Шестая часть Символа веры говорит о вознесении Христа: «И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца». Это — об Иисусе как судье человеческой жизни. «Справа» означает место для наследника, место для царского сына. В некоторых странах сам царь вообще торжественно молчал, а все приговоры от его имени (в его присутствии) произносил как раз тот, кто был справа от царя.
Означает ли это, что верующий должен быть нравственнее атеиста, потому что верует в то, что «Бог накажет». Веришь в Христа — значит, живёшь словно в зале суда, и на тебя непрерывно пялится Тот, Кто будет выносить приговор.
Конечно, у иных верующих бывают такие воззрения, но они, конечно, их личные воззрения, не имеющие отношения ни к Евангелию, ни к предыдущим этапам истории религии. Да, древние египтяне восторженно, с надеждой описывали, как умершие оказываются на суде, но не потому, что радовались суду, а потому что для них сама идея загробной жизни, само откровение о бессмертии человека было новостью. Суд же был и для них неприятной, но, видимо, обязательной процедурой. Они не могли поверить, что Бог просто так, без прожарки и очистки пустить всех к Себе. Кстати, и загробную жизнь они представляли как простое продолжение жизни временной.
Христос справа от Отца — это ведь Бог, прошедший рождение, издевательства, убитый несправедливо. Бог, хлебнувший несправедливости человеческой — и не захлебнувшийся, а восставший из нашей хляби.
Жизнь по Евангелию есть не новая нравственность, а новое понимание нравственности, которая всегда была, но всегда попахивала смертью, а теперь должна сиять воскресением. Свет воскресения освещает и прошлое. В этом свете все нормы видятся иначе. Нормы ведь — всего лишь слова. Понимание без объяснений. А понимание без объяснений так же мертво, как объяснение без понимания. Вера мертва без дел, дела без веры. Любовь без секса, секс без любви. Жизнь отличается от псевдожизни, Вера от ханжества, религиозность от фарисейства как понимание от объяснения. Понимание — даруется сверху, объяснение — творится снизу. Бог не объясняет, Бог даёт понимание того, что есть «нормы», а объяснять это уже дело человека. . Десять заповедей Синая, «декалог», как и «заповеди блаженства» — это камертон регента, жизнь человека — это пение. Пение же может быть очень разным. Пение может быть и соло, и в хоре, и в театре, и за столом…
Первое понимание праведной жизни — вообще понимание, не связанное со словами. Хоть всю жизнь молчи. Даже лучше молчать — за праведника сойдёшь. Это заповеди человека-одиночки, человека-маугли, человека — победителя великанов. Библия сохранила нам память о таком человеке — Адаме, Аврааме, Моисее — почти абсолютно свободном.
Человек без государства, без народа, без семьи. Догосударственному. Такими когда-то были все. Идеал анархизма, вольницы, либертарианства. Бог ничего против не имеет, даже, кажется, рад появлению такого человека, а пожалуй, и Сам Руку Приложил. Именно такому человеку адресованы Десять Заповедей.
Такой человек объясняет себя другому человеку. Это сильный человек. Герой вестерна. Покоритель. Завоеватель. Он не убивает — как можно, своих! Свои пригодятся для завоевания. Он может, правда, вырезать целый город, но это же не убийство, это воинский подвиг. Почётный долг.
Это, конечно, этика, но этика сильного и свободного человека. Патриархальная этика. Человек сильный объясняет человеку слабому — жене, детям, бродяге, иностранцу — как надо жить.
Евангелие описывает нам совершенно другого человека. Этот человек несвободен во многих отношениях. Он часть народа, он не мыслит себя вне государства, вне сложной сети традиций и ограничений со стороны коллективов самого разного характера. Не индеец в джунглях Амазонки, не маори. В довершение беды он живёт в настоящей матрёшке несвободы, потому что его государство завоёвано другим государством. Пожалуй, и не одним: самый свежий завоеватель Рим, но больше всего поселений — греков, они завоевали Израиль раньше римлян на несколько веков.
