Одна из самых глубоких сатир на русский деспотизм написана была в 1834 году и до сих переиздаётся под видом детской сказки. Вот как надо работать! Тоталитаризм, придумавший клеймить всё подряд цензурным клеймом: от такого-то возраста до такого-то, эту книжку заклеймил нулём с плюсом. Так и видишь мать в роддоме, кормящую и одновременно читающую «Городок в табакерке».
Какой там «городок»! Ну разве что Глупов или Колоколамск как символ страны. Вся Россия в табакерке!
Одоевский остроумно замаскировал обличение самодержавие под урок музыки: вот-де как устроена музыкальная шкатулка (которую часто вставляли в табакерки). Князь был музыковед, его библиотека стала основой библиотеки Московской консерватории, но к музыке этот текстик не имеет ни малейшего отношения. Мальчик Миша как Алиса — попадает в чудесную страну. Только Алиса видит чёрную дыру, а попадает в красивый сад, тут наоборот: со стороны — солнышко, лучики, окошечки и прочие палехские мимими, а попал внутрь — ба! папье-маше!! Небесный свод оказывается бумажкой, миленькие домики — из стали, а вместо веселья, которое умиляет смотрящих Раша-тудей, — «плохое житьё»: «Хорошо наше черепаховое небо, хорошо и золотое солнышко, и золотые деревья, но мы, бедные, мы насмотрелись на них вдоволь, и всё это очень нам надоело; из городка мы ни пяди, а ты можешь себе вообразить, каково целый век, ничего не делая, просидеть в табакерке с музыкой».
Да не просто «просидеть», а производить ту самую весёлую музыку, потому что на каждого обитателя — «дядьки-молоточки», силовички, говоря современным языком, ну а дальше хорошо знакомая всем жителям России конструкция: силовичков приводит в движение «надзиратель добрый», которого, в свою очередь, приводит в движение царевна-пружинка.
Не верьте, не верьте в вертикаль власти, умоляю! Нету никакой вертикали власти, есть лишь пружина, туго свёрнутая, «и, как змейка, то свернётся, то развернётся и беспрестанно надзирателя под бок толкает». Если бы вертикаль! А так вспоминается, как эскимосы берут китовый ус, сворачивают, замораживают в куске сала, разбрасывают — и который зверь этот кусок сала съест, погибает в страшных мучениях, потому что ус, в пружинку скрученный, начинает разворачиваться и протыкает несчастное живое существо. Разница лишь та, что зверь погибает, а человек приспосабливается и, хотя ежедневно кто-то возглашает, что дни пружинки сочтены, сейчас в Гаагу отправится, но уже 18 лет прошло, если считать от воцарения последней царевны-пружинки, но вообще-то это ведь даже раньше Одоевского началось.
Жизнь от пружинки — это нежить. Что такое городок в табакерке лучше всего видно по Москве, которая при очередном градомучителе стала напоминать увеличенную до натурального размера архитектурную модель, из тех, что делают для заманивая заказчиков. Чисто, гладко, блестит, одна беда — модель! И мы в этой модели не люди, а в лучшем случае мальчики для битья, в худшем же — дяденьки-молоточки, которых Одоевский оскорбил как социальную группу за полтора века до их прихода к власти: «Господа на тоненьких ножках, с предлинными носами и шипели между собою: тук, тук, тук! тук, тук, тук! Поднимай, задевай. Тук, тук, тук! Тук, тук, тук!»
Разной бывала Россия — и моделью залакированной, без единого деревца, только бетон, асфальт и надзиратели, была моделью, покрытой борами и дубравами, была моделью стерильной, была моделью грязной. Но — модель, где нет жизни изнутри, а только где-то там сундук, а в сундуке яйцо, а в яйце кащей спиралью свернулся и всем руководит. В старину эту модель от руки заводили, потом на пару, сейчас на атомной энергии с нефтью пополам, но никогда не на свободе, не на той светлой энергии, что внутри каждого своя и рвётся наружу, требует свободы для своего осуществления, и там, где есть эта свобода — там нормальные страны, нормальная жизнь, а не модель жизни. Иногда эта жизнь беднее, чем в России, иногда богаче, но какой смысл сравнивать жизнь — с моделью жизни? Разница между Дарвином и Дарвиновским музеем понятна, да?
У Одоевского кончается тем, что мальчик пружинку тронул — она и сломалась. Но надо быть очень-очень шестилетним мальчиком, чтобы думать, будто достаточно сломать пружинку, чтобы нежить стала жизнью. Всегда найдётся запасная пружинка — в твоей собственной душе, жажда быть пружинкой для других, хотя бы для собственной семьи, и если для того, чтобы быть пружинкой для других надо быть марионеткой для какой-то другой пружины — мы часто согласны. Матрёшка диктатур, вот что такое Россия. Внутри большого кремлёвского диктатора — диктатор поменьше, от ректора-директора до вахтёра-махтёра, а внутри тех ещё поменьше диктаторы, вплоть до мальчика, который подчиняется маме-пружинке и папе-молоточку и сам издевается, над кем может — над куклой, над солдатиком оловянным, над муравьём и над стрекозой. Но все делают вид, что нормальные и свободные, этого ведь требует модельность — модель должна выглядеть как настоящая жизнь. Выходит многоступенчатое враньё. Кто там сказал про тайну, обёрнутую в загадку? Россия — ложь, завёрнутая в лукавство и упакованная во враньё.
Карло Гоцци в «Вороне» придумал герою проклятье: если скажет правду любимой, то окаменеем. Герой говорит — и после первой фразы каменеют ступни, после второй по колени, после третьей… И вот перед возлюбленной мраморная статуя. Идеальная модель человека, не чихает, не хромает, не сбегает, не пьёт, наконец!
На самом деле, всё прямо наоборот. Говорить правду — и не только о других, но и о себе. Не «жить по лжи» — это не в наших силах, это и автор девиза не смог — а искать правды, любить правду, творить правду, да не одному, а вместе с другими. Этого статуи не умеют, этого модели не делают. Это только люди могут. И не потому могут, что они люди, а кто это может — тот человеком понемногу становится. Сказать горькую правду о России-в-табакерке и начихать на царевну-пружинку, повернуться к ней спиной, а к свободе передом, освободив для начала тех, для кого я дяденька-молоточек, а затем уже освободив своих надзирателей от своей персоны, и дальше уже жить не по импульсу Единой Центральной Пружины, а по импульсам свободы из себя и из других. В конце концов, табакерочная музыка — это вовсе не музыка, это чучело музыки, просто Одоевский не стал это подчёркивать. Он-то был первый (и великий) русский музыковед, а заодно и свободовед. Свобода — это великая симфония, исполняемая всем человечеством, и свобода есть музыка, производимая не механически, от свернутой в пружину вертикали власти, а идущая изнутри каждого живого человека.