Жизнь в подряснике

15 декабря 2002 г. Субботнее утро, раннее, морозное. Стою у перехода от бульвара к зданию ТАСС,— красный свет, машин нет, стою, воспитывая в себе законопослушание. Подходит милиционер, плотно сбитый, раскрасневшийся. «Вы— священник?» (увидел рясу)— «Да».— «А правда… Да пойдёмте осторожненько». Переводит как слепого на красный свет. Встаем напротив бывшего кинотеатра повторного фильма. «А правду говорят, что церкви важнее монастырей? Ну, что городские церкви выше монастырских?» «Да нет, большой разницы нет, молитва всюду одна. Чаще уж считают, что если нужен хороший совет, так скорее в монастыре его дадут».— «А какие чины у монахов?» Объясняю.— «А! Я думаю, главное что: главное Родину защищать. Вот священникам ведь тоже георгиев давали, шли в атаку с солдатами».— «Только без оружия».— «Верно. Вот Родину защищать, главное».— «Только еще людей любить, а то что проку, если солдаты родину защитят, а потом друг со своими ссорятся».— «Любить, верно. Спасибо, да вы идите, холодно».— «С Богом».

* * *

5 марта 2003 г. Иду мимо реквизированного большевиками здания Университета, где они под названием «журфак» устроили курсы подготовки партийных пропагандистов (бессменно возглавляет Засурский). У решетки пасутся двое, видимо, учащихся этих курсов— типичные подрастающие советские журналисты с поправкой на современную моду (пирсинг и пр.): один с камерой, другой с микрофоном. Увидев меня, оживились и попросили ответить на пару вопросов: «Будет ли война с Ираком и как Вы к этому относитесь?» На что я ответил (буквально): «Будет ли война с Ираком, зависит от Ирака, а поскольку я христианин, постольку отношусь плохо к войне как в Ираке, так и в Чечне». Матушки! Они словно лимон скушали— аж перекосило. Видимо, надеялись на предписываемую нынешними властями риторику… Молчалины— они и с пирсингом и с палеными волосами молчалины.

* * *

5 октября 2007 г. Иду по оживлённой улице. Проходящий навстречу прилично одетый мужчина тихо и очень отчетливо произносит, поравнявшись со мной: «Мракобес».

Через три дня на той же улице подростки, размахивая пивом, в спину: «Святой идёт, блин!»

* * *

9 июня 2007 г. Выхожу низ метро у дома. Рядом пристраивается господин лет 22-х, росту под метр девяносто, кажется, читал не только Доценко, но и Мураками, до Пелевина, впрочем, не добрался.

— Вы православный священник или католический? Католики хуже православных?

— Вы знаете, это проблема только для христиан, для верующих, а Вы лучше этим не озабочивайтесь.

Переходим бок о бок Пресненский вал по зебре.

— А почему Вы решили, что я неверующий?

— Ну, Вы знаете, в субботний вечер, с открытой бутылкой пива в руках ни православный, ни католик идти не будет.

— А Вы меня заинтересовали… Да… я неверующий, но я верую в это… в католичество…

— Ну, тогда Вам полкилометра пройти вон туда, в костел,— показываю рукой и другой открываю дверь подъезда.

— Вы что, меня прогоняете?

— Нет, я дверь своего подъезда закрываю. Вы извините, времени нет.

— А Вы злой!…

Покачивался, но на «ты» не перешёл.

* * *

3 марта 2008 г. Джентльмен лет 50, по виду владелец небольшой автомастерской, спросил меня: «Батюшка, хочу сыну икону архангела Михаила подарить на именины, какую лучше — в рост или поясную?»— «А какая у него икона Спасителя,— наивно ответил я,— такую и дарите». — «Спасителя?»— «Господа Иисуса Христа»,— пояснил я, ощущая какое-то непонимание. — «А зачем это ему еврейский бог? Пусть у него будет наш, Михаил!»

* * *

18 мая 2008 г. Очень стройный господин лет 75 без передних зубов и с почти эротической щетиной и спросил, предъявляя сразу два нательных крестика: «А если меня обидели, Бог накажет его или люди?»— «А зачем наказывать? Вы что, никогда никого не обижали? Простите и будете квиты». Джентльмен долго кричал мне вслед, что он в жизни никогда никого не обижал.

* * *

21 июня 2008 г., суббота. Выхожу сегодня на Тверскую из того выхода метро, что в доме с армянским магазином. Лестница ведёт на улицу через арку. Лестница изгибается, так что я сперва слышу звуки кришнаитских мелодий, успеваю подумать, что контрамоция продолжается, жизнь вернули к ранней перестройке, когда кришнаиты уже ходили по улицам, у них ещё не было храма на Беговой (теперь уже нет), когда в Суздале ещё не отдали с дюжину церквей карловчанам (сейчас забирают),— я успеваю всё это подумать и тут, поднявшись по ступенькам, оказываюсь в гуще кришнаитской процессии.

