Книга Якова Кротова

Гаврош и Хрущёв

Хрущёв заурядный кровавый палач. В одном ряду со Сталиным, Путиным, Гитлером, Горбачёвым, Ельциным.

Хрущёв — лично! — виновен в гибели более трех тысяч венгров и трёх десятков русских — в Новочеркасске. В том числе, семерых расстреляли.

 В среде российских интеллектуалов, однако, сложился миф о том, что Хрущёв заслуживает благодарности. Как сформулировал это Юрий Самодуров в 2020 году:

«Хрущеву благодарны сотни тысяч политзеков, которые при нем вернулись из лагерей. А мои родители и еще сотни тысяч людей благодарны ему за переезд из коммуналок в отдельные квартиры «хрущевки».

Этические суждения выносятся в рамках некоторой системы ценностей, координат, аксиом.

Благодарить того, кто меня ограбил, за то, что он вернул мне часть украденного? Благодарить убийцу за то, что убил не всех?

Тем более, благодарить убийцу чужой матери. То, что делали с венграми после разгрома, чудовищно — люди сходили с ума от пыток. Отвечает лично Никита Сергеевич.

Что какие-то русские интеллектуалы были при этом Хрущёву благодарны, свидетельствует лишь о катастрофическом размытии всех нравственных принципов, потери способности к трезвому суждению, об утрате интеллигентности как обострённого нравственного чувства, о торжестве эгоизма. Они чувствуют свою неправду и поэтому породили ещё один миф: якобы Хрущёв в своих воспоминаниях покаялся, но только не совсем прямо. Нет, Хрущёв не каялся, он отмежёвывался от Сталина, пытался отмежеваться. Но о Венгрии и Новочекасске — ни слова.

Николай Формозов писал в 2020 году, что Хрущёв «единственный из них, кто перед смертью каялся. Да, неполно, да, привирая, да утаивая и заметая следы, но точно каялся. Памятник Эрнста Неизвестного тому свидетельство».

Как памятник может быть свидетельством покаяния? Ответ прост: никак.

Мифотворчество такого рода объясняется, видимо, как равнодушием к чужим страданиям, так и необходимостью внушить себе, что жизнь протекала не в таких уж кошмарных обстоятельствах. А она протекала и, увы, протекает, именно в кошмаре, и то, что кошмару более сотни лет, ничего не меняет.

Гавриил Кротов, мой отец, был посажен при Хрущёве, причём дважды, в 1958 году и, уже в концлагере, второй приговор, в 1963 году. В отличие от многих жертв этого кремлёвского господина, Гавриил Кротов не остался именем в перечне, он высказался. Сохранился его фельтон «Может ли завоеватель мечтать о собачьей жизни» (тут упоминается, что в юности, в 1935 году, друзья звали его «Гаврошем», удачно модернизируя тяжеловесное «Гавриил»).

Короткая зарисовка 1947 года: встреча со старым, ещё довоенным другом, который оказывается адьютантом номенклатурного генерала, «не самого богатого вельможи»:

«Купаясь в лучах славы челюскинской эпопеи, он привык и сжился с ней. Потом уж она была ему положена по штату. Он не получил имений и душ, но тем не менее получал всё, что ему было нужно или что подсказывала ему прихоть. Он имел под Москвой правительственную дачу, в Мичуринске — другую, третью он получил после войны в Крыму. В его распоряжении были автомашины, катер, яхта. Десять коров выкармливались специально, чтобы жена имела возможность принимать молочные ванны. В спортивном зале свободно помещалось более сотни гостей. В Москве он занимал квартиру из десяти комнат, в которых помещались и адъютант, и связной (денщик), и повар, и даже собака имела свою отдельную комнату и специальную прислугу. На дачах содержался свой штат, в помощь которому на случай ремонта, уборки и других работ направлялось нужное количество солдат».

Перечитывая тексты отца, я вижу, что я чрезвычайно многое от него получил. В принципе, у нас в семье считалось, что старший сын похож на мать, средний на отца, я пополам. Но вот правдоискательный запал отца я, кажется, один унаследовал. Яростность и максимализм. И слава Богу.

Какая там «благодарность» Хрущёву!

«Лагеря, колонии, тюрьмы отнюдь не пустуют, а режим в них ещё более суров, чем в период Берии, в них заживо гниют множество людей. ... Посетите колонии и тюрьмы, и я уверен, что половину заключённых вы выпустите на свободу, а половину судей лишите права совершать злодеяния».

Другой краткий текст: «Производящие и руководящие».

