Яков Кротов. Богочеловеческая комедия.

XIX век: романтика телефона против романтики пулемёта

Не случайно именно французские историки изобрели выражение «долгий век», имея в виду, что XIX столетие началось в 1789 и закончилось в 1914. Это избыточный термин, достаточно ведь сказать «эпоха». Им, однако, нужно было спрятать Наполеона во Французской революции. Только Наполеон так же не имеет отношения к Французской революции как Ленин к Февральской. XIX век начался не с Французской революции, а с мирного переезда Бонапарта в королевский дворец, 19 февраля 1800 года, всё достаточно точно.

Это была реставрация монархии, и весь XIX  век есть век реставрационно-монархических работ. Неудавшихся. К счастью. Реставрация велась во вполне модерном духе, новые монархии были призваны быть лучше прежних, а выходило то же яйцо, только золотое — то есть, без цыплёнка, без жизни внутри. Британский вариант, он же шведский, голландский, испанский и пр. 

Когда закончился XIX век и начался XX? На выбор два близких событиях.

Негативное — 29 июля 1900 года анархист убивает итальянского короля Умберто I, черновик убийства Фердинанда. Вопреки Швейку, Умберто ехал не в новомодном автомобиле, а по-старинке, в карете. Не спасло.

Позитивное — 31 марта 1900 года Томаш Масарик основал Чешскую народную партию. Масарик — воплощение всего лучшего в ХХ веке. Не Ганди, отнюдь, но какая-то золотая середина, и Чехия в лучшую сторону отличается от Индии, свобода, не отягощённая атомной бомбой. Сына убили чекисты, правда, но и это символ ХХ века, да и быть свободным от человека зависит, а не уберечь сына от человека не зависит…

XIX век оправдан не колониализмом и не наукой. Империи и учёные не спасли от Освенцима, даже в нём поучаствовали. XIX век оправдан теми, кто защищал и развивал личное, «частное» начало в противовес тотально-общему, кто использовал новые технические возможности не для мудрого руководства, а для общения.

Только общение — критерий, который позволяет различить романтизм духа от романтики бездушия, Пушкина от Дантеса и Николая I, Наполеона от Байрона. Весь XIX век был романтическим, но романтика бывает с пулей, а бывает с книгой. Романтика пулемёта Максима противостоит романтизму азбуки Морзе и телефона Эдисона, романтика Киплинга — романтизму Чехова.

Столкновение двух видов романтизма — пошлого, эгоистического романтизма тоталитаризма и нормального романтизма личности — отлилось в столкновение Наполеона с Пушкиным, Достоевским, Толстым. О, конечно, Пушкин и прочие защищали не XVIII век, не псевдо-священный псевдо-союз. Александру I от Пушкина досталось хоть и чрезвычайно изысканная, матерщинная, но всё же цианидная насмешка: «Я всех уйму!» Можно сказать — девиз любого деспотизма. Только на фоне феодализма Пушкин мог похвалить наполеонову стряпню: «Орла двуглавого щипали У Бонапартова шатра». 

Хорошенько поджарить феодализм это святое, но сажать повара на освободившийся императорский престол — дудки! И Пушкин выносит псевдо-личности приговор на века: «Все предрассудки истребя, Мы почитаем всех нулями, А единицами — себя. Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы. Для нас орудие одно».

Вот и всё, что нужно знать об Освенциме. После Освенцима невозможна не поэзия, не музыка — напротив, только после уничтожения Освенцима они и возможны. После Освенцима должно быть невозможно почитание всех нулями, а единицею себя. Тоталитаризму противостоит не эгоизм, эгоизм и есть эталонный грамм тоталитаризма. Тоталитаризму противостоит умение общаться с другим как с личностью, а не как с орудием. В этом смысле Гегель жил в XVIII веке, как и Маркс, и Ленин, и Мао, а вот Кант современник Толстому, чьи отзывы о Наполеоне страшно цитировать. Ограничимся Достоевским, для которого Наполеон — император из подполья, Смердяков на троне, «архислучайность» и в этом смысле антихрист, противоположность Христу, Который есть победа любви и бессмертия над случайностью ненависти и смерти.

Временное торжество Наполеона в Ленине, Гитлере и прочих кровавых паяцах у Достоевского проходит по ведомству полицейскому, а не историческому: «Ну полноте, кто же у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает?»

Гений же Достоевского не в том, что он раскусил Наполеона, дело нехитрое, а в том, что он, головой проповедуя против «буржуа» — хотя какой же Наполеон буржуа, позвольте! —  телом втираясь в гостиные великих князей, сердцем был с другим князем — с Идиотом, с Тем, Кто не то что расстрелять рабочих, а даже и задуть спичку (Мф. 12:20) не хочет, хотя может — всё и больше всего. Так  что все антибуржуазные филиппики от Пушкина до Достоевского не упраздняют того простого факта, что настоящая победа над Наполеоном — это победа именно «буржуа», буржуа настоящего, подлинного, скучного и не бросающегося в глаза, вообще ни на кого не бросающегося, но всем нужного врача Антона Павловича Чехова.  

 

См.: Человечество - Человек - Вера - Христос - Свобода - На главную (указатели).