Стушевавшись, насколько возможно православному священнику в полной форме стушеваться среди красочной индуистской толпы, проскальзываю на мостовую Тверской, оборачиваюсь… Это не просто несколько кришнаитов, раздающих источники вечного наслаждения. Это, извините, целый кришнаитский крестный ход. В гуще его несут носилки с некоей святыней, и я на выходе из метра, оказывается, чуть ли не прямо в эти самые носилки въехал. Все танцуют и поют — к счастью, потому что процессия движется медленно, я её быстро опережаю и иду вполне независимо. Тем не менее, фотографов предостаточно.

Правда, перед процессией двигаются застрельщики с подносами, на которых лакомства. Все мне улыбаются, все протягивают — угощайтесь, мол, я улыбаюсь в ответ. Только одна дама не только протянула, но и заговорила: «Освящённое же! Праздник!»— «Честное слово,— говорю,— сытый совершенно, не подумайте чего! Я у вас в ашраме на Беговой бывал, едал ваши сласти, очень вкусно, но не сейчас!» Я не лгал. Они вкусные, только не на мой вкус. Даже приятная мысль о том, как разъярились бы некоторые энтузиасты, если бы я публично вкусил идоложертвенных пирожных, не могла меня заставить взять эту экзотику в рот.

К переходу через Тверскую я подошёл как раз в мгновение, когда зажёгся красный свет. Еврейское счастье, тут и пять минут можно простоять. Машины не заворачивают, искушение нарушить велико, я с ним борюсь, а тут навстречу кришнаитка лет двадцати в характерном парадном платье. Сари, наверное. Видимо, припозднившаяся, и прямо на красный свет знаменитым московским заячьим скоком, делая вид, что она не идёт на красный свет, а переходит Красное море.

Я стою. «Доброго здоровья!» Это поздоровался со мной человек, не нарушающий справа от меня. В соломенной шляпе украинского вида. — «И Вам того же». — «Вы монах?»— «Нет, у монахов кожаный ремень». — «А я и не знал». — «Теперь знаете». — «А у Вас и дети есть?»— «Двое, но уже большие». — «А Вы с какого года?»— «С 57-го». — «А я с 58-го!»— «У меня младшему уже 28, а у Вас дети есть?»— «Тоже двое, старшему 23».

Тут зелёный свет зажёгся, мы пошли бок о бок. Оказалось, что у джентльмена младший сын как раз поступает на психологический факультет в Богословский Свято-Тихоновский институт. «Там лучше, чем в университете». — «Ну, почему же…». — «А в университете практиков-психологов нет. Впрочем, и в богословском институте тоже все евреи». (Видимо, о. Валентин Асмус имеется в виду, не Воробьёв же с Салтыковым). «Зачем ему психология? Грузчиком же работает».

Интересно: давеча на Калининском проспекте ко мне (тоже в подряснике) присоседился господин лет двадцати, очень изящно одетый, только вот георгиевская ленточка на портфеле смотрелась странно, и стал меня расспрашивать про всё подряд. Представился студентом того же Свято-Воробьёвского института. Тоже доверительно сообщил, что «там все евреи»— правда, имея в виду одно московское радио. После чего объяснил мне, что в патриархии антисемитизма нет ни малейшего.

Да и то — откуда антисемитизм там, где все евреи.

* * *

23 июля 2008 г., среда. Спускаюсь на станцию «Пушкинская», обдумывая, как подготовить передачу о заповеди «не прелюбодействуй». Подходят к перрону поезд, ко мне господин лет пятидесяти, не очень высокий, худощавый, несколько перекрученный, густо пахнущий портвейном, и спрашивает:

— Батюшка!… Батюшка!… Можно спросить…

Я киваю и останавливаюсь. Поезд тоже останавливается.

— Батюшка!… А вот заповеди… Вот не прелюбодействуй… Это что, и сейчас обязательно?

— Обязательно!— твёрдо говорю я, удивляясь, конечно, совпадению. Если это совпадение. Не надо недооценивать возможности спецслужб. Да и Творец тоже, знаете ли…

— А как же современность?

— К ней это тоже относится!— отвечаю я уже из вагона.

Двери закрываются, как и тема.

* * *

25 октября 2008 г., суббота. Иду с передачи. На Страстном перед каким-то гламурным офисом останавливает меня господин моих, пожалуй, лет, солиднее моего. Не телом— телом раза в два тщедушнее. Тут разъезд машин, он то ли собирается садится, то ли руководит разъездом.

