XIX век оказался веком двух явлений. Он породил новый труд. Сам XIX век считал новым размах «промышленного» труда, превращение человека в муравья — город постоянно сравнивался с муравейником, монотонность и скучность труда.
Это взгляд из Средневековья, из деревни. Правильно один немецкий фельетонист ответил выпадом против «идиотизма сельской жизни». К XXI веку очистилось главное в «новом труде» и связанном с ним образом жизни. Это труд не более, а менее механический, чем труд крестьянина или скотовода. «Новый труд» есть труд коммуникации в самых разных её видах. Общение оказалось золотой жилой — потребностью, которая в течение тысячелетий удовлетворялась в наименьшей степени.
Всё механические с успехом перекладывается на механизмы, автоматическое автоматизируется. «Размах» тоже не главное. Не колонизация Луны или Марса, не героическое самоограничение во имя экспансии человечества, а, напротив, каждому по потребностям — самым изощрённым. Были б деньги.
Тем не менее, именно XIX век породил и другое явление, которое за его пределы, кажется, не вышло: романтическое отношение к труду. Возвышенное. Удовольствие от хорошо выполненной работы. Совершенство как самоцель. Ориентация не на покупателя, а на внутреннее самоудовлетворение.
Это отношение к труду породило псевдо-готику, претендовавшую быть лучше средневековой готики, прерафаэлитов, но особенно сказалось в декоративно-прикладном искусстве. Превзойти предшественников, показать, что «мы можем так же, только лучше, идеально». В общем, да — показали. Внушает-впечатляет. Правда, всё-таки средневековые поделки, при всём их техническом несовершенстве (в сравнении с тем, что стало возможным благодаря достижениям техники в XIX веке) часто намного интереснее этих «переделок». Словно мощный компьютер дали подростку — ресурс есть, а идей, чувств глубоких ещё нет.
Идея «превзойти», «сделать лучше», «получать удовольствие от самого качества работы» в ХХ веке незаметно увяла, во всяком случае, не стала массовым явлением. Диктатуры, разрушавшие общество под предлогом «пролетариата», «знамени труда», были глубоко враждебны качеству труда. Идея качества несовместима с диктатом, который ориентирован на количество. Это траспонирование в труд противоречия правды и справедливости.
Впрочем, изменилось, наверное, само понятие «качества». То качество, о котором радели и над которым млели идеологи XIX века, это качество статики, монолога. Построить идеальный собор, выстругать идеальную скамейку, идеально подковать блоху. И под витрину. Тратить сколько угодно времени, хоть всю жизнь, на идеальную вышивку или идеальную картину. Но тратить всю жизнь на идеальную компьютерную программу?! С нуля писать код, чтобы в нём не было ничего лишнего, как в арабском жеребце или в статуе Микеланджело? Это всё, что чеканить фразы языком Шекспира или Тургенева. Совершенство диалога — не в завершённости и гладкости, это совершенство жизни, белков, которые должны цепляться друг за друга, а не парить в воздухе как идеальные шары.
В качестве иллюстрации: картина Милле 1850 года. Вот этот слащавый китч, это невыносимое позёрство критиковали за реализм! Потому что стружки и овцы тщательно выписаны. Потому что воспет труд, столяры нарисованы, не какие-нибудь лорды в париках или генералы в треуголках.