Указатели: хронологический, именной, предметный, географический, иллюстраций, вспомогательных материалов (библиотеки).
|
|
|
За чем люди совершали Исход через Красное море, за чем волхвы шли в Вифлеем, за чем люди посылали корабли на орбиту?
За счастьем. За счастьем быть свободными в своём обетованном стеклянном доме. За счастьем быть свободными под защитой великого могучего царя. За счастьем быть свободными в безграничном мире прогресса, прав человека, творчества научного и художественного.
Без такого счастья — уныние. С таким счастьем — тоска.
В 2018 году один журнал признал лучшей литературоведческой работой года эссе, сравнивающее Чехова с Базаровым. Оба врачи, оба материалисты, циники, оба ни во что не верят.
Только разница-то очевидна. Базаров — это уныние, Чехов — тоска. Разницу между унынием и тоской замечательно описал один греческий монах полторы тысячи лет назад как разницу между 11 часами дня и 11 часами ночи. Бес полуденный и бес полуночный. Перед полуднем человек рвётся куда-то, надеется, горит — и унывает, потому что ничего не получается. Перед полуночью человек тоскует — и тоскует именно тогда, когда у него что-то получается, потому что радио есть, а счастья нет, по меткому словцу Ильфа и Петрова.
На деле в мире уныние и тоска сосуществуют — и в планетарном измерении, и в душе каждого.
В планетарном — потому что четыре пятых человечества до сих пор живут в эпоху Базарова, в эпоху дефицита, угнетённости, бедности, беспросветности, тем более гнусной, что она не всеобщая, что есть элита, которая вполне себе живёт прекрасненько.
В личном — потому что водораздел не только между золотым миллиардом и миллиардами помоечными, но и в каждой душе. Нет человека, который бы чего-то не добился в жизни, хотя бы не купил игрушку, о которой мечтал в детстве. Но вот игрушка есть — и тоска… Это может быть и богатство, и семья, и дети, и признание, и Нобелевская премия, а итог один — тоска тоск и всяческая тоска.
Если фараон мешал евреям и пытался их вырезать от уныния — без них пирамида не пирамидилась, то Ирод мешал евреям и пытался их вырезать от тоски — у него уже всё было, кроме покоя, мира в душе и благоговения с благоволением. Почему у какого-то Младенца и его Мамы будет то, чего у меня нет? Пусть ни у кого не будет, и чем больше еврейским мам будет рыдать, тем глуше будут мои внутренние рыдания.
Вот почему из четырёх евангелистов русской классики — Тургенева, Достоевского, Толстого и Чехова — Чехов самый последний по году рождения и самый первый по близости к Вифлеему. Тургенев — как евангелист Матфей, груженый цитатами и постоянно оглядывающийся на евреев, Достоевский — порывистый и загадочный евангелист Марк, страстно разговаривающий сам с собой, Толстой — величественный, неторопливый, разливанный евангелист Лука, созидающий из песка эпопея, а Чехов — тоненький язычок пламени евангелиста Иоанна, ничуть не разгоняющий тьму, даже делающий её более заметной.
Тургенев, Достоевский, Толстой — как три волхва, путешествующих ко Христу, Толстой даже до физического, буквального исхода и шествия ко Дну. Чехов же — никуда не идёт, он уже пришёл, увидел и понял, что счастья нет и в Вифлееме. В Вифлееме нечто Иное. Большее. Не «моё» или «твоё», даже не «наше», а абсолютно Своё — и в то же время всехнее.
Вот почему тоска Чехова — не уныние Базарова, и цинизм Чехова, отчаяние Чехова, бессмыслица жизни по Чехову — это рождение Христа в современном мире. Те трое великих — они в мире коллективизма, в мире больших проектов, задумок, чаяний. Чехов — по эту сторону. Он всё охватил, всё увидел исполненным, доел мороженое и увидел, что на донышке ничего не нарисовано, что и после всех побед, свершений и одолений жизнь не имеет смысла. И это прекрасно! Мир не белый и не чёрный, мир серый — но как же красива, серебристо-жемчужна эта серость!
Три волхва есть у Чехова, три путешественника в великое Вечное. «Степь» — путешествие подростка, «Моя жизнь» — путешествие взрослого, «Скучная история» — путешествие старика. Бальтазар, Мельхиор и Каспар. Подросток несёт золото расцвета, взрослый — благоухание любви, старик — масло мудрости, которая ничего никому не может посоветовать, потому что нельзя кому-то помочь, не ограничив себя, не пожертвовав собою, а старику уже нечем жертвовать, он уже сам — жертва, запутавшаяся в кусте дряхлости. Они оба приходят в одну точку — ту точку, которая не имеет ни длины, ни ширины, ни глубину, аксиоматическая евклидова точка, и как ни глядят им в спину ироды, ничегошеньки не увидят — эту точку схода всех надежд видит лишь Тот, на Кого эти надежды устремлены.