«Вы дьякон?»— «Нет,— отвечаю.— Священник». «А разве не все дьяконы священники?»— «Нет, дьякон это помощник священника».— «Как у меня адьютант был?»— «Ага!»— радостно улыбаюсь я.

Радостно, потому что наконец-то моя неприязнь к диаконату как явлению получает чётко сформулированное обоснование. Ни Богу, ни, тем более, священникам адьютанты не нужны.

«А почему у Вас нет креста на шапочке?»— «А это лишь митрополитам полагается».— «Как Кириллу?»— «Точно, как владыке Кириллу»,— деликатно возвращаю достоинство митрополиту Кантианскому, иже в Каракасе сейчас обличает США. «Ну, спасибо!»— отпускает. «С Богом!»— говорю я.

Через пять минут уже на Качалова, иду мимо особняка, где когда-то был Главлит, и я туда экземпляры литовать носить (цензорам, если кто уже не понимает). У ворот мерседесик, у мерседесика милиционерик, у милиционерика чиновник. Хорошо одетый, пальто распахнуто, явно навеселе, но как-то безвинно, безалкогольно навеселе.

Улыбается, делает жест. Я останавливаюсь. «Позвольте Вас угостить! Просто угостить!» У него в руке половина груши и нож, отрезает мне четвертинку и протягивает.— «Спасибо!»,— говорю я и двигаюсь дальше.

Груша очень вкусная. Больше сочная, чем сладкая.

* * *

27 октября 2008 г., воскресенье. Когда я читаю трогательные рассказы о благородных западных христианах, которые в своих церквях дают приют бездомным, я, грешным делом, думаю— вот, у них церковь есть… Как у них собственные дома устроены, я знаю. Их дом— их крепость. Дом, в котором я живу, у метро на Пресне, и он крепость, но вовсе не моя. Настоящие лорды даже девиз повсюду развесили: «Пресня— дом, в котором мы живём». Под словом «жить» подразумевается, конечно, «владеть». Живут-то они на Рублёвке. Или по соседству, но в других домах. Дом, в котором я живу, такой же высоты, как и соседний. Соседний восьмиэтажный, наш девятиэтажный. То же с площадью квартир. Тех же щей, да погуще влей. Помню, как я обиделся, когда в «Christianity today» наша квартира была названа крохотной— подумаешь, большая комната 16 метров, а маленькая 8, кухня 5— есть и поменьше.

Впрочем, подрясник… Выходит подрясник из лифты после службы и видит бездомных на лестничной клетке. Двое из них тут и ночевали— кто-то пластмассовым захватом нейтрализовал магнит на входной двери, заметили это не сразу. Хорошо ночевали— натащили картона, даже подушку откуда-то. Я их и утром видел. Но теперь был и третий и было «на троих». «Отцы,— говорю,— идите-ка отсюда». Тот, который не ночевал, поднялся и двинулся ко мне. Ну, «двинуться» он не мог, но пару шагов предпринял. «Отец, дай денег». Я ему ответил совершенно как митрополит Хризостом Вильнюсский— мол, пьяным не подаю, и уходите. «А ты прими меня на работу».— «Пьяного?»— «А ты православный?» (я в подряснике, напомню).— «А это еще что за инквизиция? Ну-ка, давайте…»— «Ах вы, жиды! Да тут не русские люди!» (подрясник был при жене).

Так что ушли, и картонки я вынес, и подушку к мусорным бакам— они от нашего подъезда в двадцати метрах. Они там были— один справлял большую нужду. Тот, который один и говорил, подушке обрадовался, но наставительно заметил: «Вот тебя бы в Кострому (или в Коломну?) к архимандриту Власию».

Грызёт ли меня совесть? Грызёт, а что проку? Ещё придут— ещё выгоню. Переночевать одно, а остальное— нет. А был бы я целибатник, абе Пьер,— что бы я делал? Не знаю и, признаться, даже знать боюсь.

Само по себе отсутствие семьи может быть причиной такой сублимации, что греховнее разврата. Человек начинает полагать, что, коли он без семьи, так он заслужил особое к себе отношение— как со стороны паствы, так и со стороны Бога, а кстати, и бухгалтерии. Конечно, особых богатств большинство безбрачных священников не собирают, но ведь алчность и гордыня измеряются не в абсолютных цифрах, а в процентах. Опыт римо-католиков показывает, что само по себе отсутствие жены не делает человека ни добрее, ни смелее, ни щедрее, ни смиреннее. Просто место жены занимает начальство. Вряд ли это имел в виду Бог, когда сказал, что «нехорошо человеку быть одному»— ведь Бог из ребра мог сотворить и папу римского, но предпочёл все-таки сотворить женщину.

