1860-1890-е годы: лихорадочный взгляд викторианца

В сентябре-октябре 1890 года Аполлинарий Васнецов продолжал давно начатую работу: расписывал Владимирский собор в Киеве. Разумеется, не один. Работа растянулась на двадцать лет. 29 сентября 1890 года (по русскому счёту) он в письме младшему брату Виктору в Москву писал, что накануне удостоился посещения Третьякова: «Проездом за границу, смотрел алтарь — остался очень доволен».

«Смотрел алтарь» это, конечно, не про архитектуру, а про фреску с изображением Богоматери с Младенцем на руках. Это одна из самых популярных работ Васнецова, а может быть, и самая.

Богоматерь с Младенцем. Слева картина Вильяма Бугро, справа картина Виктора Васнецова.

Фрески Васнецова во Владимирском соборе и сегодня кого-то восхищают, хотя для свежего взгляда кажутся как минимум странными. Бог Отец вроде бы и в традиционной позе — руки в жесте отчаяния — но при этом ноги расставлены настолько широко, как, впрочем, и руки, что кажется, будто это пьяница, у которого выпала бутыль с самогоном. Но тут, возможно, художник не справился с анатомией. Однако в изображении распятия ангелы окружают Иисуса такой грудой, что вспоминается евангельское «где будет труп, там соберутся орлы». Точнее, стервятники. Разгадка проста: Васнецов воспроизвёл оригинальную идею популярнейшего французского живописца Вильяма Бугро (1825-1905), только переборщил (в отличие от Бугро) с крыльями.

Вверху деталь картины Вильяма Бугро 1876 года, внизу деталь фрески Нестерова, конец 1880-х годов.

Впрочем, самая прославленная — и центральная — фреска это Богоматерь с Младенцем. Казалось бы, традиционный сюжет. Католический, кстати: это Богоматерь, у которой под ногами полумесяц. Полумесяц сохранён ещё у Боровиковского на два поколения раньше, 1823 года.

1823 год. Богоматерь с Младенцем. Владимир Боровиковский.

Но во фреске Васнецова главное — глаза. У Боровиковского-то глаза спокойные, нормального размера, светлые, без теней. А тут крупные, в невероятных чёрных тенях… Проникновенные? Проникают, проникают, только… с чем проникают? Почему ощущается что-то «декадентское», «упадочническое», тёмное, вовсе не божественное, а даже чуть ли не наоборот?

Ответ вновь у Бугро.обнаруживается при сопоставлении этих глаз с глазами героинь Вильяма Бугро. Васнецов (1848-1926) — следующее поколение, но нового он в сравнении с Бугро ничего не вносит. Васнецов — это провинциальный, заподоздалый Бугро. Бугро написал сотни картин, воспитал тысячи учеников, но к концу столетия уже выше из моды, импрессионисты восторжествовали. Но в России, да ещё в казённо-набожной России... С «творчеством» Бугро он был, естественно, знаком — собственно, Бугро это сгусток «классицизма», «академизма», «салонности» той эпохи. Бугро даже «реалист», но реальность очень специфическая. Кого бы Бугро ни рисовал — ангелов, святых мучениц, вакханок, крестьянок, горожанок — выходило у него одно: педофилия, тяга к нимфеткам-лолиткам. Глаза с тенями — намёк на то, что эти нежные создания уже неделю ночи напролёт наслаждаются запретными утехами с почтенным викторианским джентльменом. У Мадонны с телом Иисуса на руках красные воспалённые глаза указывают на слёзы, но слёзы могут быть и не от скорби. Всё двоится.

У распутников XVII-XVIII веков были в моде парные картины: женщина одетая и она же раздетая. В XX веке это заняло в культуре подобающее место: появились шариковые ручки, у которых в рукояти был залит глицерин и плавала пластиночка: вот женщина в купальнике, а вот она же без. У автора этих строк в детстве, в 1960-е, была такая ручка с ладьёй, полной варягов — вот они плывут на Русь, а вот они пятятся от Руси задом. Все картины Бугро — это намёк на существование второй картины. Вот картина 1875 года и картина 1900 года — на обоих практически одна девушка-подросток, лолита лет 13-ти.

Глаза с недосыпом, разумеется, всё различие то, что в 1875 году Бугро решился обнажить только руки девочки, причём локти закрыты, а в 1900 году уже цензура поослабла, ножки открыты аж выше колен, а девочка снимает чулок с левой ножки… В общем, предвкушение, которое слаще завершения! И, главное, взгляд, взгляд…

О таком взгляде в провинциальной (и более подцензурно-ханжеской России) писал Гончаров в 1859 году:

«Обломов… видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу … с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.