Заповеди блаженства (да и всё Евангелие) адресованы не победителю, а побеждённому, не сильному, но слабому человеку. Это человек, которого довели до слёз, которого поработили, угнетают, которому безнаказанно врут. Лучше всего этого человека описал Шекспир: мастер, который стал работ халтурщика, учёный, которым командует псевдо-учёный. Перевёрнутый мир, где вверху те, кто должен быть внизу. Где все не на своём месте.
Жизнь по Декалогу — это жизнь победителей, жизнь по Евангелию — жизнь побеждённых. В этом мире этика — это объяснения с самим собой и с подобными себе. Например, когда апостол Павел объясняет беглому рабу, почему лучше вернуться к господину. Апостол Павел подкрепил это объяснение своей жизнью — мог бы сбежать от римского суда, но не сбежал. Как и Иисус. Как Сократ. Побеждённые, которые не захотели быть победителями. «Жить по Евангелию» означает и Декалог соблюсти, и Заповеди Блаженства приобрести.
Сегодняшний мир, современный — это мир не победителей, и не побеждённых, а свободных и в этом смысле равных. Конечно, современности в современном мире ещё не много, но то, что именно такая жизнь нормальна и хорошая, признают даже те, кто предпочитает быть победителем или смирился с участью побеждённого. Не всегда вслух признают, но признают.
Тем не менее, и в современном мире нравственность — это прежде всего объяснение. Точнее, как раз там, где люди не угнетают друг друга, где люди приближаются к человечности, только и начинается настоящая этика — этика диалога. Не этика гордости, которая не ворует, потому что завоевала, заработала и не желает ничего даром, не этика смирения, которая не ворует, потому что вообще ничего не хочет иметь своего, а этика объяснения. Этика, которую похожа на «ситуативную» — поступать по обстоятельствам, но другой человек не есть обстоятельство. Другой человек — живой, развивающийся, говорящий космос.
Тут ответ на вопрос, почему Иисус не остался среди людей, не присутствует по сей день на Земле физически, как неисчерпаемый источник мудрости. Мудрость, оказывается, как раз в том, чтобы не быть источником, не привязывать к себе людей как вечных детей, бегающих к родителям и учителям за справками и советами.
Многие разумные и добрые люди полагали, что это была большая ошибка — предоставить людей самим себе. Куда лучше было бы остаться и, объединившись с лучшими умами человечества, рулить. Объяснять.
Может быть… Может быть, оккупация мира Богом превосходное средство от оккупации мира человеческой агрессией и злом. С нашей точки зрения. У Христа — другая, точка зрения из хлева, с Голгофы и вот — с Неба. Что бы ни иметь в виду под «небом», ясно, что оно не там, где командуют. Там — блиндаж, может быть — вышка с охранниками, может — кабинет в Кремле. Это всё немного другое. Бог не объясняет, Бог доверяет человеку быть источником ясности, и ясность эта — не монологическая, а диалогическая. Она появляется как электричество — там, где сходятся два потока энергии.
Человек эпохи Декалога был в рабстве у сил природы. Человек эпохи Заповедей Блаженства был в рабстве у сил человеческих. Римская империя, еврейская религия, греческая образованность, — великие достижения, великие победы, только вот цена за них — рабство как раз у того, благодаря чему победили. У политического, социального, религиозного, интеллектуального насилия, у принудиловки во имя свободы.
Самый наглядный пример ясности, рождаемой в диалоге — это отношения любви. Не верховенство мужчин, не верховенство женщин, а разговор, общение, коммуникация. «Не прелюбодействуй» тогда означает «не будь угрюмым хрычом», «не изменяй общению».