* * *

10 марта 2009 г., вторник. Гуляем с внучкой по переулкам. В подряснике, потому что посидеть с внучкой приехал после разъездов по делам.

Останавливаемся купить бананов у ларёчка. Старшая любимая женщина покупает, младшая любимая женщина топочет вокруг, я увиваюсь за нею.

Старшая любимая женщина отходит, мы с младшей устремляемся за ней мимо ларька. Вдруг меня окликает продавщица, высовываясь из окошка:

— Возьмите банан, а то я до церкви редко дохожу.

Я был так изумлён, что взял, вопреки обыкновению.

Любопытно, с точки зрения российского правосудия повинен я только в мошенничестве, корыстно выдавая себя за священника правительственной конфессии, или ещё и в экстремистской деятельности, захвате заложников и вовлечении малолетней внучки в криминальную деятельность?

* * *

12 июня 2009 г., пятница. Стою в вагоне метро, читаю. Господин моложе меня, лет сорока пяти, с очень красной кожей лица, но не пьяный, а какой-то изломанный, приближается и громко спрашивает:

— Неужели, батюшка, Вы верите в то, что читаете?

— Вы знаете,— отвечаю я заученно,— меня зовут Яков и я не разговариваю с людьми, имён которых не знаю.

Господин изумлённо отшатывается и начинает обрабатывать поступившую в него информацию. Я же произношу ожесточённый внутренний монолог:

«Разумеется, я не верю в то, что читаю! Чистая конвенциональность — люди договорились, выдумали всякие знаки-символы, заповеди-правила… Да и как веровать, когда главный импульс, лежащий под этим текстом — самоутверждение, а не поиск истины. Хорошо ещё, если просто самоутверждение, а то ведь идолопоклонство и желание задавить окружающих, реализовать свои застарелые подростковые проблемы, показывая: «А у меня больше!» Просто пытаются ввести это самоутверждение в какие-то рамки, чтобы самоутверждаться коллективно, «соборно», не давя друг друга»…

Информацию господин переварить не смог, однако, и потому просто повторил:

— Нет, Вы действительно верите в то, что читаете?

Отвечать ему я не стал и просто поднёс к его слегка заплывшим глазам книгу. Он отшатнулся.

Это были «Правила дорожного движения».

* * *

15 августа 2009 года, суббота. Иду после службы. В руке сундучок (вообще-то это дамская косметичка, но какого-то шикарного типа, обтянута кожей, металлические пластинки, размером именно что сундучок, куда точно входит весь богослужебный набор). Спускаюсь по лестнице подземного перехода у метро «Аэропорт» мимо женщин, торгующих цветами.

Вдруг одна из них меня окликает:

— Постойте!

Я останавливаюсь.

Она приподнимается, подаётся вперёд, разглядывая сундучок, словно выискивает на нём какую-то надпись, и неуверенно говорит:

— А где тут, куда денежку можно бросить?

— В храм, в храм!— железным голосом отвечаю я, стараясь не рассмеяться.

Спустя несколько дней иду по Малой Дмитровке. Напротив театра Унтер-Югенда весёлый джентльмен лет 25 стоит с двумя девушками. Он окликает меня: «Батюшка!»

Я останавливаюсь и вопросительно смотрю на него. Он протягивает мне несколько ассигнаций и спрашивает:

— Можно в храм передать?

Я машу рукой на храм у Ленкома:

— Сами, сами!

Иду дальше, а мне в спину несётся:

— Грех на тебе будет, батюшка!

Что ж— грехом больше, грехом меньше… Однако, хотелось бы понять, каким таким грехом меня одарил молодой человек. Лень? Отказ передать пожертвование приравнивается к ограблению церковной кассы? Может быть, джентльмен считает себя рыбой, а меня вроде как апостолом, которому Иисус поручил выудить денежку на Храм? Как раз утром этого дня читался за службой этот рассказ…

И, главный вопрос: делать прорезь или нет?

* * *

30 августа 2009 г.

В прошедшее воскресенье я задумался так, что вышел из вагона на Красносельской, а не на Сокольниках. Проезжаю я остановки часто, но иногда вынырнешь из мыслей в какую-то такую долю секунды, когда не вполне понимаешь, на какой станции поезд. Красносельская к тому же страшно похожа на Сокольники, только нет посередине зала лестниц на выход.

Вот стою посередине зала, в недоумении ищу лестницы. Наконец, успокаиваюсь и начинаю ждать следующего поезда. Утро, идут поезда нечасто.

Вдруг замечаю, что метрах в трёх от меня женщина бальзаковского возраста (в русском переводе, то есть, около сорока). Перрон-то пустой — утро воскресенья. Женщина как-то мается и на меня поглядывает. Я ей улыбаюсь, что производит неожиданное действие: она ко мне подходит.