Публика расценила упоминание голых локтей как порнографию, но публика лукавила — порнографией было упоминание «бодрого и кроткого взгляда». В 1866 году куда смелее написал Достоевский:

«Он осторожно приподнял одеяло. Девочка спала крепким и блаженным сном. Она согрелась под одеялом, и краска уже разлилась по её бледным щечкам. Но странно: эта краска обозначалась как бы ярче и сильнее, чем мог быть обыкновенный детский румянец. «Это лихорадочный румянец», — подумал Свидригайлов, это — точно румянец от вина, точно как будто ей дали выпить целый стакан. Алые губки точно горят, пышут; но что это? Ему вдруг показалось, что длинные черные ресницы её как будто вздрагивают и мигают, как бы приподнимаются, и из-под них выглядывает лукавый, острый, какой-то недетски-подмигивающий глазок, точно девочка не спит и притворяется. Да, так и есть: её губки раздвигаются в улыбку; кончики губок вздрагивают, как бы еще сдерживаясь. Но вот уже она совсем перестала сдерживаться; это уже смех, явный смех; что-то нахальное, вызывающее светится в этом совсем не детском лице; это разврат, это лицо камелии, нахальное лицо продажной камелии из француженок. Вот, уже совсем не таясь, открываются оба глаза: они обводят его огненным и бесстыдным взглядом, они зовут его, смеются... Что-то бесконечно безобразное и оскорбительное было в этом смехе, в этих глазах, во всей этой мерзости в лице ребенка. «Как! пятилетняя! — прошептал в настоящем ужасе Свидригайлов, — это... что ж это такое?» Но вот она уже совсем поворачивается к нему всем пылающим личиком, простирает руки... «А, проклятая!» — вскричал в ужасе Свидригайлов, занося над ней руку... Но в ту же минуту проснулся».

То же самое в отзыве о картине Бугро 1875 года современного поклонника: «Невинность юной крестьянки словно дразнится, но она добра и красива, эта невинности смешивается с зарождающейся женщиной, которая подняла свои глаза и смотрит прямо в ваши с серьёзной добротой, смешанной со спокойствием и доверием, и зритель видит моральный императив не предать этого доверия».

Ну да, ну да… Мы сейчас с тобой поиграем, доверься мне, а маме мы ничего говорить не будем, это будет только наша с тобой игра, доченька. Или сыночек, неважно.

Набоков лишь зафиксировал излёт этого викторианского изыска.

Лолитофилия тут граничит с гомофилией, ведь девочки такие юные, что они ещё почти неотличимы от мальчиков. Во Владимирском соборе есть Иисус в виде именно мальчика — но сказать, мальчик или девочка, решительно невозможно, а глаза-то опять те самые… А есть Иисус и в виде юноши — и опять это глаза с недосыпа…

В том же 1890 году Льюис Кэррол подготовил к изданию сокращённую версию «Алисы в Стране чудес», причём с цветными гравюрами. Гравюры вполне приличные, только о Кэрроле с момента смерти реальной Алисы Лиддел (1852-1934) спорят, не был ли он педофилом. Из 3 тысяч фотографий, которые он снял за свою жизнь, половина — фотографии детей-подростков, в том числе на 30 дети сняты обнажёнными или полуобнажёнными. Кстати, он с удовольствием снимал и мальчиков, например, сына Альфреда Теннисона — правда, на фотографии невозможно догадаться, мальчик это или девочка, ребёнку 4-5 лет.

«Алиса» написана в 1865 году, дневники Кэррола за 1858-1862 годы, когда он дружил с семьёй Лидделов, он уничтожил, Лидделы отношения с ним разорвали… Может, они увидели фотографию обнажённой сестры Алисы — Лорен? Эту фотографию нашли случайно спустя сто лет в одном французском музее, с автографом Кэррола.

Льюис, кстати, был ещё и диаконом Англиканской Церкви, в таковом качестве в 1867 году посетил Россию, где встречался с митрополитом Филаретом Дроздовым — был довольно безумный проект соединения англикан с православными. И вот стоит Льюис в Троицком соборе Сергиевой лавры, и это редкий случай, когда, чтобы заглянуть в душу человека, надо обращаться не к его текстам, а к его изобразительным произведениям. Потому что дневник Льюиса, в котором он описывает своё путешествие, очень благопристойный и скучный, поверхностный. Единственное, где видно, что это именно Льюис писал, фраза, в которой транскрибировано латиницей ошеломившее его русское словцо: Zashtsheeshtschayjushtsheekhsya.

