Бердяев мудро писал в марте 1917 года:
«Старая власть боялась собора. Соборное начало в церкви было задавлено. После того как были сняты наложенные на церковь цепи, созвание собора сделалось возможным, и он созывается спешно, без достаточной подготовки в церковном движении и церковной организации снизу.
Собор необходим. Без него не может себя перестроить на новых началах Свободная Церковь. Но не следует переоценивать значение собора и возлагать на него слишком большие надежды, чтобы потом не было разочарований.
Нельзя ждать от русского поместного собора, созываемого в ближайшее время, религиозного творчества, разрешения религиозных мук нового человечества. Вряд ли будет в нем дышать дух пророческий. Собор будет таким, каков церковный народ. Поместный церковный собор сам по себе не может создать той творческой религиозной энергии, которой нет в церковном народе, избиравшем собор. Если религиозная энергия в народе слаба, то не будет она велика и на соборе.
Собор будет, по всей вероятности, занят тем, что можно было бы назвать «церковной прозой», вопросами отношения церкви и государства и церковного быта. Самое большое, что может сделать собор, это окончательно ликвидировать старые отношения церкви и государства и перестроить церковную жизнь на выборных, демократических началах».
Вышло даже хуже: собор не только не перестроил церковную жизнь на выборных началах, он возродил патриаршество, причём патриаршество понималось как диктатура, как вертикаль власти. Собор оказался похож на съезд РСДРП(б), он был заражен тем же вирусом кружковщины и жаждой повелевать миром через государство, узколобостью, материализмом и высокомерием.
На решения собора много ссылались потом люди, отстаивавшие свободу — и российские православные беженцы, и российские церковные диссиденты. Но то были отсылки от безвыходности, отсылки лукавые, потому что ради свободы обращались к тому, что противоположно свободе — авторитету внешнему. Жалкие отсылки, жалкие потуги, для которых пределом мечтаний остаются перевод богослужения на русский язык и введение диаконисс. О подлинной же церковной свободе нигде и помину нет, её боятся, боятся многоголосия и свободной дискуссии, ищут патернализма и создают его.