Текст 1962 года, но он основан на впечатлениях 1950-х годов. Мы и жили на Клинической, недалеко от Зубовской, а мама и отец работали в школе, где было множество учеников с фабрики «Красная Роза» (теперь там офис Яндекса), так что жизнь пролетариев наблюдали воочию. Партийный лидер в министерстве получает 250 рублей в месяц, его секретарша 80 рублей.

«Работница, работающая на шести станках, получает 60-70 рублей. Живёт в тесной квартире. Грудного ребёнка отлучает от груди, как кончится декретный отпуск (два месяца), так как ездить кормить ребенка не имеет возможности. Остальных детей воспитывать не имеет возможности. Домой приходит усталая и вынуждена заниматься обслуживанием семьи. Но вот ткачиха и ее подруги перевыполнили план. Ей дают премию 5 рублей, бригадиру — 15, соответственно рангу получает инженер, директор. Секретарь райкома, имеющий прекрасную квартиру, дачу, прислугу (жена не работает), получает премию в размере месячного оклада».

Это о коррупции? Нет, тут совсем другая интонация, чем у «антикоррупционеров» путинской эпохи. Тут не о том, что кто-то живёт слишком хорошо, а о лжи, лицемерии, о том, что богатство «руководящих» кровопийное.

Главный принцип — не быть эгоистом. Смотреть, кому плохо. Чехов писал, что хорошо бы совесть была как старик с колокольчиком — ну, у моего отца это был царь-колокольчик.

К тому же стиль: любовь к «панчам», к уколам, выпадам, вывертам... Вот в очерке о генерале денщик говорит о себе «Я как Фигаро, иже везде сый и вся наполняяй». Уверен, что это авторский подарок персонажу, от сердца.

Как я мог «унаследовать»? А отцу разрешали дважды в год посылать всякие тексты — ну, детские, цензура смотрела. Он и посылал. И стиль его в этих пересказах сказок и научно-популярной литературы был.

Только взрослым я прочёл тексты, за которые он был осуждён. Вот этюд, который можно было бы назвать «Один день Гавриила Яковлевича», но мой отец, в отличие от Солженицына, не был «придурком», и в лагере думал подло не о выживании, а думал о правде.

«В деспотизме виноват Сталин, в юридическом произволе виноват Вышинский, в издевательстве над людьми виноват Берия, в развале сельского хозяйства виноват Молотов, группа и примкнувший к ним.

Мы верим.

Но эти люди отстранены. Прошло около пяти лет и более. Действительность должна была бы показать наглядно: было так скверно, посмотрите, как после них всё улучшилось. Вот такое улучшение — лучшее доказательство истины.

Вспомним разговоры (к сожалению, только разговоры) 1959 года о доверии к людям. Вспомним выступление главы правительства на съезде писателей, где приводилась трогательная сцена встречи главы правительства и партии с преступником, описание которой кончалось словами: «Неисправимых людей нет. Надо только подходить к людям с доверием. Правильно я говорю, товарищи?». (Возгласы «правильно», аплодисменты).

А через год — новое усиление репрессий и формулировка в программе КПСС: «Беспощадно наказывать». Ни слова об исправлении, доверии, гуманности, борьбе за справедливость против «судебных ошибок». Об этом уже нет речи. Усилить репрессии и режим.

И вот режим лагерей, установленный Берией, кажется детской забавой по сравнению с нынешним режимом, который выдают за самый гуманный, но который сводится, по выражению Салтыкова-Щедрина, к тому, чтобы «стращать и не пущать».

Появляются статьи «подручных»: «Дармоеды за решёткой» и другие статьи, рисующие лагеря и колонии как курорты. Хотя на этих «курортах» на моих глазах двое повесились, один наглотался толчёного стекла, один забил себе в лоб гвоздь. Это только на одной зоне за полгода. Значит, «курорт» этот не под силу было терпеть.

Раньше, если зэк работал, он мог к положенной ему «шулюмке» купить в ларьке сахар, а иногда и масло, колбасу, консервы, даже коммерческое питание. Заработать это было не так уж легко, так как расценки работы зэка были и остаются низкими: там, где вольнонаёмный получал 24 рубля, зэк получал 9 рублей. Из заработанных денег зэк оплачивал питание, одежду и прочее (простыни, бельё, парикмахерская, которые так раздражали подручных, давались зэку не даром). Можно было получить из дома посылки, которые были так необходимы инвалидам.

В повести «Один день Ивана Денисовича» говорится с сочувствием, что зэк уже вторую неделю не получал посылку.

