«Новая газета» в декабре 2019 года на свой манер отметила 25-летие вторжения в Чечню. Обложка украшена омерзительной, националистической надписью: «Тогда Россия хотела присоединить Чечню, теперь Чечня присоединила Россию». Что чеченцы захватили Россию, что «Москва — кавказская пленница» это ведь гнуснейший расизм самой чистой воды. Россия, не сумел завоевать Чечню, купила чеченцев — как купила и татар, и многих израильтян, и многих европейцев, и многих кого ещё. Но абреки и кунаки, бегущие по бокам ханской процессии, это всего лишь холопы. И ворчат на них такого же духа холопы.
Основной объём газеты занят гордым описанием того, как «Новая газета» «спасала» российских солдат, которых не спасали российские же генералы. Собственно о стремлении Чечни к свободе — одна полоса. Это страшное искажение реальности. Не сказано и главного: сценарий Чечни ничем не отличался от сценариев Литвы, Молдавии/Приднестровья, Грузии, Украины. Разной степени удавшести попытки сохранить империю, закабалить всех.
Конечно, спасать людей достойно и праведно. Но не всяким спасённым можно хвалиться. Можно спасти эсесовца от расстрела — и надо. Можно и Путина спасти, и Саддама Хусейна, и Каддафи — но спасти и прогнать, забыть. Не сохранить в памяти, потому что сохранить в памяти означает не просто спасти, но и придать значение спасённому. Позитивное значение. А эти такого значения не имеют. Это убийцы и преступники. Что «Мемориал» помог вытаскивать русских раненых солдат из Чечни — отлично. И чеченцев спасали, слава Богу. Но гордиться спасённым жителем Чечни можно, а гордиться спасённым русским агрессором не надо бы. Тут случай, когда нравственные оценки определяются тем, к какой общности принадлежит — пусть всего лишь по паспорту — человек. Благороднейшие сотрудники «Мемориала» всё-таки не украинцы и не американцы, у них один паспорт с солдатами, уничтожавшими чеченских борцов за свободу.
Александр Черкасов пишет в той же газете, что «ситуация была примерно такая же, как и у украинцев в 2014 году. Нужно было подменять собой государство». Это очень кривое сравнение. Украинцы в 2014 году защищались — дьявольская разница! Подменять собой государство нападающее, людоедское и подменять собой государство страдающее, жертву — противоположные сценарии. В первом случае гордиться нечем. Что стало со спасёнными? Они пошли убивать дальше, до Мозамбика уже доходят.
Я бы советовал перечитать Станислава Божко. Человек, который был — как миротворец-волонтёр — и в Сухуми, и в Грозном. муж Елены Санниковой — насквозь атеистический муж насквозь православной жены. У него есть книга о дочери-аутистке — об опыте, который хуже Голгофы, потому что это опыт абсолютного небытия, абсолютной бессмыслицы, и всё-таки они выдержали. Книга о войне не так болезненно читается, хотя и там бессмыслицы полно, и не случайно и там появляется Голгофа — бессмысленная и беспощадная, распятие на собственной агрессии, трусости, конформизме. Или, как пишет Божко, используя буддистскую терминологию — «бардо» — «познающий пробуждается и сознает, что умер». Об этом рассказ Божко «Другое небо» — хотя небо одно, и «другое небо» это лишь псевдоним преисподней, в которой вместо Бога ракетные установки, и вместе пути человеческого — путь античеловеческий:
«Невидимая, дрожащая от напряжения нить, баллистическая кривая, совершенная, как замысел Бога, занятая доставкой твоей смерти. И, сколько ни вжимайся в спинку сиденья, лента дороги, разматываясь, обязательно приведет тебя к точке встречи.
Ты перебрасываешься шуточками с водителем, прикуриваешь, наклонившись к нему через накрытый стеганым чехлом горб двигателя, а взгляд скользит по прозрачным февральским деревьям, по белой полоске неба над ними. Потом ты начинаешь слышать вплетенный в шум ветра невыносимый скрипучий визг, летящий к тебе, и каждая частица воздуха, которую ты втягиваешь в легкие, уже наполнена им.
Очень давно, просунув голову в дупло дерева, ты заглянул в черный туннель, уходящий к вершине, и вдруг − оттуда, из затканной паутиной черноты, метнулся к тебе живой комок с огромными желтыми глазами, сова, которую ты невзначай разбудил.
Поселившись в старом высыхающем дереве твоего мира, она уже ищет тебя, шныряя в глубине ветвящихся туннелей с рваными дырами на пульсирующих стенках, и там, внутри − другой лес и другое небо, которое она хочет сделать твоими. И ты, вроде бы, уже согласен на ее условия: твое тело растворяется в восковом потоке, растекающемся по мерзлоте верхнего мира, из которого свешиваются пустые шприцы зимних веток.
И вот ты уже ушел — выпяченная в мир уязвимая оболочка стала белым пятном на карте забытой всеми провинции. Вести оттуда уже давно не приходят, да, и − не нужны никому. Все, что осталось тебе — это маленькая комнатка на забытой всеми почтовой станции, вымерзший чулан с оплетенной паутиной телефонной кабинкой, и ты равнодушно вслушиваешься в чужое бормотанье внутри головы, постепенно превращающееся в ровный гул проводов над зимней дорогой, начисто лишенный смысла.
И теперь уже вне тебя рвут металл кабины осколки из вспухшего перед капотом фиолетового куста. Какой- то сумасшедший Мичурин как попало всаживает их в ленту асфальта, падающую под колеса. Потом один куст накрывает встречную машину. И ты еще успеваешь увидеть, как из нее рвутся огонь и дым, и тело женщины, распятое на сорванной взрывом дверце, раскручиваясь, летит над дорогой».