Церковь Христова — одна на весь мир, церкви христиан — в каждой стране особенные. Церковь России непохожа на церковь Франции или Мексики, как мамонт непохож на слона. Различие начинается со среды. В России — религиозный ледник. К православным равнодушны, как равнодушны ко всем, кто вместо вожделенного куска хлеба протягивает книгу. Но есть и отличия: американские миссионеры вызывают, как и все заграничное, любопытство; большевики по сей вызывают тошноту. Православная Церковь — посередине. У неё богатое — чересчур богатое, слишком противоречивое прошлое — совершенно как в Западной Европе у Католической Церкви. И для понимания настоящего и будущего Церкви в России важно глядеть на неё в общехристианской — то есть, в общеевропейской — перспективе.
Государство было крестным отцом Русской Церкви. То, что на Западе совершил Хлодвиг, здеcь совершил Владимир Святой. Комиссары в 1917 года, как и в 1793, не отличали церковь от других монархических учреждений. Виноваты в том христиане. Веками Церковь льнула к государству. Перепадало ей не много. Архиереи в столицах носили ордена, а священники в деревнях жили так же, как и крестьяне (то есть, по-разному: бедно и не очень, бездуховно или не очень). В России слово «христианин» стало обозначать всякого земледельца — с явным уничижительным оттенком. Страна считала себя христианской, но христианство лишь использовала; а ведь нельзя считать автомобилиста железным оттого лишь, что он ездит в железном автомобиле.
Перед лицом коммунизма у Церкви было четыре пути: сдаться коммунизму, сбежать, уйти в подполье, найти компромисс. Церковь, как это обычно и бывает в истории, пошла одновременно по всем четырём путям. Впрочем, та часть Церкви, которая сдалась коммунистам, провозгласила первым коммунистом Христа, а Царство Божие бесклассовым коммунистическим обществом, исчезла быстро. Существовать без поддержки коммунистического правительства «реформаторам» было трудно. Большевики же лишили их такой поддержки сразу, как только увидели, что большинство православных не желают брака Маркса и Христа. Остались лишь нарицательно-уничижительное имя: «обновленцы» и настороженность ко всяким реформам.
Статистика говорит, что сейчас в России атеистов-богоборцев не более десяти процентов. Это очень много в сравнении с другими регионами мира и говорит о том, что большевистская пропаганда принесла крупные плоды! Большинство так называемых «верующих» всего лишь смутно ощущают присутствие в мире какого-то высшего начала, не особенно желают иметь с этим высшим дело. Люди боятся божественного, а не трепещут перед Богом. От этой боязни — и от желания выглядеть вполне «русским» — в России сейчас идет эпидемия крещений. Рано или поздно страна уподобится Франции или Германии: население поголовно крещено, но христиане — в меньшинстве. Количество людей, исповедующих веру именно в Христа, составляет, видимо, не более пятой части населения. В России несколько десятков тысяч храмов, каждый из который вмещает менее тысячи человек — и здания эти отнюдь не переполнены.
Православная Церковь остаётся количественно самой мощной из всех религиозных номинаций, несмотря на отколовшиеся от Московского патриархата группировки и на активное распространение в стране протестантизма. Качественно она занимает абсолютно уникальное положение: за ней мощная историческая национальная традиция, только в ней есть хотя бы небольшая интеллектуальная элита. Для русского народа религия — это прежде всего Православная Церковь, возглавляемая патриархом Московским и всея Руси Алексием II. Именно этой Церкви доверяют сейчас более, чем любым другим государственным или общественным институтам, от неё ждут чего-то очень большого, светлого и хорошего, не совсем ясно понимая — чего именно. Неясность ожиданий народа по отношению к Церкви есть прямое следствие неясности самосознания самих членов Церкви, которые, в конце концов, являются частью этого же самого народа.
