Иногда достаточно чуть изменить фразу, чтобы почувствовать её фальшь. Вот очень типичное заявление:
«Иконопочитание является универсальным критерием Православия, оно ... наиболее полно выражает его суть. Всякая попытка оспорить иконопочитание является попыткой оспорить само Православие. И наоборот, любое отклонение от Православия немедленно отражается на отношении к иконам» (С.Говорун, 2011).
А теперь заменим «православие» на «христианство»... Выходит, что христианство — не православие? Однако!
Так и рождается вера не в Христа, а в то, что евангелист Лука нарисовал Владимирскую икону Богоматери... Врут протестанты, Христос был не просто плотник — Он изготавливал иконостасы... Апостол Пётр делал иконы мозаичные, почему и был прозван «камень»...
Трагикомичнее этого — впрочем, пожалуй, ровно столь же трагикомично — иконоборчество. Поскольку слова «иконоборчество», «иконопочитание» в русском языке нагружены дополнительными смыслами, не имеющими отношения к Церкви, есть смысл прибегнуть к греческим терминам. Иконодулия (иконофилия, иконолатрия) с иконокластией — нанайские мальчики, две руки одного клоуна. Само по себе христианство без икон — нормально, оно таковым и было первые века, оно и сегодня таково у многих святых. Само по себе христианство с иконами — нормально. Вот когда они превращаются в борцов друг с другом, тогда христианство заканчивается и начинается «иконодулия», «православие», «баптизм», «иконокластия». При этом, конечно, есть и такое православие, такой баптизм, которые вполне христианство. Но они не филятся и не кластятся из-за икон, почитают Христа и борются с грехами, а не друг с другом.
Суженное, боевитое сознание имеет тенденцию к превращению в чёрную точку, к приведению всего враждебного к единому знаменателю. Для сталинистов всё враждебное — та или иная форма троцкизма. Для религиозного реакционера всё враждебное — та или иная форма модернизма. Для суженного православного сознания всё — арианство:
«Все ереси на самом деле являются одной ересью, которая лишь меняет свои формы. Будучи опровергнутой под одной личиной, она меняет свою маску и вновь вступает в схватку с Православием. Таким образом, можно сказать, что на протяжении всей истории Церкви, вплоть до наших дней, Православию противостоит одна и та же Ересь, которая лишь меняет свои личины. Смысл этой ереси в том, что не произошло подлинного соединения полноты божественного и полноты человеческого естества в ипостаси Бога Слова, а цель — в том, чтобы лишить падшее человеческое естество спасения, которое оно получает через приобщение к божественному естеству» (С.Говорун).
Сказано в связи с иконоборчеством. Сказано, мягко говоря, не впервые. В ХХ веке это провозглашали люди, пытавшиеся сочинить какую-то особую «суть православия», отличную от сути христианства. Православный священник, укрывшийся от большевизма в США, Г.Флоровский, венский кардинал Шёнборн, перешедший из протестантизма в православие протестант Ярослав Пеликан, американский церковный историк, — все писали об арианском епископе Евсевии Кесарийском как об «отце иконоборчества». Восходит это к памфлету патриарха Константинопольского Никифора, написанному в 810-е годы против того же Евсевия, воплощения «безбожной и порочной ереси ариоманьяков, которую учителя наши зовут атеизмом». «Ариоманьяки» — то есть, ариане поклоняются не Богу, а Арию. Ну да, а троцкисты не за коммунизм, а за Троцкого...
Самое забавное (трагикомическое), что первыми об арианстве в связи с иконами заговорили иконоборцы. В 754 году собор 338 епископов, собранный императором Константином V в дворце Иерея, во Влахернской церкви, провозгласил себя преемником Никейского собора, боровшегося с арианством:
«Святой вселенский и великий собор в Никее во времена блаженного Константина, великого императора, лишил нечестивейшего Ария священнического достоинства за утверждение, что несотворённый Сын Божий есть творение».
Иконокласты процитировали послание Евсевия Кесарийского сестре императора Константина Констанции, в котором Евсевий говорит:
«Какую икону Христа ищешь? Подлинный, неизменный образ, который по естеству несет черты Христовы, или же, напротив, тот вид, который Он принял на себя нас ради, облекшись во образ раба... Я не могу себе представить, чтобы Ты испрашивала икону Его Божественного вида. Ведь Христос сам наставил Тебя, что никто не знает Сына, как только единственно породивший Его Отец ... Вероятно, Тебе хотелось бы получить изображение Его в рабском образе, то есть в виде бедной плоти, в которую Он облекся нас ради. Но и о плоти мы наставлены, что она была проникнута славой Божества, что в ней смертное было поглощено жизнью».
