1960-е годы были невероятным рывком в кибернетике и семиотике. Этот рывок в значительной степени финансировали военные, которые очень надеялись получить бессмертных андроидов, дельфинов-пулемётчиков, зомбирующие волны и т.п. Казалось, что «локоть близок»: вот-вот, ещё немного и Чомские с Лотманами поймут язык и мышление, и тогда люди станут управляемыми.
Военных постигло большое разочарование. Лотманы и Чомские многое поняли, но механизмы мышления оказались решительно непригодными для военных целей. Надежды на идеально послушных солдат и зомбирование опустились в массовую культуру, пополнив арсенал паранойи и конспирофобии с сектофобией. Напротив, лингвистические исследования «подпитали» порыв к свободе 1960-х годов.
В этом смысле 1960-е оказались последним этапом могучей научной революции XVII-XX веков. От Солнца до языка. Далее пошли уточнения и прикладное использование.
Последнее слово науки оказалось словом о слове. Слово оказалось вовсе не ухудшенным вариантом кирпича, как думал Свифт, предлагавший первым кибернетикам не париться с символами, а предъявлять друг другу предметы. Не говорить «кирпич», а показывать кирпич. Слово оказалось проявлением сложнейшей нейрофизиологической структуры — настолько сложной, что учёные благоразумно предположили, что её исчерпывающее познание, понимание и описание попросту невозможны.
Сложность структуры обеспечивает одновременно возможность понимания и непонимания. Непонимание и неполнота оказывается принципиальным условием для познания. Победой над инстинктами и привычками. Победой и над самим языком. Язык склонен к иллюзиям, обманам и самообманам, но он несёт в самом себе и умение не понимать, сомневаться, анализировать себя самого.
На практике это означает, что добиться абсолютно бредового, бессмысленного высказывания очень трудно, а может быть, прямо невозможно. Язык есть структура, в которой смысл присутствует как взаимоотношения разных элементов. Слово «абракадабра» несёт в себе смысл даже в одиночку, а если к нему присоединяется глагол, то смысл возрастает в геометрической прогрессии. «Я умер» — высказывание, полное смысла, даже самых разнообразных смыслов, из которых можно выбирать. При этом оно далеко не всегда ложное, ведь слова эти могут существовать на письме и после того, как сказавший их человек умер.
В итоге военные разочарованы, зато появилось множество исследователей, которые анализирует смыслы мультфильмов, комиксов, президентских речей, инструкций к туалетной бумаге и прочим культурным объектам, которые в старину считались заведомо бессмысленными, развлекательными, ритуальными.
Особенно досталось религии. В течение тысячелетий религия была единственным мировоззрением и мироощущением. Религия стала синонимом осмысленного взгляда на мир. В результате стал возможен анализ Супермена как религиозного явления, изучение мультфильмов Диснея как единой огромной книги, в которой каждый мультфильм выполняет ту же функцию, что в Библии — отдельные книги.
Простейший пример: Анали Уард, американская исследовательница, автор монографии «Mouse Morality: The Rhetoric of Disney Animated Film»: «Этика Микки-Мауса: риторика мультфильмов Диснея». «Риторика» здесь как раз и обозначает рассмотрение мультфильмов Диснея как единого потока речи. Кинотеатр оказывается церковью, где проповедуют определённое мировоззрение. Одновременно церковь снижается до уровня молчаливых руин, та же Уард автор книги «The Tourist Gaze and the Church: Megachurch as Tourist Site» — «Церковь глазами туриста: мегацеркви как достопримечательность». То есть, там, где проповедуют, там вовсе не проповедь, а прикрытие бессловесного и бессмысленного аттракциона, а там, где развлекают, там как глубокая мировоззренческая позиция и проповедь.
Ровно о том же книги Марка Пински, который анализировал Симпсонов как религиозный текст (и считает, что Симпсоны проповедуют отнюдь не цинизм и пофигизм, просто их религиозность глубоко запрятана), и те же мультфильмы Диснея (Pinsky, Mark I. The Gospel according to Disney: Faith, Trust, and Pixie Dust. 2004). Пински отмечает, что именно с 1960-х годов началось понимание того, что продукция Голливуда секулярна, безрелигиозна лишь на поверхности (во многом из-за нежелания конфликтовать с религиозной цензурой).
Но каков смысл «Библии Диснея»? Точно ли он религиозный? Он кажется очень размытым, сводящимся к насаждению «иудео-христианских ценностей». Пински, кстати, иудей. Вера в себя, вера в высшее, не лгать, не воровать, не изменять супругу. Творить цедек — милостыню давать. И не забывать указывать в налоговой декларации, что подал столько-то, следовательно, налог должен быть уменьшен на столько-то.
Проблема в том, что этот смысл — вовсе не религиозный. Смысл такой в религии есть, но как раз этот смысл не делает религию религией. По гениальному сравнению Владимира Соловьёва этика в религии как вода в вине. Не вода, а малый процент спирта делает вино вином.
Проблема для религии не в том, что у неё есть конкурент в виде секулярной культуры. Проблема в том, что в религии очень мало религии. Именно это блестяще высмеивал Марк Твен, и Америка не слишком изменилась с его времён, судя по явлению Трампа народу. В вере мало веры, преобладает материализм, только «духовный», то есть, бездоказательный и очень деспотичный, желающий повелевать окружающими. На что настоящие учёные отнюдь не претендуют.
Вот почему исследования религии, с одной стороны, имеют тенденцию расширять круг изучаемых явлений, и можно видеть религиозное и в казнокрадстве, и в науке, если они сопровождаются какими-то объяснениями. С другой стороны, исследования религии имеют тенденцию сужать круг изучаемых явлений, потому что обнаруживается, что на 90, а то и на 99 процентов под религией имеются в виду вовсе не религиозные, а «общечеловеческие» феномены, оперирование неспецифическими, встроенными в мозг смыслами самых разных размеров, запахов и форм, имеющие очень малое отношение к смыслу как реальности отношений Бога и человека.