Переливание крови или пролитие крови? Александр Богданов начинал с пролития крови — вместе с Красиным он в революцию 1905 года обеспечивал восставших оружием. Закончил переливанием крови, стал директором института переливания крови, но о резус-факторе в 1920-е годы не знали и он погиб при эксперименте.
«Переступить через кровь» — часть спора о личности и коллективе, который стал базовым для Европы, начиная с Наполеона. Но кровь сама по себе — лишь символ жизни. Смерть не только кровопролитие. Это хорошо было видно на стыке XIX и ХХ столетий, когда спор о личности и коллективе (нации, классе, человечестве) вёлся одновременно на два фронта. Ещё спорили на религиозно-философских собраниях Сергей Булгаков с Сергием Страгородским, марксист с епископом, секулярный мир с религиозным, и уже спорили тот же Булгаков и с ним Бердяев с Богдановым и Луначарским. Спор Бердяева с Богдановым (и другими эсдеками) вообще начинался в вологодской ссылке, куда все они попали по одной статье, студентами.
Толчком для спора послужило отлучение Толстого. Коллектив Церкви, Синода «отлучил» единицу, личность. Пикантность делу придавало то, что синод был коллектив стариков и отлучили они старика же. Старики дряхлые, импотентные, отлучили старца творящего. Всемогущие отлучили могучего и сели в лужу с этим отлучением. Коллектив оказался меньше личности, целое оказалось меньше части, следовательно, целое-то в части.
Церковь, какая она проявилась в отлучении Толстого, оказалась пустышкой. Чем больше верующих собраны вместе, тем меньше веры, а о верности и говорить не приходится. Именно это поражало в религиозно-философских собраниях: «религиозно» было коллективно, «философские» было лично. «Собрание» в этом смысле было одностороннее, потому собираться может лишь личность с другой личностью. Мыслящие люди собирались на эти собрания, епископы и священники на эти собрания делегировались. А потом главное Целое эти собрания разогнало. А ещё позже это Целое ударилось оземь и обернулось Лениным — диктатурой, в сравнении с которой самодержавие оказалось подростком, ковыряющим в носу. Но смысл остался тот же, только возвёлся в куб: целое важнее единицы. Мы говорим целое, подразумеваем Ленин. Рука миллионопалая.
Спор Бердяева и Булгакова с Богдановым и Луначарским был спор ровесников, 1873-1874 годов. В споре этом уже в 1904 году рождались блестящие формулировки. Водораздел формально проходил между «идеалистами» и «материалистами». Идеалисты — «Вехи», материалисты — «Очерки философии коллективизма». Но всё было тоньше: Струве в «Вехах» представлял именно коллективизм, только в религиозной упаковке (безо всякого религиозного содержания, этим Струве отличался от Бердяева и Булгакова, людей религиозно содержательных).
Только коллективист мог обвинить интеллигенцию в «религиозном отщепенстве от государства». Это двойное «отщепенство» — от государства и от религии. Словцо-то какое мерзкое! Недаром оно укоренилось в русском тоталитаризме. Только пикни — и ты отщепенец. Вот против чего выдвигалось ницшеанское «сверхчеловек». Сверхчеловек вовсе не был сверхчеловеком, он был просто человеком, но сбежавшим из коллектива и потому казавшимся «сверх». Как кошка, которая гуляет сама по себе может быть названа сверхкошкой.
Бердяев и Булгаков освободились от коллектива государственного и религиозного и не хотели никакого нового. Вот почему Булгаков в первую русскую революцию писал о «священнических правах личности» (а во вторую стал священником, выбрав пусть бесправия, нищеты, беженства). А что Богданов в первую русскую революцию? А он вместе с Красиным доставал оружие для «пролетариата».
Вот Рубикон! Рубикон — маленький ручеёк, но это ручеёк крови. Ленин в 1905 году только бесновался из прекрасного далека, призывая делать бомбы, добывать револьверы и убивать, убивать, убивать, а Богданов — делал и добывал. Неважно, выстрелил он сам или нет. Он был весь в крови. Потом — раскаялся, более или менее, но всё равно коллектив оставался для него богом, герой его романа 1908 года заканчивает убийством, пусть невольным. Да и не погнушаться войти в ряды ленинских аппаратчиков тоже — далеко от индивидуализма.
XIX век прошёл в спорах о Наполеоне, о «герое». Это было прекрасно, ведь спор был порождён сомнениями: конечно, кровь пролить не поле перейти, но коллектив-то защищать надо.
ХХ век был спором о личности и классе, о личности нации. Коллектив малость скукожился, а личность уже кричала «прощай, оружие!» и отказывалась «переступить через кровь», с омерзением счищала с себя ошмётки от разорванных бомбами тел и копоть от освенцимских печей.
XXI век начинается спором о личности и её безопасности. Нация, класс, коллектив вообще стушевались. Это большая победа, но очень маленькая. Демагогия никуда не делать, просто теперь «через кровь переступить» надо ради личности. Конечно, это и раньше прощупывалось — в «слезинке ребёнка», ради недопущения каковой можно было и помещика убить. Теперь уже не помещик, а торжествующий буржуа приказывает убить ради защиты и ребёнка, и студента. И стену построить между личностью и Мексикой, и надпись написать: «Безопасность личности требует от личности пожертвовать собой, потому что безопасность личности требует ad infinitum».