Огромное большинство населения относится к Церкви чисто потребительски, ожидая, что она возьмёт на себя все попечение о больных, нищих, стариках, отреставрирует все произведения средневекового искусства — храмы и иконы, молитвами и проповедями стабилизирует общество. Так глядел на Церковь ещё Вольтер: гадина, но гадина полезная. Эти ожидания Церковь не в силах удовлетворить. Чтобы достать из копилки деньги, надо эти деньги туда положить, а в Церковь народ в целом давно уже ничего не вкладывает — ни денег, ни духовных усилий.
Правители России относится к Церкви настороженно. Боятся не Евангелия, а возможного политического конкурента. Боятся напрасно: Русская Церковь как целое перестала быть средневековой, хотя многие члены её не всегда ещё Царство Божие отличают от царства мира сего. К тому же воспитание, привычки, стереотипы мышления самых прогрессивных наших политиков, — все несёт на себе следы многолетней индоктринации, приспособленчества к выживанию в абсолютно аморальных ситуациях. Они боятся, поэтому, в Церкви не только политического конкурента (это пустой страх, и политики подсознательно это знают). Чиновники боятся услышать в Церкви призыв к покаянию. Этот страх справедлив, ибо слишком многие демократы в глубине души рады бы измыслить какую-нибудь такую демократию, чтобы присвоить себе потерянную большевиками власть — власть не только над телами, но и над душами людей, власть, конкурирующую с Божьей и потому вызывающую гнев Господень.
Нынешние политики, впрочем, не представляют для Церкви большой проблемы. Они продолжают гонения на Церковь — только на этот раз пытаются загнать Церковь в кабинеты. Фактически, Московская Патриархия превращена в правительственный департамент, она получила все привилегии государственной Церкви, причём получила неформально, так что ущемлённые конфессии даже не могут обратиться в суд с протестом. Но Патриархия получила привилегии, однако не получила никаких обязанностей, присущих обычно государственной Церкви — то есть, Ельцин приходит к Патриарху, даёт Церкви храмы и драгоценности, но указаний не даёт — а если бы и дал, то Патриархия, скорее всего, его бы не послушалась. Это вызвано уникальным положением Московской Патриархии в современном русском обществе. Она — — единственная религиозная структура, имеющая определённый политический вес. Это не означает, что её деятели способны влиять на процесс принятия решений. Это означает, что она представляет слишком значимую культурно традицию, чтобы политик мог позволить себе активно критиковать её. Ельцин терпит определённый ущерб в глазах общества от того, что демонстративно посещает церковь, но если бы он демонстрировал свою неприязнь к церкви, ущерб был бы ещё большим. Патриархия понимают двусмысленность своего положения: оно очень прочно в стратегическом отношении и очень шатко в тактическом. То есть, исчезнуть Патриархия не может, представительствовать в политике будет, но и играть конкретную роль в политических интригах — тоже не может. Более того: уровень представительства в политике (Патриарх сидит около президента симметрично премьер-министру) ниже практического уровня влияния Патриархии. Этого влияние еле-еле хватает на обеспечение собственной жизнедеятельности. Фактически, Патриархия является правительственным комитетом, имеющим протокольное, но не реальное, первенство. Она независима от правительства, поскольку правительству выгоднее иметь независимую Патриархию и поскольку правительство все равно сегодня не смогло бы использовать зависимость Патриархии в своих интересах: процесс секуляризации в России зашёл слишком далеко.
Россия живёт сейчас с такой же скоростью, с какой Франция в 1793 году, так же молниеносно меняются и политические настроения. Может быть, впереди новые гонения, может быть — очередные медные трубы. Но главный итог последних десятилетий не изменить: Церковь отныне существует в нецерковной стране. Мы не уравнялись с Западной Европой в экономике, но в духовном отношении — мы на одной ступени. И во Франции, и в Италии, и в России Христос отныне опирается лишь на христиан. Только мы ответственны за Него, не какие-то государственные или политические абстракции. Это вызов нашей вере — но вызов замечательный, ибо он исходит от Христа.