— Батюшка, а к Оптиной пустыне как пройти?

Однако, запросы! До Оптиной недели две идти…

— Может, к подворью к оптинскому?

— Да, да, к подворью!

— Так это Вам совсем на другую линию метро.

— Ой, Вы знаете, я ведь в Москве первый раз. Вот увидела подрясник и пошла за Вами — авось Вы туда же идёте. Уже четвёртую станцию еду…

Объяснил я бедолажке, что надо ей до Чистых прудов, а там пересесть до ВДНХ, а там спросить честных людей, куда идти.

Но какова сила веры! Или каков эгоизм в соединении с провинциальностью. То ли она полагает, что первый же встреченный поп будет двигаться именно на Оптинское подворье. То ли она полагает, что в Москве один-единственный храм, и все попы движутся в него. Самое печальное, если эта сильная вера не в Бога, а в Авось. Авось уроки сами сделаются, беременность рассосётся, катаракта раскатарактится.

В любом случае, вера ея не была посрамлена — подрясник мой чёрный ей путь озарил.

Однако, как пишут в рекламах, где автомобили выделывают чудеса эквилибристики, «не пытайтесь это повторить»… На подрясник надейся, а сам не плошай.

* * *

9 сентября 2009 г. Выхожу в Пушкине из подземного перехода: сошёл с поезда, чтобы идти в Новую Деревню на могилу о. Александра Меня.

Прямо у перехода меня останавливает господин возраста Спасителя (почему у женщин этот возраст называется «бальзаковский», что явная дискриминация). Краснолицый, грязно-белокурый, в правой руке банка пива.

— Отец, а вот скажи, где Бог: на небе или в церкви на иконах?

— А ты мне сперва скажи, когда надо пить пиво?

Господин не покраснел (впрочем, куда ж более), но быстренько стрельнул глазами по сторонам и ответил:

— Я тебя тоже люблю!

Подумал и добавил:

— Это не ответ!

На что я через плечо заметил:

— Да, это вопрос.

У вопрошателя на правой руке три, кажется, пальца были оттяпаны каким-то инструментом. Но банку он держал крепко.

Так что не вышло у меня как у Спасителя: «Спрошу и Я вас…» (Мф. 21, 24)— и вопрошатели посрамлены.

Впрочем, кто сказал, что посрамлены были все вопрошатели?

Господи, да наверное кто-то пожал плечами и заметил: «Это не ответ!»

Уже ближе к Новой Деревне, когда я шёл по бульвару микрорайона «Дзержинец» (кстати, почему-то никогда не задумывался, что за учреждение строило этот район), со скамейки окликнул меня ещё один господин того же возраста. Более того, у этого даже лицо Спасителя — во всяком случае, южное такое лицо. Странно, почему говорят «лицо кавказской национальности», а не «лицо Христовой национальности»…

Господин сидел на скамейки сам-третий с подобными себе. Бородатый.

— Батюшка, батюшка!

— Вы знаете,— отвечал я, не останавливаясь,— Вы себя явно плохо чувствуете, если не можете подняться, но я не врач и помочь Вам не могу.

Ох, язык мой…

Господин, однако, поднялся со скамейки. Я остановился. Он подошёл ко мне и сказал:

— А можно у Вас покаяться?

— Помилуйте,— говорю я,— покаяться можно перед Богом безо всякого священника, наедине, и Бог Вас простит.

Подумал и всё же добавил:

— Ну, если захочется более крепких отношений, тогда в церковь, в церковь…

— Спасибо! — ответил он вполне искренне и просто, мы друг другу улыбнулись, и я пошёл дальше.

* * *

29 декабря 2009 г.

Спускаюсь в метро. На ступеньках дама продаёт новогодние пакетики, бенгальские огни и треугольную шапочку Деда Мороза. У меня как раз выданные на 31-е декабря самодельный халат и шапка, для поздравления внучки и прочих детей, но к самодельной шапке пришита борода, а борода у нас есть (не моя, магазинная). Спрашиваю, сколько стоит шапка.

— Для Вас сто рублей!— с чувством говорит дама (моих лет). Чуть колеблется и добавляет откровенно:— Я покупала по восемьдесят, продаю по двести, но для Вас— сто.

Покупаю, поздравляю с наступающим и удаляюсь, раздумывая о том, что такое 120 рублей на сотню— доход или прибыль? Видимо, всё-таки, доход. Прибыль, думаю, тут не очистится— стоять в подземном переходе означает так вредить здоровью, что потом все заработанные деньги уйдут на лечение.

Красные звёздочки на шапке (точь в точь октябрятские) оказались сверкающими— на батареечке.

Интересно, на кремлёвских башнях догадаются на Новый Год установить прерыватель, чтобы звёзды мерцали? Это было бы эстетически очень в русле неосоветского гламура.