Тут и обнаруживается значение свободы. Многое можно делать, будучи рабом, только разговаривать нормально невозможно. Чтобы свободно говорить, надо говорить со свободными. Не порабощай, да не поработим будеши. Не заставляй молчать, не онемеешь. Не будь рабовладельцем. А рабом? А рабом, оказывается, можно. Не нужно, но можно — но рабом, который говорит.
Иисус «принял облик раба» — формально был свободен, ведь «оккупация» это так, в целом, а каждый в отдельности вроде бы ничего. Вот это «ничего» и есть рабство с точки зрения Бога, и Он принял это рабство как Своё. Иисус — какой Раб? Бунтарь или холуй? Ни то, ни другое. Самый близкий аналог — дядя Том. Не выдавливает из себя раба, даже наоборот — остаётся рабом, хотя мог бы бежать. Но бежать — освободишься сам, останешься — поможешь освободиться другим. Главное же: дядя Том говорит, причём самое главное он говорит — и за это его убил хозяин — когда отказывается говорить, когда не предаёт сбежавших рабов и этим мешает рабовладельцу их найти.
Потом будет ещё третий человек — не анархист и не раб, а человек после Христа, человек, в мире которого есть Церковь, есть невидимый интернационал единоверцев, есть просвет и надежда. Мир Евангелия не таков — это мир безнадёжности, и этика в этом мире — этика безнадёжности. Безнадёжности, но не бесчеловечности!
Может быть, для лёгкости запоминания стоит назвать первую этику — этикой Отца, вторую — этикой Сына, третью — этикой Духа. Этика свободного, этика раба, этика освобождённого и от рабовладения, и от рабства. Спасение — это не просто возвращение в свободу, это обретение свободы с памятью о рабстве. Это преображение свободы одного в свободу всех. Человек, не побывавший в рабстве, спокойно имел рабов, как имели их Авраам, Исаак, Иаков — да они к собственным детям как к рабам относились. Человек, побывавший рабом и освободившийся, никогда никого не будет порабощать.
Понятно, почему Заповеди Блаженства принципиально отличны от Десяти Заповедей. Там всё — для свободного зажиточного мужчины. Хозяин. Мужик. Ковбой. Заповеди Блаженства — для безработного, уволенного, плачущего от бессилия. Там — для победителей, чтобы не засматривались на утешительные призы проигравших. Тут — для проигравших, которым и утешительных призов, кроме пинка, не досталось.
Почему вдруг лузеры — победители (и наоборот: первые — последние)? Да потому что власть растлевает прежде всего властвующего. Мало не быть президентом земного шара — надо ещё не быть и тем, кто избрал этого президента, а лучше всего — быть тем, кого президенты довели до слёз, лишили собственности, разорили войной и прочее, что в Заповедях Блаженства и перечислено.
Первое, что меняется — покаяние из частицы становится волной. Оно и частицей не перестаёт быть, но всё-таки человек отныне кается не в каких-то нарушениях порядка, а в том, что сам порядок, которым он живёт — не слишком человечен. Разница как между блудным сыном и правильным сыном, и симпатии Христа, как мы помним, не на стороне отличника ответственности и долга.
Почему такое различие? Это различие между природой, творением, материей и — тем, что в человеке есть собственно человеческого. Землетрясение — само по себе не зло, а вот зависть — зло само по себе, даже если ничего не украдено и ни один кролик не пострадал. Смерть — нормальное биологическое явление, хотя малорадостное. Убийство — хоть на фронте, хоть на эшафоте — абсолютное зло, потому что совершается человеком и над человеком, а если кто-то ещё и радуется убийству, то это уже совсем сатанизм.
Покаяние было чем-то вроде чистки зубов, самостоятельным действием, стало — другой тебя чистит. Оказывается, самые грешные грехи — за спиной, между лопаток, там, где мы-то думали: крылышки. Кто-то должен тереть спинку.
