В огромной литературе о Гапоне до нашего времени не учитывается одно обстоятельство. Шествие к Зимнему предстаёт исключительным — «революционным» в смысле необычности, новаторства — событием. Но точно ли оно было таким?
Петиция царю, к примеру, нимало новацией не была. Более того, она продолжала целую «серию» аналогичных текстов.
Вообще адресованные царю петиции, челобитные, доклады, резолюции, телеграммы, письма — абсолютно традиционный (и в этом смысле архаичный) элемент политической культуры России. Элемент не сугубо декоративный, элемент, помогавший разрешению конфликтов (не всегда), элемент «обратной связи». Например, всевозможные записки о реформах, которые сыграли свою роль в отмене крепостного права. Такими же петициями были доклады министров самодержцу (причём доклады подавались каждым министром самостоятельно, что упрочивало самодержавие — не только рабочие не имели права объединяться, но даже министры).
С ноября 1904 года по России прокатилась волна петиций в форме резолюций банкетов, посвящённых 40-летию судебной реформы. Дошло до резолюции московской думы с упоминанием учредительного собрания. Эти резолюции публиковались, к ним присоединялись (публично) люди, не участвовавшие в банкетах и заседаниях. Знали об этих текстах рабочие? Конечно. Сам Гапон в интервью 8 января британскому журналисту даже сравнил свой текст с текстом, который положил начало чартизму, и был абсолютно точен.
На связь либеральных резолюций с петицией о.Георгия указал ещё Шацилло в своей монографии 1985 года о либерализме 1904 года.
Значительно важнее, однако, другой элемент 9 января — шествие. И это был совершенно традиционный акт! Это важно понимать, чтобы не задаваться вопросом, понимали ли рабочие, что в них будут стрелять. Шествие продолжало традицию «патриотических манифестаций» с иконами, с заявлениями верноподданнических чувств. Эта традиция существовала в России всегда — когда мы говорим об отсутствии «свободы собраний» до 1917 года, речь идёт о совсем других демонстрациях. Патриотические манифестации даже не требовали особых разрешений. Более того, они — после некоторой паузы — мощно вошли в политическую жизнь страны как раз за 10 месяцев до 9 января. Когда началась война с Японией, по России прокатилась волна таких манифестаций.
С.С. Ольденбург в своей истории правления Николая II писал:
«В Петербурге, а затем и в других городах, возникли сами собой, давно невиданные уличныя патриотическия манифестации. Их необычной чертой было то, что в них участвовала и учащаяся молодёжь. В университете состоялась сходка, завершившаяся шествием к Зимнему дворцу с пением «Боже, царя храни» (1939, I, 233).
Именно такие «манифестации» подчас переходили в антисемитские погромы 1904 года. Великая княгиня Мария Павловна (1890-1958) описала эти манифестации перед дворцом дяди, губернатора Москвы великого князя Сергея, и пересказала свой разговор с дядей (конечно, нужно помнить, что мемуаристка была в 1904 году подростком и на её текст могли наложить отпечаток последующие судьба дяди и ленинский террор:
«Каждый день толпа москвичей устраивала в сквере напротив нашего дома патриотические манифестации. Люди в передних рядах держали флаги и портреты императора и императрицы. С непокрытыми головами они пели национальный гимн, выкрикивали слова одобрения и приветствия и спокойно расходились. Народ воспринимал это как развлечение. Энтузиазм приобретал все более буйные формы, но власти не желали препятствовать этому выражению верноподданнических чувств, люди отказывались покидать сквер и расходиться. Последнее сборище превратилось в безудержное пьянство и закончилось швырянием бутылок и камней в наши окна. Вызвали полицию, которая выстроилась вдоль тротуара, чтобы преградить доступ в наш дом. Возбужденные выкрики и глухой ропот толпы доносились с улицы всю ночь.
С самого начала нечто подсказывало мне, что эти манифестации добром не кончатся, и хотя мне было только тринадцать лет, я высказала свои соображения на этот счет одному из дядиных друзей. Я считала, что толпа использует патриотические чувства лишь как предлог для беспорядков, и власти неправильно делают, что не вмешиваются. Даже тогда я понимала, что толпой управляет смутный инстинкт, ее поведение непредсказуемо и всегда опасно. Но мой слушатель не оценил высказанных суждений, он был шокирован услышанным и тут же сообщил все дяде, который строго отчитал меня. Он на полном серьезе увещевал меня, что глас народа — глас Божий. Толпа, по его убеждению, демонстрировала монархические чувства в своего рода религиозной процессии. А мое недоверие к настроению толпы, сказал он, проистекает из-за отсутствия уважения к традициям».
В конце концов, Сергей Александрович предпочёл переехать в Кремль (из дворца в Нескучном саду), но не ограничивать свободу «патриотических манифестаций».
Таким образом, шествие к Зимнему дворцу с иконами, пением «Боже, царя храни» и подачей верноподданнической петиции (речь вовсе не шла о свержении самодержавия, как задним числом уверяли некоторые мемуаристы) было абсолютно традиционным действом. В полицейских отчётах сохранилась цитата из письма неизвестного Петру Струве накануне шествия, где говорилось:
«С помощью ловкого маневра враждебная демонстрация превратится в патриотическую манифестацию с проклятиями и угрозами в адрес «внутренних врагов» (цит. у Шубинского).
То есть, до самого шествия оно отнюдь не рассматривалось как «враждебная демонстрация» (любопытно противопоставление слово «демонстрация» и «манифестация», где первое — негативное, второе — позитивное). Либеральная интеллигенция лишь надеялась, что это будет «враждебная демонстрация», но весь антураж шествия — прежде всего, священник как лидер — говорил о возможности «патриотической манифестации».
В том-то и особенность 9 января, что расстрел шествия был неожиданностью для всех, включая, между прочим, и самого царя. Именно это наложило отпечаток на мемуары. Вот на исследования российских историков 2 половины XX — начала XXI века наложило свой отпечаток другое обстоятельство: они выросли в тоталитарной стране, где любая несанкционированная манифестация подлежала подавлению немедленно, и они невольно проецировали эту ситуацию на 1905 год.