Джон Холдейн (1892-1964), один из основоположников генетики, имел великое чувство юмора. Он ставил над собой опыты в барокамере, повредил барабанную перепонку и написал: «Даже если в перепонке остаётся дыра и человек глохнет, он может пускать из этой дыры табачный дым, что сделает его особо ценимым участником дружеской вечеринки».
«Это сделает его особо ценимым участником дружеской вечеринки» — так я вынужден перевести лаконичное «a social accomplishment».
Холдейн — как и многие другие учёные — считал, что Льюис в своей трилогии зря высмеял учёных, проявив полное непонимание науки, и Холдейн, увы, был прав. Нравы университетов разнообразны, но в целом не хуже нравов курии или среднестатистического приходского совета. Сергиев Радонежских среди митрополитов и их обслуги даже меньше, чем Холдейнов среди учёных.
Вообще, цену религии надо спрашивать у атеистов. Холдейн был атеист первостатейный. На вопрос о том, что он сказал бы о Творце, основываясь на известных ему фактах, он (якобы) ответил: «Бог испытывает нездоровое влечение к жукам». Разновидностей жуков почти полмиллиона!
На что можно возразить, что разнообразие людей намного больше, ведь каждый уникален. Было бы странно считать уникальностью неспособность заводить потомство от другого человека, как это принято для жуков… Хотя для Кембриджа такой критерий не вполне иррационален.
Другим афоризмом Холдейна — тоже, возможно, апокрифом — является фраза: «Вселенная причудливее, чем мы предполагаем, более того, она причудливее, чем мы можем предположить».
Это довольно точно воспроизводит евангельское: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1Кор 2:9).
Совершенно точно именно Холдейн сказал знаменитое: «Всякая идея проходит через четыре стадии: (1) это вздор (2) это интересная, хотя и неверная точка зрения (3) это правда, но значения она не имеет (4) я всегда так думал».
На вопрос о том, готов ли он отдать жизнь за брата, он как истинный генетик сказал: «Готов отдать жизнь за двух братьев. Или за восьмерых кузенов».
Тем не менее, последним его словом можно считать отзыв о телеологии — не путать с теологией, телеология это идея, что всё имеет смысл. Конечно, идея слишком осмысленна, чтобы вдохновлять атеиста, но уж какая есть, и Холдейн сказал: «Телеология для биолога как любовница: жить без неё нельзя, но не хочется, чтобы тебя с ней застукали прилюдно».
Самым прото-религиозным из его высказываний можно считать это:
«Мне кажется чрезвычайно маловероятным, что мышление это побочный продукт материи. Если мои умственные процессы целиком определяются движениями атомов в моём мозгу, у меня нет причин считать, что мои взгляды истинны. Химия не логика».
Конечно, это было сказано не вполне серьёзно, но Холдейн серьёзно относился не к атеизму, а к свободе. Он считал себя марксистом, восхищался Лениным и даже Сталиным — хотя дружил с Вавиловым. Недолго, во время войны, записался в компартию. Теоретически он был коммунистом, социалистом, «леваком». Практически его социализм не шёл дальше желания, чтобы британский лавочник пользовался таким же уважением сограждан как британский солдат. Он вряд ли понимал, что марксизм несовместим с лавочниками и что Ленин и Сталин создали страну не лавочников, а солдат.
В 1956 год Холдейн эмигрировал в Индию и принял индийское гражданство. Поводом стал Суэцкий кризис, который он считал недопустимым проявлением колониализма. Оправданием было нежелание носить носки. Но главное, на вопрос, уж не гражданин ли он мира, Холдейн ответил:
«Я верю вместе с Томасом Джефферсоном, что главный долг гражданин быть занозой для своего правительства. Я не могу быть занозой для всемирного правительства, которого нет. Но я могу быть занозой для правительства Индии, и я ею являюсь. Оно допускает критику, только очень медленно на неё реагирует».
С точки зрения Майкла Старкса, обличителя левых, социалистов, коммунистов и демократов как погубителей человечества своими благими стремлениями, Холдейн, конечно, космический злодей. Скольким людям помог, создавая генетику! Кстати, он ещё и придумал ветряки как источник чистой энергии. И зачатие в пробирке. Хотя, глядя на иных гуманистов-атеистов, хочется все эти пробирки перебить, чтобы не допустить размножения академических багов. Но глядя на Холдейна, начинаешь любить даже пробирки.
Парадокс в том, что во время Первой мировой войны Холдейн служил в армии, воевал в Ираке — ну вот же несчастная страна, прямо-таки полигон для Запада. Дослужился до капитана, заслужил прозвище «Бомба» и одобрительный отзыв полковника: «Самый жестокий и самый грязный офицер в моём подразделении!» Причём, кажется, слово «грязный» имело двойное значение. Не совсем Бертран Рассел. Зато Рассел не умел пускать дым из уха, а это, как ни крути, великое социальное достижение.