* * *

Февраль 2010 г. В плацкартном вагоне на пути из Харькова просторно. В том же поезде по дороге в Харьков всё было забито.

— Смотри, там священник,— шепчет средних лет женщина из соседнего отсека своей, кажется, сестре. — Пусть Юлечку благословит.

Очаровательная пятилетняя Юлечка довольно решительно и громко объясняет, что за благословением не пойдёт. «И не просите, и не просите». Мама не настаивает.

— Ты кем будешь? — спрашивает тётя Юлечку.

— Ноталиусом.

Молчаливое изумление на лицах и тёти, и матери. Через пару секунд мать находит в себе силы спросить:

— А ты знаешь, кто такой нотариус?

— Нотариус это человек, который на компьютере… который делает на компьютере… который на компьютере делает деньги…

Вздох облегчения проносится по вагону. Кто его знает, что современная молодёжь обозначит как «нотариус».

Кажется, мама нечасто общается с Юлей — ребёнок детсадовский. Лишь тут, в дороге, мама узнаёт, что дочка мечтает ездить в красном шевроле, но попытки выяснить, откуда дочка знает о сущестовании красных шевроле, ни к чему не приводят.

Мама потом ко мне всё же подошла, я сделал пять шагов и Юлю благословил. Девочку везли на операцию в Тулу. Ночью они вышли, утром я сел в их опустевшем отсеке поработать, не мешая спящему ещё соседу. На полу лежала жёлтая пушистая резиночка для волос, я её поднял и унёс.

* * *

Март 2010 г.

Поставили счётчик секунд у перехода на Никитских воротах. Здесь всегда неописуемо долго не бывает зеленого сигнала для пешеходов, особенно как идти от памятника Тимирязеву к ТАСС. Неделю назад стою, смотрю на сменяющие друг друга зелёные цифры и вдруг понимаю, что Иисусова молитва длится ровно семь секунд.

Молитва антихристу длится, наверное, шестьсот шестьдесят шесть секунд.

Сегодня счётчики не работали.

* * *

30 июня 2010 г.

Иду в рабочий полдень по Садовому, сворачиваю к Пресне. Узкий тротуар, народу от метро и к метро много, а на асфальте лежит червонец. Не монета — опять появились десятирублёвые монеты недавно, как при Ельцине появлялись — а банкнота. Все видят, все чуть замедляют шаг, но всё же не решаются нарушить быстрый ритм потока и остановиться, нагнуться. Метров за пять передо мною двое мужчин лет ленинского возраста, явно хотели остановиться, один даже оглянулся. Ветер доносит: «Да вон, даже поп и тот не подобрал».

* * *

3 июля 2010 г.

Гуляем вечером после программы. По Садовому. Покупаем квас у ларёчницы. Смотрит, как мы пьём, потом решается:

— А скажите, как научиться прощать?

— Ну… Самый простой приём — поставить себя на месте другого. Как в Евангелии — не делай другому того, что не хотел бы получить сам. Не говори «а вот этот плохо варит квас, надо его уволить»— может, ты и сам плохо варишь в своей сфере, тебя и уволят.

— Нет, так у меня не получается… Мне кажется, я бы так на месте другого не поступила…

— Вот я скажу,— вклинивается жена.

— Вот, её слушайте, у неё практика больше! — подтверждаю я. — Мне её прощать не за что, а она меня двадцать раз на дню прощает.

— Вы поставьте другого на место любимого человека. Вот матери бы простили… Или брату, или сыну — так и этому простите. Мне очень помогает. Любовь зла, полюбишь и козла…

— Нет,— честно и немного грустно отвечает продавщица. — Мне это не годится…

Я решаюсь опять надеть шапку проповедника (впрочем, скуфейка всё время на мне). Да и квас допит.

— Тогда, может, повыше взять — взять пример с Творца. Ведь по справедливости всех нас, семеро миллиардов, надо было бы чик — и стереть в порошок. А Он — терпит. Значит, прощает.

— У Него силы больше.

— Так мы ж образ и подобие… Всего доброго!

Квас был отличный.

Прошли до Цветного.

— Ой,— говорит любимая жена. — Я прочла «Семь бл…дей» вместо «Семи пядей».

— «Семь пядей»— мы там были, это развивающие игрушки. А то, что ты прочла, говорят, на Тверской у думы.

— Там не семь, там седмижды семижды,— задумчиво отвечает жена.

И пошли на Неглинку.

* * *

17 июля 2010 г. Выхожу из метро на «Пушкинской», направляясь на «Радио Свобода». Меня останавливает господин лет семидесяти и без малого двух метров росту, худощавый, сутулый совсем немного, одет почти аккуратно.

