Яков Кротов. Богочеловеческая историяНиколай Бердяев.

В защиту Бердяева: свобода как мир, откровение как диалог

Любопытно сравнить короткую автобиографию Бердяева, написанную в 1917-м году (до октября) с «Самопознанием», написанным в 1940-м. Свой первый шаг к Богу Бердяев в 1940 году описал так:

«Я вижу два первых двигателя в своей внутренней жизни: искание смысла и искание вечности. Искание смысла было первичнее искания Бога, искание вечности первичнее искания спасения. Однажды на пороге отрочества и юности я был потрясен мыслью: пусть я не знаю смысла жизни, но искание смысла уже дает смысл жизни, и я посвящу свою жизнь этому исканию смысла. Это был настоящий внутренний переворот, изменивший всю мою жизнь. Я пережил его с энтузиазмом … Я почувствовал большую духовную устойчивость, незыблемую духовную основу жизни не потому, что я нашел определенную истину и смысл, определенную веру, а потому, что я решил посвятить свою жизнь исканию истины и смысла, служению правде».

В 1917 году так:

«В пятнадцатилетнем возрасте со мной произошел внутренний кризис, после которого сформировалось мое духовное «я». Я ощутил безобразие, пустоту и бессмыслицу своей жизни и жизни всей той среды, к которой я принадлежал, и увидел смысл жизни уже в том, чтобы отдать себя исканию смысла жизни. Я помню день, когда я горько плакал, и после этого дня я почувствовал себя как бы рожденным к новой жизни. После этого изменился и внешний склад моей жизни. Я уединился, почти совершенно разорвал родственные и светские связи и знакомства, начал еще больше читать, но уже исключительно серьезные книги, философские и религиозные. Помню, что на меня сильное впечатление произвела книга Ольденбурга о буддизме. Прочел я даже несколько богословских книг. Но никто никаких указаний мне не делал и я неумело тратил свою умственную энергию».

В 1940 году:

«У меня не было резкого обращения, перехода от совершенной тьмы к совершенному свету. С известного момента моей жизни, которого я не мог бы отнести к определенному дню моей жизни, я сознал себя христианином и вошел в путь христианства».

В 1917 году:

«1905  г. был очень  важным  в  моей  внутренней  жизни. В  этом году, летом  в  деревне,  после  очень  мучительных  переживаний,  приближающихся  к  агонии,  у  меня  было духовное озарение,  после которого  я окончательно  стал христианином. Я поверил в Христа, Сына Божьего и Спасителя, и отныне все мое духовное развитие и бурное движение идей протекали в пределах христианства».

В 1917 году Бердяев пишет с энтузиазмом:

«Меня потянуло в Москву, в центр православия. У меня явился интерес к сближению с церковно-православными кругами. В 1908 году я переехал в Москву, и после этого центр тяжести моей жизни был уже связан с Москвой. Я принял деятельное участие в Московском религиозно-философском обществе. Первое  время моей жизни в Москве было радостным для  меня временем встречи с жизнью церковной. Я жил под обаянием московских церквей и монастырей. Тогда же я начал искать сокровенной правды в старчестве и ближе всего подошел к тайнам православия. Но с московскими православными кругами я никогда не сливался вполне».

В 1940 году ни о какой тяге, ни о какой радости от церковной жизни и обаяния церквей речи нет, а есть суховатый и очень скептический рассказ о кружке Новосёлова, о Флоренском и т.п. Говоря о себе, что он догматик, а не скептик, Бердяев в 1940 году подчёркивает свою принадлежность к «Церкви духа». Сказывается отторжение его православной эмиграцией. Все те люди, которые русскими либеральными православными конца ХХ — начала XXI веков воспринимались как лицо эмиграции, её честь и слава — Бердяев, Булгаков, Федотов — для самой эмиграции всегда были слишком левые, вольнодумные, «красные». Это особенно выявил конфликт вокруг оценки Франко: эмиграция полагала, что нужно больше снарядов и патронов, что недостаточно давили и душили «бунтарей», и мечтала о русском Франко, Муссолини, даже о русском Гитлере, не понимая, что Ленин и был русским Франко, Муссолини и Гитлером в одном лице. Доброе отношение Бердяева к государству и Церкви осталось безответным.

Две идеи Бердяева остаются актуальными: свобода и творчество. Его бранили за идею «нетварной свободы», свободы, которую Бог не творил, а которая как-то помимо Бога вечно есть. Но поставим вопрос чуть иначе: а мир — «шалом», не «космос» — Бог творил? Свобода ведь лишь мир, просто взгляд изнутри, а мир — это взгляд на свободу снаружи. Мир и не сотворён, и не несотворён. Как и любовь.

Что до творчества, то Бердяев славен отстаиванием той идеи, что Бог не просто спасает человека, но что человек может что-то дать Богу. Есть откровение Бога человеку, есть откровение человека Богу.

Звучит безумно, если считать откровение односторонним процессом, но звучит абсолютно естественно, если считать откровение процессом двусторонним — общением, коммуникацией. Но идея двустороннего общения так же редка, как практика двустороннего общения. История человечество это в основном комбинация приказов и исполнения. «Вольно! — Есть!» Как муж с женой «общается» в патриархальном обществе. Бог, Патер ностер наш, не патриархален. Откровение не есть визитная карточка Бога, откровение есть откровенность Бога — а откровенность это свойство не монолога, а диалога. Это не об интимном, это о духовном.

 

См.: История. - Жизнь. - Вера. - Евангелие. - Христос. - Свобода. - Указатели.