Молитва — из алхимической формулы наконец-то превращается в дыхательную смесь. Зато жертвы — того… Кролики, барашки, бычки и тёлки перестают страдать, да и голуби могут не бояться, и огурцы с картошкой спокойно идут в салат оливье, а не на алтарь Храма Соломонова. Сердце, сердце зарежь — из него исходит всякое бессердечие… Зарежь и выкини, освободи место для сердца Божьего!
Декалог ни слова не говорит о милостыни, о прощении, о том разгильдяйстве любви, которое пронизывает все наставления Христа. Прости, накорми, напои, потом догони и ещё покорми. Раздай имение нищим. Подставь щёку и никакого хука левой. Тебе лезут в душу — открой и душу, и подсознание, и что там ещё психологи напридумывают, будто оно внутри нас. Потому что внутри нас — то самое Царство Божие, которое по определению — не наведение порядка, а брызжущий во все стороны фонтан любви.
Жизнь по Евангелию — это прежде всего смерть по Евангелию. О, конечно, всё не так уж страшно, просто если у Моисея колышек вбит в Землю Обетованную, то у Христа колышек вбит в Голгофу. Ты записался в распинаемые или ты записался в распинатели? Третьего не дано, вот такой уж этот Иисус немилосердный. Предельная требовательность — без этого предельное милосердие было бы убийственно. А так — призыв убиться, призыв не бояться убиться, призыв не быть тем, кто задолго до решающего момента говорит, что в решающий момент предпочтёт быть живым го…ном, чем мёртвым святым. Если святой — то не мёртв, вот что пытается довести до сердца человеческого Иисус, и воскресение Его — именно об этом, ненаглядное наше пособие.
Смерть по Евангелию обязательна теоретически («сохранивший свою жизнь — уже погиб, просто в силу того, что предпочёл сохранить свою жизнь», вот как переводится «возьми крест»). Практически, однако, всё не так трагично, и Евангелие вполне адекватно названо именно «Ев-ангелие», «Благо-вестие». Живите! Лехаим, бояре! Многая лета!! До ста лет бегать и ещё двести на карачках ползать!!! И все триста лет — быть открытым людям, хотя открытость — это открытость и для злодеев, да просто для дурно воспитанных, неделикатных людей (хотя неделикатность — это тяжёлый грех, это людоедство-лайт). Открытость — вот о чём «приготовьте путь Господу».
Распахните дверь — и можно даже не пытаться придумать такой фильтр, чтобы в дверь души Бог входил, а людоед не мог протиснуться. Безумное поведение? Оно оправдано одним: евангельская этика предназначена для тех, кто уже в тюрьме у людоеда сидит, у кого вообще нет проблемы, пускать людоеда или нет, людоед сам войдёт, когда захочет, он хозяин. А Бог — никогда не входит без спросу, Он ещё и особого приглашения ждёт и нам рекомендует от других людей ждать особого приглашения.
Понятно, почему такой всепрощающий, казалось, бы Иисус в вопросе о разводе занимает такую жёсткую позицию? Камнями не побивать, но развод — ни за что. Это не про то, что можно жить супругами без любви. Прямо наоборот: это про то, что без любви жить нельзя, а потому — ищите любви, стяжите любви, добивайтесь любви, воскрешайте любовь, а не пытайтесь найти замену. Вселенная одна. Любовь одна. Бог один. Без вариантов. Этика карцера, в котором одно-единственное окошко, и ты один, и развод — это как себя разорвать на две части. Тебя как лоха зло, дух разъединения, разводит на развод — а ты не будь лохом, будь любовью.
Как верно заметили апостолы, это невозможно. На что Иисус ответил, что невозможное для людей — возможно для Бога. Людям невозможно говорить — нормально, свободно, на равных. Бог делится с нами этой Своей способностью — и тогда наступает ясность. Всё возможно, когда мы из надменно молчаливых рабовладельцев и покорно молчащих (или покорно говорящих) рабов становится участниками вселенского диалога, в котором участвуют все, начиная с Христа, сидящего с Отцом и дышащего Духом, и ими заканчивая.