— Батюшка, у меня к православию особое я отношение, я казак. Благословите.

Благословил. Не сказал: «У меня к казачеству особое отношение». Тем более, что никакого особого отношения к казачеству у меня нет, просто я Шолом-Алейхема прочёл раньше Шолохова и люблю больше.

Вчера без подрясника, с женой и внучкой выходим из «Щукинской». В подземном переходе у входа в метро стоит дама, просит милостыни, внешность обыкновенная для дам с папертей. Встретилась со мной глазами и чуть поклонилась, немножеко при этом улыбнувшись. Даже не улыбнувшись, а изобразив улыбку.

Видимо, такую улыбку называли «улыбкой авгуров», хотя это вовсе не был намёк на то, что «уж мы-то, церковные люди, знаем, что Бога нет». Это было обозначение профессиональной — или кастовой, но уж никак не конфессиональной солидарности. Мол, мы одной крови. Ты поп, я попрошайка, ты в алтаре, я на паперти, но мы часть одного механизма. Возможно, именно то, что я был без подрясника, подвигло её на этот жест солидарности — мол, вижу, вижу… Такое признание-опознание куда значительнее, чем любая бумажка от архиерея.

* * *

21 августа 2010 г. Вхожу в здание, где студия «Радио Свобода», а тут уже Дмитрий Борко меня ждёт (программа была о заступничестве— в связи с делом Махнаткина, о технике поведения себя в ситуации, когда рядом люди власти кого-то обижают). Звоню по внутреннему телефону от проходной наверх, дежурному, говорю: «Здравствуйте, у меня сегодня будут…» и диктую фамилии участников, чтобы тот перезвонил на проходную и заказал на них пропуска. В общем, всё как всегда. Только тут дежурный, записав фамилии, сделал странную паузу и спросил со странной смесью недоумения и недоверия, присыпанною вежливо-избыточной почтительностью:

— Извините… Вы— Толстой?

Я не умер от удивления и хохота сразу лишь потому, что на днях был на студии и видел Ивана Толстого, приехавшего из Праги. Я ответил с достоинством: «Берите выше, я— Кротов!», повесил трубку и после этого начал хохотать. Когда сквозь слезы я объяснил Борко, в чём дело, он сказал: «Надо было ответить: «Нет, б..ь, я Достоевский!»

Но мне мой ответ кажется всё-таки лучше.

* * *

9 сентября 2010 г. Пришлось в подряснике ехать в аэропорт встречать родных. Пока те проходят паспортный контроль, присёл с компьютером. Подходит дама:

— Можно Вас попросить приглядеть за моим чемоданом, пока я в туалет схожу?

— Конечно,— отвечаю я и оглядываюсь. Метрах в пятнадцати от меня лестница спускается к туалету.

Через пять минут дама возвращается.

— Спасибо большое!

— Приятно видеть,— отвечаю я,— что доверие к Церкви ещё не утеряно!

Дама рассмеялась и помахала ручкой.

Готов посторожить нефтяную компанию или банчок, а Вы спокойно попудрите носик…

* * *

17 октября 2010 г. Иду по Грузинскому валу мимо грузинок в цветах. Вдруг меня (именно меня— дело было днём, народу было совсем немного) окликает грузинка:

— Молодой человек, Вам мужские леггинсы не нужны? Молодой человек!!!

Может быть, она думает, что священники не носят брюк под рясой?..

* * *

1 января 2012 года. Цветной бульвар. У входа в цирк женщина лет 30 с мальчиком 5-6 лет. Мальчик поскользнулся, еле успел опереться ладошками об асфальт, не упал, но испачкал и варежки, и рукава куртки. Мать дёргает его за руку и начинает кричать, одновременно таща за собою в цирк:

— Ах ты, козёл ёб…ый! На ногах не стоишь, б…дь эдакая!.. Двух шагов не можешь пройти не пи…вшись! На х..й только эти билеты дали, б…дь!

Прошёл десять метров. У входа в бывший Центральный рынок, ныне сверхдорогой исполинский магазин, две пожилые дамы, которым явно не по карману даже коробок спичек из этого магазина, дружески разговаривают. Я слышу одну фразу:

— Я тридцать лет жила в другом государстве.

Кто несчастнее: человек, которая не умеет говорить с ребёнком, или человек, который живёт не в семье, не в доме, не в стране, не на земле, а— в государстве?

Впрочем, это ведь может быть один и тот же человек.

А ведь есть ещё люди, которые полагают, что вся проблема в том, что женщине тридцать лет. Или что она— женщина, неважно какого возраста. Наверное, такие люди вырастают из мальчиков, которых в детстве материли. Но ведь матерят, увы, почти всех, но не все вырастают озлобленными.