Есть светлое, хрустальное Рождество — для тех, кто в унынии, кто обессилел от бессмысленного и скудно оплачиваемого труда. Есть чёрное, ночное Рождество — для тех, кто лишён свободы, кому не нужен свет, кому нужен сосед по смерти, по отчаянию, по агонии. И есть серое, дымчато-чеховское Рождество Христово — для тех, кто прошёл и свет, и тьму, радовался и отчаиваялся, благодарил и унывал, и вдруг попал на финишную прямую — а финишная прямая оказалась размытой, и не прямой, и не кривой, а какой-то тающей горечью во рту. И это — тоже Рождество, потому что тогда уже ничего не ждёт человек от Абсолюта, потому что и так всё попробовал и убедился, что всё — тоска и скука, ничего не ждёт, но всему открыт, никому ничего не советует, но всех и вся выслушивает, никого не может вылечить от недостатка любви, но всем и каждому готов уделить частицу себя, потому что знает, что в освободившемся месте рождается Некто, Кого нельзя описать, навязать, использовать, Кого, правда, можно убить, и уже убили раз, но — воскрес, превратив Рождество в Пасху.
— Дом быта… На храмах надо писать «дом инобытия», на Лубянке — «дом битья»… На магазине — «дом сбыта», на вокзале «дом убытия», на роддоме «дом прибытия»… реанимаия – «дом забытья»…
— А на крематории «дом небытия», — откликнулась любимая женщина.
— Перу, школа Куско, — показываю любимой жене, — Напомнили невьянскую того же времени. Буйство глаз и половодье чувств. Ангелы-аркебузиры. Но у некоторых по старинке копья, хотя с аркебузами прикольнее. Кружавчики главное очарование! Вот этих самых ангелов Иисус и не позвал на помощь, когда Его арестовывали. Как они взлетят с этими аркебузами, да ещё и кружавчики нужно не измять!
— Ангелы, в отличие от насгрешных не парят в эмпиреях, а уверенно стоят на земле, этим и хороши, — ответствовала она. — И не стреляют из ружей, а только чистят ружья, которые отбирают у людей, чтобы повесить на сцену в последнем акте.
К числу самых диких суеверий относятся связанные с менструациями. Это суеверие начинается с неспособности произнести слово «менструация», «месячные», как будто это заклинания, призывающие сатану и оскверняющие говорящего. Это суеверие продолжаются в запрете женщинам во время месячных не только причащаться, но и ко кресту подходить (а то и в храм входить). Суеверие было незапамятной древности уже во времена Аврама. Отсюда и молитвы об очищении роженицы от скверны.
Суеверие это — не обязательный спутник веры, так что ответственность на суевере. В XII веке новгородец Кирик спрашивал грека-епископа, можно ли женское платье перешивать на церковное облачение, тот с удивлением отвечал, что можно, в женщине нет ничего нечистого. В Оружейной палате выставлены облачения, пошитые из платьев императрицы, на роскошном бархате видны складки от предыдущего фасона.
Высшим проявлением этого суеверия может служить история 35-летней Амбры Бохора, умершей вместе с двумя маленькими (7 и 9 лет) сыновья в западном Непале. Тут древний обычай «чхаупади»: женщину во время менструации выселяют из дому. Строят специальные хижины. Запрещено прикасаться к другим, к еде нормальных людей, к животным, даже к книгам. Многие в этих хижинах умирают от змеиных укусов, угорают, сгорают. В 2017 году правительство Непала объявило чхаупади преступлением, наказание 3 месяца тюрьмы или 30 долларов штрафа. Но ведь нужно, чтобы кто-то желал наказать преступников, а если есть единодушное — включая и полицейских — согласие, что менструация оскверняет, то закон будет буксовать.
Россия - военная страна.
Военная страна ("государство-гарнизон") это страна, смысл существования которой в бесконечном завоевании за счёт ограничения прав и свобод собственных жителей.
Превращение целой страны в армию прежде всего упраздняет коммуникативные основы человеческого существования. Формы общения остаются, но лишаются содержания и становятся имитациями (псевдоморфами).
Прежде всего, исчезает право. Армия не знает права как такового. Право несовместимо с приказами, которые не обсуждаются, а лишь исполняются.
Аннулирование коммуникации есть аннулирование культуры. Тем активнее происходит механическое заимствование чужих форм. В истории России было четыре больших заимствования: древней украинской культуры, византийской, европейской. Глубокими эти заимствования быть не могли по определению - где армия, там нет глубины, необходимой для появления культуры.
Процесс милитаризации России был длительным. Накануне 1917 года Россия имела много черт сходства с европейскими империями, существовала возможность перехода её к нормальному развитию.