Надо понимать, что иконокласты не считали Евсевия арианином. Он был основательно забыт к VIII столетию, а особых «арианских» текстов не сочинял вообще. Даже письмо Констанции — не богословие, а, скорее, публицистика, педагогическое нравоучение, основанное на той же логике, по которой Иоанн Златоуст призывал не паломничать в Святую Землю, а быть подобным Христу там, где живёшь. В «Церковной истории» Евсевий вполне снисходительно пишет о том, что язычники ставили памятники Иисусу — правда, он ошибочно принимал за такой памятник статую Асклепия:
«Говорили, что статуя эта воспроизводит подобие Иисуса; она сохранилась до наших дней, и мы видели ее, когда были в этом городе. Не следует удивляться, что язычники таким образом хранят память о благодеяниях, полученных ими от Спасителя. Мы видели образы апостолов Петра и Павла и самого Христа, которые сохранились в красках до нашего времени. Это было естественно, так как древние имели обычай почитать их таким образом, без задних мыслей, как спасителей, согласно существовавшему у них языческому обычаю».
После 754 года иконодулы стали выяснять, что за птица Евсевий Кесарийский, и довольно быстро выяснили, что был он арианином.
Кстати, другой Евсевий, епископ Никомедии, тоже арианин, крестил императора Константина Великого. Еретик крестил святого!!! Выход был найден простой: крещение Константина Великого было приписано другому, антиарианскому, епископу. В послании к иконодульскому собору 787 года папа Адриан утверждал, что Константина крестил папа Римский Сильвестр, а в IX столетии хронист Феофан уже заявлял, что крещение Константина арианином — это «арианская фальшивка».
А Вы никогда не выдаёте желаемое за действительное? Ну вот никогда-никогда?...
Тогда Вам Христос не нужен.
Выяснив, что Евсевий Кесарийский — арианин, иконодулы обвинили иконокластов, что те — ариане. Полезно помнить, что Иоанн Дамаскин, автор первого трактата в защиту иконопочитания (740 год), таких обвинений не выдвигал и спокойно упоминает сочинения Евсевия, не оспаривая его православности. А в 787 году Евсевия обвинили не только в арианстве, но и в монофизитстве, в теопасхитстве... Ну как же, ведь все ереси — одна ересь...
Надо чётко понимать, что в IV веке, во время собственно «арианских споров», вопрос о возможности изображать Иисуса и почитать эти изображения вообще не обсуждался. Изображения уже были, но в церковной практике они занимали очень скромное место, и епископы самых разных убеждений сходились в том, что место и должно оставаться скромным. Борцы с арианством IV века писали богословские трактаты, а не иконы.
К VIII веку «арианство» стало уже просто поносной бранью, таким же всеобъемлющим (и уже поэтому совершенно бессмысленным) термином как «иудей», «магометанин». Сперва иконоборчество возводили к зловредному влиянию иудеев, потом к зловредному влиянию мусульман, а после 787 году укрепилось равенство «иконоборец=арианин». Отчасти этому способствовало совершенно случайное обстоятельство: собор против иконокластов вынужден был перебраться из Константинополя в Никею, где проходил за 400 лет до этого антиарианский собор. С присущей средневековым людям магическим сознанием, отцы соборы увидели в совпадении места, формы — совпадение содержания.
В 815 году очередной собор иконоборцев изъял письмо Евсевия из своей аргументации. Иконоборцы по-прежнему считали арианами своих противников, а не себя. Их противник патриарх Никифор зеркальным образом заявлял, что Константин V научился иконоборчеству из «безумных учений ариан». К сожалению, Никифор не удержался и возвёл иконоборчество ещё и к манихейству, что, конечно, немножечко чересчур, если эти термины вообще имеют какой-то смысл. Лично Евсевию Никифор подарил титул «безбожного корифея атеизма». Не удержался от каламбура («евсевий» — «набожный», «безбожный» — «диссевий»).