* * *

10 февраля 2013 г.

— Дайте мне вот эту открыточку,— прошу у продавщицы приятный примитив Елены Черкасовой. В католическом магазинчике на Покровке продают несколько открыток с её картин, а над кассой даже висит подлинное «Усмирение бури».

— Социальная карта у Вас есть?

— Нет,— обижаюсь я. — Я и моложе, и умнее, чем кажусь. От порочной жизни я больше состарился телом, нежели умом.

— Да ладно,— говорит она,— социальная карта и у помоложе нас людей бывает.

— Ну да,— у чекистов и балерин. Но это люди беспорочной жизни, а я, как было сказано, увы…

— Тогда тридцать рублей.

— То есть,— говорю я,— если бы у Каиафы была социальная карта, Господь обошёлся бы ему в 27 серебреников…

* * *

23 февраля 2013 г.

— Можно задать Вам два вопроса? — интеллигентного вида уставший от жизни человек у памятника Тимирязева у Никитских ворот. Там очень долго приходится ждать зелёного сигнала светофора, а движение — не перебежишь.

— Конечно,— отвечаю я.

— Вот есть ли такая молитва, чтобы отгоняла страх? Совсем чтобы не бояться? И нет ли где в Москве такого священника, чтобы мог защитить от проклятья?

— На два вопроса один ответ — нет. — Страх отгоняет любая молитва. Если молишься по-настоящему, бояться некогда. Потому нет и священников, которые бы защищали от проклятьев — не от чего защищать. Проклятье действует лишь на того, кто верует в силу проклятья, а священник служит тем, кто верит в Бога, и надо выбирать — либо верую в проклятья, либо в то, что Бог — сила, а проклятья — нет.

— Спасибо,— задумчиво говорит уставший от жизни человек. — Я так и думал.

Тут как раз и зелёный свет зажёгся.

* * *

27 мая 2013 года

— Простите, Вы случайно не отец Андрей Кротов?

Вполне родного, интеллигентного вида человек.

— Нет.

— Но Вы— отец Андрей?

— Нет, я— Кротов, но Яков.

— Но Вы вели передачи о пацифизме на «Эхе Москвы»? Они мне очень понравились!

— На «Эхе Москвы»— отец Андрей Кураев, а эти передачи были на «Культуре». Спасибо на добром слове!

Прощаясь, я вспомнил Шендеровича: к нему на улице подошел человек и сказал: «Вы мой самый любимый писатель!» Шендерович начал таять, и тут человек добавил: «Конечно, после Минкина».

Интересно, что испытывает отец Андрей Кураев, когда к нему обращаются: «Вы ведь отец Яков Кураев? Мне очень нравятся Ваши программы на «Радио Свобода»!!!

* * *

2014 год. Разгар русско-украинской войны. На Курском вокзале пожилая (моих лет) дама просит благословить. Я благословляю и спрашиваю, куда путь держат. «Да вот, купили путевку в Евпаторию в санаторий». Муж дамы, которому тоже досталось благословение, был явно смущён. Немного. Ну, что делать! Благословляйте врагов ваших— буквально исполнил. Зачёт от Христа… А вы думали «враги»— это полусумасшедшие маргиналы или лощёные генералы? Вот они, враги— симпатичные, «свои в доску», понятные до донышка и крайне опасные враги…

* * *

Быть ангелом — не так просто. На всю жизнь врезалось мне. Подхожу я жарким летом 2010 года к Садовому кольцу по Сретенке. На углу около собора и универмага был устроен преглупый газон — приподнятый над землёй на полметра. На этом приподнятом газоне возлежали трое джентльменов, которые вполне могли бы украсить свои щиты девизом Айвенго — «Дездичадо», что означает «Обездоленные». Правда, щитов у них не было, но хотя бы ленточка с надписью «Мизерабль». У них были банки с пивом. Один из них, увидев меня, нашёл в себе сфилы приподняться и произнести: «Батюшка, подай...» и тут же рухнул обратно на газон.

«Даже за человека меня не держат!» — подумал подрясник и прошёл мимо. Правда, если бы джентльмен сказал «Чеэк, подай», всё равно бы не подал...

Точно так же, когда меня просят «посоветовать что-нибудь почитать про святых» или «про мистику», или «про Бога», я сдерживаюсь и не посылаю куда подальше, а просто прохожу мимо. Скорее бы уж поллитру подал, чем превращать святыню в развлечение праздных обывателей, которым захотелось вкусненького.

Как сказал великий Чехов, «всякому безобразию должно быть своё приличие». И в Евангелии сказано «пошли ангела сказать», а не «пошли ангела подать пива». В Царстве Божием, как и в очень дорогих магазинах, по запросу сообщают только цену.