Успех ленинского путча привёл к консервации военного характера страны и доведению до абсурда всех её характерных свойств. Прежде всего, окончательно и принципиально было упразднено право. До Ленина во многих сферах правовые механизмы действовали, Ленин отменил право в принципе, заменив его целесообразностью. Последствия можно охарактеризовать как "логоцид": опустошение слов, превращение их из средства общения в средство имитации жизни.
В координатах Аристотеля государство-гарнизон есть соединение автократии с аристократией и олигархией. До 1917 года аристократия постоянно конкурировала с автократией за распределение власти. Ленин, устранив слово и коммуникацию как способ сознания и реализации политических устремлений, создал "номенклатурократию": комбинацию автократии, аристократии и кланово-патронатных механизмов. Эта система прошла несколько фаз в своём становлении, преодолела этап, когда доминировала автократия, и к началу XXI века приобрела гибкость и адаптировалась к условиях глобализации и информационной революции, сохранив вполне свою суть: всё её существование подчинено войне.
Называть эту систему тоталитарной, деспотической, имперской, равно как и сравнивать её с фашизмом или нацизмом, означает игнорировать её милитаристский характер, разрушительный по отношению ко всякой свободе, ко всякому праву и слову. Россия-гарнизон не пытается ничего тотально контролировать - исчезает сам объект контроля, остаётся голый двуногий примат с атомным оружием, за которым он постоянно ухаживает. Атомная бомба в распоряжении военной страны оказалась мощнейшим средством консервации несвободы и агрессивности.
Путинизм, безусловно, схож с нацизмом, хотя больше внешне. Это вторичный признак. Путинизм — это ленинизм, заимствовавший ряд черт у Гитлера. Сам Ленин изначально был эстетически и культурно ориентирован на Австрию, Сталин, Хрущёв, Брежнев — на США.
Своего стиля ленинская конструкция не может выработать по определению, она — социальная онкология, уничтожающая всё творческое, страшащаяся нового, потому что новое есть подлинное проявление человеческого. У тоталитаризма — только паразитизм, только имитация.
Путин же сразу взял ориентацию на гитлеровскую эстетику. Она — лично его «третий ингредиент», добавленный к эстетике ленинско-советской и к эстетике имперско-православной. Из всего спектра «советского» он выбрал — и не он один — «Семнадцать мгновений весны» как эстетический идеал. Имитация подтянутости, имитация дисциплины, имитация проницательности, имитация «обычности». К этому добавилась и внутренняя логика системы, в которой возобладал аппарат тайной политической полиции, компенсирующий свою людоедскую сущность имитацией «сверхчеловеческого», кибернетического, роботячьего. Всякие же аншлюссы Крыма и мюнхенская Олимпиада в Сочи — совпадения сугубо вторичные. Ленин до всякого Гитлера и аншлюсс Крыма произвёл, и физкультуру поощрял (особенно в речи на съезде комсомола в том же 1920 году, когда аннексировал Крым), сам показывая пример.
Да, мы бездушные, словно говорят чекисты, но это бездушие высшего сорта, мы аристократы бездушия. И в этом отношении путинизм приближается к нацизму — это идеология юберменшей, но, в отличие от Гитлера, для Путина недочеловеки — все жители России, кроме его ближайших друзей по клану. И жители России это остро чувствуют — хотя многим это нравится, пока некто в чёрном с оловянными глазами под тульей, устремлённой к небу словно памятник космонавтам у ВДНХ, не приблизится к ним за данью и пошлиной. Но под этим маскарадом — всё тот же базовый тип, тип люмпена, интеллектуального и этического люмпена, которому из-за распрей Карамазовых удалось оседлать человечество.
Глеб Павловский, популяризируя Путина в 2000 году, активно использовал образ Путина как Штирлица, агента добра в окружении воплощённого зла — Ельцина. Придя к власти, Путин в 2000 году вручил особую премию сценаристу фильма Т.Лиозновой.
Следует помнить, что Путин лишь продолжает начатое Андроповым, которые и распорядился снять «Семнадцать мгновений», показав «гепеушника с человеческим лицом». При этом фильм лжив до предела. Не какой-то разведчик, а сами американцы сообщали России о своих переговорах в Берне. Сталин в фильме показан с симпатией, американцы с отвращением. Высмеяна идея сепаратного мира, хотя такой мир спас бы тысячи жизней, хотя и помешал бы Сталину завоевать часть Германии, Польшу и т.п. Сотрудники гитлеровской спецслужбы показаны более жестокими, чем они были, они ведут себя как сотрудники Берии. В то же время Штирлиц изображён как уважаемый Кремлём персонаж — в реальности Сталин относился к собственным агентам с крайней неприязнью, подозрительностью, оба русских прототипа Штирлица (Исаев и Михалков) были Сталиным посажены.
Я буду очень благодарен и за молитвенную, и за материальную поддержку: можно перевести деньги на счёт в Paypal - на номер сотового телефона.