При этом близость арианства с иконоборчеством доказывалась весьма оригинально. Например, патриарх Фотий проводил такие параллели: ариане считали, что Отец выше Сына, а иконоборцы считали, что иконы надо вешать так высоко, чтобы их нельзя было целовать. Ариане подчёркивают, что Библия не говорит о единосущии, иконоборцы считают, что Библия не говорит об иконах. Ариане называют творением Сына, иконоборцы называют творением иконы.
Для настоящего «арианина» — Евсевия — вопрос почитания образов Христа есть вопрос искусства. Живописец не может изобразить Бога. В принципе, на это сочинили возражение: можно-можно, надо только использовать особые методы, символы.
Для современных любителей бороться с иконоборчеством (на самом деле — с протестантами и католиками, которые так и отказываются целовать иконы) дело не в живописи, а в богословии. Только вот богословие их — магическое, материалистическое. Как выразился Говорун:
«Арианство, проповедуя, что Христос не был единосущен Отцу и имел сотворенную и, следовательно, низшую, чем у Отца, природу, тем самым угрожало возможности исцеления человеческого естества, которое оказывалось соединенным с естеством не несотворенного Бога, но сотворенного, согласно арианству, Сына Божия. Современный арианству аполлинаризм учил, что Христом не был воспринят человеческий «ум», который был заменен «умом» Бога Слова. Таким образом человеческий ум (который в ту эпоху означал нечто большее, чем в современном словоупотреблении, а именно высшую степень в иерархии человеческой природы — то, что в иудейской традиции называлось «сердцем»), пребывая в падшем состоянии, оставался вне спасения».
В итоге Говорун — а он ещё и архимандрит, представитель Московской Патриархии на многочисленных собеседованиях с католиками и протестантами, — делает железный вывод:
«Хотя латинская церковь официально не отвергала иконы, иконы сами по себе практически ушли из храмов, в которых зачастую остались лишь изображения креста. В этом факте обнаруживается уклонение латинства в ту самую универсальную Ересь, о которой мы говорили выше, а именно воздвижения средостения между Божеством и человечеством, в силу чего человечество теряет надежду на спасение».
Так изящно доказывается, что западные христиане — ариане, аполлинариане, монофизиты и иконоборцы.
Где тут магизм и материализм?
Спасение — в единстве с Иисусом, Его жизнью, смертью, воскресением. Спасение есть вхождение в Христа, отождествление с Ним. Это — суть христианства. Этим пронизаны послания апостола Павла — первый ответ человека Христу, Евангелию, ответ и неверию, которое пожимает плечами: «Ну, даже если воскрес — какое отношение это имеет ко мне?»
Спасение — в единстве с Иисусом, но из этого вовсе не следует, что спасение — в целовании икон (полезно напомнить, что иконоборцы предлагали вешать иконы так, чтобы их нельзя было целовать, что и дало основания для «сравнения» Фотия). Вера и выражение веры — вещи разные настолько же, насколько Бог и Библия — разные. Выражение веры — это форма веры. Для Ария и его противников сутью христианства одинаково было тождество со Христом, они лишь по-разному пытались выразить это тождество, пытались его отрефлектировать, зафиксировать в слове. Попытки эти изначально было обречены на провал не потому, что веру нельзя выразить в словах, а потому, что веру нельзя выразить в бранных словах- между тем, споры о Христе были именно бранью, борьбой честолюбий и страстей.
Является ли иконопочитание идолопоклонством? Было бы идолопоклонством давать категорический ответ, как положительный, так и отрицательный. В любом случае, спор идёт не об иконах и не об описании Бога, спор идёт о словах, описывающих иконы и Бога. Агрессивность — вот антифилософский камень, который превращает размышления о Боге в споры о словах, богословие в словопрение.
Магическое сознание возвращается в христианство, высасывая жизнь из слов, превращая их в механически действующие заклинания, в бесчеловечные и бездушные формулы.
Материализм изгоняет дух, превращая самого Бога в объект, предмет, который можно и нужно описывать, как учёный описывает камень — однозначно, без дискуссий и уж, конечно, без разговоров с этим самым камнем. Да, Бог — камень... Иисус именно так себя и назвал, и грустно пошутил: «И тот, кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит». Этот камень не превращается в хлеб, этот камень превращает хлеб — в Тело, и тут не описывать нужно, а приближаться и принимать.