нет ничего варьирующегося? Спорт весь — сплошные варианты, в нём ничего постоянного, но вариабельность спорта — в очень узких пределах. Такое сочетание роднит спорт с сексом. Конечно, если секс плюс любовь, то тут уже не пошлость, тут уже не скажешь «ничего нового». Любовь — то вечно новое, что превращает секс из беличьего колеса в велосипедное. А что со спортом?
Да ровно то же самое! Одна из самых первичных форм юмора — высмеивание наивного человека, который думает, что занимающиеся сексом люди борются друг с другом. Думать, что болельщики разных команд ненавидят друг друга — точно та же ошибка! Формально — да. Удары, колотушки, взаимные оскорбления. Милые бранятся — только тешатся! Если в тех видах спорта, где нет команд, любят «своего игрока», то в командных состязаниях — любят болельщика противной команды. Если никто не придёт болеть за врага, будет скучно и нечего делать. Такое вот преображение войны в состязание — как любовь преображает порнографию в эротику. Ненулевая рациональность любви.
Беда в том, что далеко не всегда болельщики болеют болью любви. Беда в том, что очень часто болельщики вообще не болеют. Как это было на московской олимпиаде 1980 года, где все сидящие на трибунах — за исключением кучки ничего не понимающих иностранцев — были скучающими, дуреющими статистами, которых государство пересадило на пару недель с их привычных рабочих мест на скамьи зрителей. Впрочем, в любви это тоже бывает — когда соревнование, страсть к тряпке ещё есть, а под тряпкой уже ничего нет. Нулевая любовь. Но это уже совсем другая и очень неспортивая история...