Если Льюис и был педофилом, то, во-первых, педофилия его была подавленная, скрытая от него самого, а главное — проблема в том, что викторианство так превозносило детей как символ невинности (и обнажённых детей легко изображали), что педофилией страдало именно викторианство в целом. Почему, собственно, многие историки защищают Льюиса, заявляя, что его фотографии укладываются в викторианской культ невинного ребёнка.

Только в 1875 года усилиями первых феминисток английской закон установил 13-летний возраст в качестве «возраста согласия» на секс для девушек. До этого нижним порогом были 10 лет. В США и в 1880-е годы 10-12 лет были возрастом согласия, а в штате Делавэр в 1895 году — 7 лет. Но «возраст согласия» это ведь что? В 13 лет девушка могла поступить в публичный дом — и поступали. Только в 1885 году возраст согласия был повышен до 16 лет — и это после отчаянной шумихи в прессе, и это в передовой Британии, в других странах лишь в ХХ веке стали защищать право ребёнка на детство. Закономерность проста: где жёсткая государственная власть, там детям хуже. Диктатура Франко в Испании привела к тому, что тут лишь в 1999 году возраст согласия подняли до 13 лет, а до 16 лет — в 2015 году. Католическая страна, изволите видеть! Создатель римо-католического канонического права Грациан в XII веке считал, что человек физически созревает для брака в 12 лет (девочки) и в 14 (мальчики), но что согласие на брак человек полномочен давать, начиная с 7 лет.

Льюиса защитить — святое дело, но тем основательнее обвинить викторианство в извратизме. Впрочем, глядя на многие фотографии Льюиса, всё-таки видишь не воспевание невинности ребёнка, а игру с невинностью, и игру очень двусмысленную. Не просто ребенок в платьице, а ребенок в платьице, у которого бретелечка сполза, приоткрывая плечо. А ведь кадр постановочный, это заря фотографии. Но всё же не бретелечка, а взгляд — взгляд решает всё! На фотографии 1879 года — сёстры Энни и Френсис Гендерсон (фотография была раскрашена по указаниям Льюиса). На фотографии задник с изображением тонущего корабля. Взгляд сестёр, что называется, «затуманен», одна из них в той же эротической позе, что у Бугро — нога на ногу, чуть приоткрывая пах, рука придерживает ступню, которая готова соскользнуть… Бедненькие сиротки! Папа с мамой утонули, они еле уцелели, но ничего, есть кому согреть из дрожащие тельца, тем более, что девочки уже вполне созрели для утешения, они тоскуют по объятиям...

А всё власть проклятая, власть… Кстати, викторианство уникально и как эпоха беспощадной эксплуатации детского труда, хоть в шахтах, хоть в публичном доме. Хоть Раскольников-Наполеон, хоть Свидригайлов-капиталист… Патриархальное общество в его расцвете, где в железные корсеты закованы все, — и у человека одно желание остаётся: убежать от железа, от взрослости, которая понимается как ответственность властителя за правильное использование власти… Убежать от патернализма в инфантилизм… Восхищаемся невинностью пятилетнего ребёнка, посылаем пятилетнего ребёнка вкалывать в шахте, покупаем пятилетнего ребёнка для своих сексуальных утех...

Так что XIX век, конечно, век прогресса, но не только из-за пара и электричества, а из-за того, что в 1899 году немыслимо было писать, как писала в 1799 году 1799 год, Ханна Мор, обличая революции во Франции и Америке, издеваясь над идеей Томаса Пейна, что все люди сотворены равными и что у них есть права. Доводя идею Пейна до абсурда, Мор издевалась: «Наши просветители […] пронзительными дискантами станут ещё учить планету, что есть права юношей, права детей, права младенцев».

Может быть, наиболее точный эпитет подобрал Достоевский, характеризуя взгляд вымышленной лолиты: «лихорадочный». Конечно, эта лихорадка — целиком плод мужского воображения. Девочке (или женщине, неважно) все эти фантазии совершенно неинтересны и противны. Лихорадит мужчину — он болен ответственностью, важностью, доминированием, и его трясёт, потому что дела и дух пытаются исцелиться от этой болезни, а та наступает и побеждает.

В конце концов, как раз Льюис вошёл в историю как автор одной из первых детских книг, которые не поучают детей и даже высмеивают поучающих, а которые развлекают детей, обращаются к ним именно как к детям, а не как к игрушкам для взрослых дядь и тёть, а вот взрослый мир как раз разоблачает — карточный дворец это, а вовсе не настоящие короли и королевы, и сказка эта дурная и смертельно опасная.

Cм.: 10 октября 2010 года. Музей-квартира Аполлинария Васнецова.