«Катакомбная Церковь» не очень удачное название, потому что основанием для выделения формально служит внешний фактор — репрессии.
Исторически, кстати, богослужения в катакомбах совершались не из-за репрессий, а ради поминовения усопших. Христианские росписи в катакомбах относятся к эпохе после прекращения репрессий. Миф о том, что гонения загнали христиан в катакомбы сформировался после обнаружения катакомб, а достоянием массовой культуры стал после романа Сенкевича «Камо грядеши» (1896 год).
Кажется, впервые этот термин применительно к Русской Православной Церкви употребил Бердяев в 1925 году, с неимоверной точностью выделив главное:
«Есть течения в России, которые приспособлением, а нередко и предательством, завоевали себе право созывать соборы, публично выступать, писать. Церкви же Христовой в эпоху гонений со стороны антихристианской власти более подобает иметь образ Церкви катакомбной. И катакомбность Церкви совсем не означает никакого политического заговора, она то и означает чуждость всякой политики и отдачу себя жизни духовной».
«Чуждость всякой политики» — это не определение, годящееся на любую эпоху, это определение, годящееся для Церкви при тоталитаризме. «Тотальность» лишает людей и их союзы всякой свободы, вплоть до свободы уединиться в клозете. Людей сажали за использование в качестве подтирки клочка газеты с портретом диктатора. Катакомбность есть сохранение своей свободы в очень узкой сфере религии.
Нет тоталитаризма — нет катакомбности. Поэтому «белоэмигрантская» Церковь не была катакомбной, поэтому верующий «катакомбник», уехавший во Францию или США, переставал быть «катакомбником», хотя нимало не менял взглядов.
Тоталатаризм явление коммуникационное, такова и катакомбность. Тоталитаризм требовал коммуницировать согласие с собой — этим тоталитаризм отличается не только от демократии, но и от самодержавия, которое не требовало демонстрировать в религиозной сфере лояльность к себе от тех, кто этого не желал.
Тоталитаризм Гитлера требовал вывешивания в храмах нацистской символики, соучастия в пропаганде гитлеризма. Точно таков был и тоталитаризм Сталина, требовавший демонстрации в храмах (и не только) одобрения «советской» власти.
В этом смысле тоталитаризм заходил намного далее римской императорской власти, которая сужала лояльность до участия в культе императора, за пределами же культа предоставляла полную свободу.
Отказ пожертвовать своей свободой мог вдохновляться самыми соображениями. Можно сказать, что все коммунисты при Гитлере были катакомбниками — им не было дано возможности стать «нацистскими коммунистами». В то же время в «Церкви Сопротивления» Германии были антисемиты. Антисемитизм роднил их с Гитлером, идея свободы Церкви противопоставляла их Гитлеру.
«Катакомбная Церковь» в России объединяла людей очень разных политических и религиозных взглядов, но в основном достаточно «правых»: монархистов, антиэкуменистов и т.п. «Правыми» было и большинство тех, кто подчинился Сталину. Разделение такое же, как между старообрядцами и единоверцами.
Важно было, что катакомбность произносила, выговаривала, показывала поведением недопустимость рабства у тоталитаризма. В России оселком стало произнесение молитвы о власти и подчинение епископам, которые повиновались этой власти. Вот почему нельзя считать священниками катакомбной Церкви тех, кто по разным причинам не служил в легализованных властью храмах, служил на дому, но при этом считал себя священником дозволенной Церкви и не выступал против сотрудничества с властью — например, Глеба Каледу.
При этом «катакомбными» были не только православные, но и католики, и многие протестантские группы, и подпольные кружки мусульман, буддистов, иудеев тоже вполне были «катакомбными», тем более, что были принудительно централизованы соответствующие конфессии, так что водораздел между конформистами и нон-конформистами обозначался и «административно».
В 1990-е годы резко возросло количество православных, именовавших себя «катакомбными» при отсутствии тоталитаризма. Синонимом «катакомбности» стало и обозначение «истинно православные», восходящее к чекистской выдумке 1930-х годов. Когда с воцарением Путина стала происходить очень медленная, но последовательная реставрация тоталитаризма, возродились и «катакомбные» верующие, и не только православные. В ходе реставрации появились и «новые катакомбники»: верующие, продолжающие свою деятельность вопреки репрессиям, часто с опасностью попасть в тюрьму. Прежде всего, это Свидетели Иеговы, затем мусульмане. Иногда провести границы между нон-конформистами и «катакомбниками» трудно, ведь критерием является ступень угрозы. Если по отношению к старообрядцам угроза репрессии нулевая, то по отношению к Свидетелям Иеговы максимальна, а по отношению к некоторым группам «неподчинившихся» православных («суздальская» юрисдикция, приходы Киевского Патриархата) репрессии ограничились пока конфискацией храмов, розыска же молящихся по домам (как со Свидетелями Иеговы) пока не производится.
Повлияла ли «катакомбная» традиция повлияла на священника Александра Меня? Такое утверждение можно встретить очень часто. В нём есть та правда, что без знакомства с «катакомбными священниками», скорее всего, подросток был бы вообще лишён возможности узнать христианскую традицию. Немногие открытые церкви и священники при них были глухи и немы для «посторонних» — то есть, для всех жителей страны. Однако, миссионерство о.Александра Меня не могло иметь корней в «катакомбничестве», которое хотя и было более открыто для людей (правда, при наличии некоторых защитных фильтров, отсеивающих потенциальных агентов власти), но миссионерством не занималось и в этом смысле вполне несло в себе дух дореволюционного православия, дух замкнутости и триумфализма. Тем более, не имели аналогов в катакомбном православии толерантность, гуманизм и позитивизм отца Александра.