Книжка-альбом:
Файнберг-Вамош, Мириам. Жизнь и быт во времена Иисуса Христа. 104 страницы. Herzlia: Palphot Marketing Ltd.
Из тех книг, которые продают в Иерусалиме на дюжине языков для туристов. Много картинок и схем, недурные комментарии. Пожалуй, одна проблема: всё чуть завышено. Например, «типичная синагога времён Иисуса» (с. 53) — несомненная синагога III, а то и IV века, видимо, реконструкция по останкам синагоге в Капернауме. Расцвет Палестины начался много позже Христа. Совершенно непонятно, почему изображение меноры взято с картины XVII века, а не с арки Тита. Но это мелочи.
Книги на такую тему вообще очень популярны. Повседневная жизнь в эпоху крестоносцев, Наполеона, Конфуция... Людям (ударение на второй слог) хочется совершить путешествие во времени и сравнить, конечно. «Жили же люди!» либо «Какой прогресс!»
Проблема в том, что главный вопрос философии: какова повседневная жизнь в моё время? Существует ли «моё время»? Как высчитываем его? Суммируем мою зарплату с деньгами Сандерса (Блумберг-то своими деньгами делится не станет) и выводим среднюю? Мою квартиру с квартирой пятью этажами ниже, где не двое интеллигентов, а 15 дворников-таджиков?
Мы всё пытаемся «визуализировать»: а как было «на самом деле» во времена Христа? Да потому и понадобился Христос и надобен по сей день, что не было и нет «дела», Того Самого Дела, а есть бездельный морок и и калейдоскоп фикций.
Жизнь, конечно, пещера, и мы видим лишь тени, но тени-то очень разные. Причём, человек — тень, которая сама маскируется, изображая другую тень. Вот Гаспаров стебётся над обывателями-интеллектуалами из толстого журнала, задающие ему вопросы Васисуалия Лоханкина о русской революции-интеллигенции:
«Личность я понимаю только как точку пересечения общественных отношений, а свободу — как осознанную необходимость: ошейник, на котором написано, неважно, чужое или мое собственное имя. К счастью, машина взаимодействия этих необходимостей разлажена, и временами в образовавшийся зазор может вместиться чей-то личный выбор — т. е. такой, в котором случайно перевесит та или другая детерминация».
Круто? Вот — о «повседневной жизни». Нету никакой повседневной жизни!! Где повседневность — там смерть, детерминация, случайность пополам с необходимостью. Чума на оба ваши дома!
Гаспаров не поленился и поюродствовал ещё:
«Прав человека я за собой не чувствую, кроме права умирать с голоду. ... Я существую только по попущению общества и могу быть уничтожен в любой момент за то, что я не совершенно такой, какой я ему нужен. (Именно общества, а не государства: такие же жесткие требования ко мне предъявляет и дом и рабочий коллектив). Я хотел бы, чтобы мне позволяли существовать, хотя бы пока я не мешаю существовать другим. Но я мешаю: тем, что ем чей-то кусок хлеба, тем, что заставляю кого-то видеть свое лицо…».
Конечно, это не паранойя совка, которому чужие ноги танцевать мешают, объявление о проповеди кажется разрушением религиозной безопасности нотв повр Рюсс. Юродство! Сказать, что свободы нет, чтобы утвердить свободу. Сказать, что повседневная жизнь есть, чтобы опровергнуть идею «повседневной жизни», «среднеарифметической жизни».
Гибель не в том, что есть имущественное неравенство, неравенства интеллектуальные, географические, средовые, возрастные и т.п. Гибель в том, что мы видим неравенства, но не видим единственности.
Душа так же чувствительна к мельчайшим различиям имущества и среды как подушечки пальцев к соринке или пупырышки языка к волосу. Вот к уникальности жизни — своей и чужой — чувствительности нет, всё перепутано. Поэтому к Богу идут за одним, а получают совсем другое.
Мы идём к Богу за счастьем, а получаем личность. Ту, которая радуется, когда другой ест кусок хлеба, пусть даже с маслом и икрой. Ту, которая радуется, когда видит чужое лицо, пусть даже лицо мучителя, бывшего мужа или бывшей жены, того, кого взяли на твоё место после твоего увольнения.
Повседневная жизнь одна в мире безжизненности и псевдожизни и совсем другая в мире Божием. Повседневность дня между восходом и закатом и повседневность Дня между Богом и человеком.
У Файнберг-Вамош есть ещё книга «Кухня библейских времен» (М.: Российское библейское общество, 2011). В руках не держал, но готов спорить, что там нет единственного блюда, которое достойно названия «библейского» — кусочка хлеба и капли вина, над которыми звучат слова: «Это есть Тело Моё, за вас умирающее, вместо узелка на память Меня узлом завяжут... Это Кровь Моя, ну не чернилами же подписывать всеобщую амнистию...»