Теперь (после отмены режима Берия) зэк может получить посылку «в три месяца одну». Так написано в «Правах заключённого», «в три месяца одну». Но в действительности ввели не «в», а «через три месяца одну» до 5 кг весом. Опять не буду ходить далеко за примером: мне жена прислала посылку на три дня раньше срока, и посылку отослали обратно. Получив её, жена имела право тут же послать её снова с опозданием на несколько дней. Начальник заявил: «Если придёт на один день раньше срока — будет отослана обратно. Позднее — хоть на год».

Ларёк прекратил продажу сахара, жиров, мясных и рыбных консервов, допуская изредка растительное масло и маргарин, но в пределах 7 рублей в месяц, включая тетради, конверты, мыло.

Запретили получение бандеролей, книг и бумаги.

Запрещена пересылка бандеролей зэком с литературными произведениями и рисунками.

Положение с ларьком администрация и «общественный надзор» объясняют тем, что для нормального существования организма необходимо 3.500 калорий. Столовая обеспечивает 2.000, что, по подсчетам администрации, составляет 2/3 (в нашей юриспруденции установлена формула: дважды два — приблизительно четыре), остальную 1/3 обеспечивает ларёк, но в какой степени зубной порошок или паста для бритья заменяют калории — этого зэки понять не могут.

Успокоимся на 2.000 калорий.

За столом наблюдаю такую картину. У Казакова Вити «шулюмка» имеет цвет серовато-белесый, у Батанова поверхность супа покрыта жиром и видны плавающие кусочки сала. Чем же вызвана разница этих тонов натюрморта? Объяснение простое, и сами зэки считают это естественным: Батанов — прораб, Казаков — никто».

Вот из последнего слова моего отца на суде в 1963 году (в конце он говорит «мы», потому что судили ещё и заключённого, который передавал его тексты на волю):

«Виновным себя не только не признаю, но считаю своим гражданским долгом говорить и писать то, что я говорил и писал до этого времени.

Категорически отвергаю формулировку обвинительного заключения: «антисоветская деятельность» и «тайные действия». Просмотрев внимательно протоколы допроса, вы обратите внимание на то, что там, где следователь пытался писать «антисоветская деятельность», переправлено (за неимением более точной формулировки) на «антиправительственная». Аргументацию следователя, что в личности Хрущёва олицетворяется Советская власть, не могу признать состоятельной.

Воспитанник коммунистов двадцатых годов, я представляю Советскую власть как народ с его передовым отрядом, бескорыстно преданным опять-таки делу народа, а отдельные личности, попавшие к государственному управлению и отошедшие от народа, забывшие о его интересах ради своих личных — это пигмеи, для которых Кротов и Соболев «особо опасные государственные преступники». Так могут сказать только трусы, боящиеся за своё благополучие, имеющие грязные пятна на своей совести. Они стараются скрыть эти пятна и боятся пуще огня разоблачения своих нечистоплотных приёмов.

Прошу Суд обратить внимание на лист 47, т. 1, где мною записано требование рассматривать моё дело с фабрикацией моего первого «уголовного» дела 1958 года, в чём мне кате- горически отказано, тогда как именно оно послужило исходным пунктом для протеста против вопиющей несправедливости.

Клеветнического в моих статьях ничего нет, так как в них приводятся факты, известные мне не понаслышке, проверенные цифры, взятые из официальных источников. Неопровержимые факты, иначе бы они не встречали бы внимания и сочувствия людей, знающих жизнь не по газетным статьям, а испытавших на себе противоречия между официальными выступлениями и реальной действительностью.

Тайных действий тоже не было.

Прежде чем начать протест, обращаясь к общественности, я обращался во все правительственные инстанции с за- явлениями о необходимости устранения вопиющей несправедливости, допущенной, как мне казалось, отдельными работниками госаппарата. Но когда этот протест был вручён лично Аджубею для передачи Хрущёву и на него не последовало не только энергичной реакции, но даже простого ответа, я (как и предупреждал в заявлениях) посчитал себя вправе не щадить авторитета таких государственных деятелей. Содержание этих заявлений было известно лицам администрации ИТК, КГБ и государственным юридическим органам. Можно ли считать такие действия тайными? Они стали «преступными» после того, как я обратился к общественности с тем, с чем обращался к государственным органам и руководителям государственного аппарата.

Могу ли я после этого признать себя виновным? […]

Упоминая о существовании особого режима, вы, очевидно, решили припугнуть нас? Напрасно. Четыре года войны фашисты пугали из всех видов оружия, и что значит ваш особо строгий режим. Ну что ж, чем хуже, тем лучше. Вы даёте возможность самому испытать предел произвола.

Нам следовало бы умолять вас о снисхождении, выдать единомышленников, разбить несколько семей и человеческих судеб. Нет, давайте «особый».

 

См.: Человечество - Человек - Вера - Христос - Свобода - На главную (указатели).