Всякая организация имеет внутреннюю жизнь и «внешние сношения». Подразумевается при этом, что внутренняя жизнь — основная, внешние сношения могут быть (если есть окружение), могут и отсутствовать. Могут встать все заводы, но министерство промышленности будет жить своей внутренней канцелярской жизнью. Мария Египетская жила полной церковной жизнью, пребывая в пустыне, ни с кем не общаясь. Внутренняя жизнь — существенная, внешняя жизнь — случайная, вторичная, необязательная.
С этой точки зрения история Церкви должна быть историей мистиков, молитвенников, аскетов, богослужения. В личной жизни христианин интересуется прежде всего тем, что имеет отношение к «молитве и посту». Второй век примечателен, поскольку он есть, он насыщен событиями церковной истории, хотя ничего о «внутренней жизни» Церкви в этот век неизвестно. Три громадных феномена этого века: мученики, апологеты, ересеборцы, — все связаны с внешней активностью Церкви, её противостоянию гонениям, натиску государства и ересей. Однако мы явственно понимаем, что история Церкви во II в. вполне полноценна, может быть, более полноценна, чем та суета, в которую погружены мы.
Разгадка в том, что история Церкви не сводится к сумме истории членов Церкви. Внешнее и внутреннее в Церкви едины, и этим Церковь отлична от любого другого учреждения. Всякая организация понимает, что она есть одна из многих организаций мира, что её внутренняя жизнь не может быть жизнью всего мира, всякая — кроме Церкви. Внутренняя жизнь Церкви по определению есть единственная подлинная жизнь, которая должна быть открыта всему миру и стать жизнью мира; только то в мире, что будет жить церковно, будет жить вечно. Поэтому в Церкви нет разделения на «первое» (молитва и пост) и «второе» (самозащита и миссионерство).
Церковь могла бы обойтись без памяти о мучениках (о чем ниже), без апологий, без обличения ересей. Большинство религий без этого превосходно обходятся. Активность Церкви в этих трёх сферах скорее невыгодна для её репутации как учреждения, Церковь кажется необычно агрессивной и фанатичной, лезущей не в своё дело (есть еретики — и ладно, Церкви-то какое дело). Но тогда Церковь не была бы Церковью. Её «первое», её самое мистическое и внутреннее дело есть проповедь Евангелия всей твари, во все концы мира. Мистика, молитва, богослужение перестают быть оправданы, если они не выливаются в миссионерство. Это не означает, что в Церкви нет разделения труда и что все в ней призваны к миссии. Напротив, к миссии призвано меньшинство, но большинство без этого меньшинства — все равно что спящий вулкан. Нетерпеливость, ригоризм, — все это побочные эффекты в Церкви конкретной эпохи (2 в.), а суть — в том, что Церковь открывалась миру.