Почему традиционное общество отвергает людей нетрадиционной сексуальной ориентации?
Традиционное общество отвергает всё нетрадиционное, по определению. «Традиция» оказывается чем-то очень косным, и это не вполне тривиально. Казус с гомосексуальностью выявляет в «традиции», в «традиционной традиционности» биологическую подоснову. Не всё, что «передаётся из поколения в поколение», является «преданием», а только то, что передаётся на уровне «подпупия» (как деликатно обозначил пенис один старообрядец ХХ века). Поэтому «традиционное общество» отвергает и бездетных мужчин и женщин, даже если они великие изобретатели или воины. «Передать» синонимично «родить».
Вопрос не в том, почему традиционное общество отвергает нетрадиционную сексуальную ориентацию, а почему традиционное общество не всё отвергает. Почему оно, к примеру, не отвергает религию, науку, культуру. Должно бы — ведь и они выше «подпупия», и они передаются не от отца к сыну, а от говорящему — слушающему.
Традиционное общество это всё-таки общество. «Традиционное общество» — противоречие по определению, на самом-то деле. Либо традиция, либо общество. «Общество» — это общность не в традиции, это общность в развитии, в преодолении традиции, в обновлении, в разнообразии традиций. Если традиция только одна, да ещё не развивающаяся, это не общество, а стая или стадо. Традиция тут — инстинкт, а не средство культуры, коммуникации, человечности.
При этом собственно «традиционное общество» в самом строгом смысле вовсе не гомофобно, оно абсолютно равнодушно к «нетрадиционной сексуальной ориентации». Простейший пример — стая гусей, в которой гомосексуальное поведение не осуждается и не поощряется, а просто случается. В этом смысле многие «архаичные» культуры, относящиеся к гомосексуальности нейтрально, вовсе не идеал, не остаток «золотого века толерантности», а просто не вполне человеческие сообщества, ещё не дошедшие в своём развитии до превращения сексуального поведения в нечто, нагруженное дополнительным, человеческим, культурным смыслом, включённым в систему коммуникации и культуры. Это не «традиционные сообщества», это «прото-традиционные сообщества», иногда же — сообщества, утратившие традицию как способ коммуникации.
Человек, вырываясь из биологического мира, первым делом экспериментирует с биологическим, с физиологическим: обрезание, татуировки, одежда (разукрашенная как шкура), танцы. Не речь. Речь — это следующий этап развития традиции. На каком-то этапе, когда сексуальная жизнь становится материалом для традиции, она нагружается важным смыслом, воспринимается как средство бессмертия, способом переселения души, воспроизводства, увековечивания себя через передачу крохотных человечков своей спермы в будущее. Усыновить чужого ребёнка? «Хиба ж кто кохае неридных детей». Скорее уж, завести наложницу, Агарь. Она же рассматривается не как человек, а лишь как инкубатор для человечков, выходящих из своего лона. Гомосексуальность при этом сразу ставится под подозрение. Вдвойне подозрительна становится гомосексуальность, когда и если способы половой жизни получают культурную нагрузку, становятся религиозными символами (явление отнюдь не частое).
«Традиционное общество» относится к гомосексуальности с подозрением по той же причине, по которой оно с подозрением относится к безбрачию и монашеству, но несколько жёстче, потому что (если) гомосексуалы претендуют на воспитание детей. В принципе, безбрачие и воздержание от секса могут получить в культуре определённый статус (папские кастраты), причём именно в сфере педагогики и развлечения, но там они — временные, сторонние помощники, заменители подлинных родителей, занятых более важными делами (великосветский приём). Гомосексуалы как некий постоянный союз — это лобовое отрицание «брака» как единственного способа самовоспроизводства. Похитители детей.
Гомофобия не такое частое явление в человеческой истории (гомофобия Библии носила очень маргинальный и неактивный характер, как и гомофобия европейского христианства). Вспышка гомофобии произошла одновременно с Хиросимой — и одновременно с сексуальной революции, которая выразилась прежде всего в изобретении дешёвых противозачаточных средств. Впервые в истории секс и деторождение оказались резко разделены. В информационную эпоху это повлекло резкое падение рождаемости: образованные женщины не желали оставаться инкубаторами, да и мужчины значительно изменились, из вождей превратившись в программистов, сменив мечи на клавиатуры. Вот что потрясло «традиционное общество» — сама необходимость самовоспроизводства оказалась под вопросом. Зачем плодиться и размножаться? Что, судьба динозавров так уж беспокоит?
В этом контексте «нетрадиционные сексуальные ориентации» стали восприниматься как «антитрадиционные». Это невротическое восприятие — не в силах понять суть вызова, «традиционное общество» обрушилось на симптом будущего.
На самом-то деле, «нетрадиционные сексуальные меньшинства» не имеют ничего против «традиционного общества», вполне готовы вписаться в него и выступать вместе с ним против всего прогрессивного и действительно нетрадиционного. Поэтому они так рвутся именно в «традиционные институты», вовсе не собираясь их уничтожать, вопреки опасениям традиционалистов. «Своя своих не познаша». В борьбе за свободу «нетрадиционные сексуальные меньшинства» — слабый и непоследовательный участник, плохой союзник, в любой момент могущий предать (и предающий), если его включать в реестр «традиционного общества». Да уже и много их, «реестровых гомосексуалов», вполне разделяющих самые зубодробительные предрассудки относительно «исламистских террористов», «иностранных миссионеров» и т.п.
Задача-минимум, конечно, дать «нетрадиционным» людям место в «традиционном обществе», дать здесь и сейчас. Но задача-максимум, настоящая — в изменении самого понятия «традиции», в очищении его от животного, механического, до-, вне- и бес-человеческого. Тогда уже и отношение к «нетрадиционности» перестанет быть очень важным, потому что на первый план выйдет не «традиция», а творчество, свобода и жизнь.