Ювеномахия
Ювеномахию можно было назвать ещё педомахией, потому что чаще пишут о насилии над детьми, особенно над совсем маленькими, совсем беззащитными. Но, во-первых, подросткам достаётся не меньше, а то и больше, во-вторых, насилию над детьми противостоит не педильная полиция, а ювенальная полиция.
Насилие над детьми есть, разумеется, вовсе не способ воспитания детей. Как и любая агрессия, ювеномахия (обычно неосознанно) стремится уничтожить ребёнка. Чаще своего собственного, но это потому, что чужие дети больше защищенф.
Всякая агрессия есть результат какого-то страха, какой-то фобии, боязни, хотя не всякий страх ведёт к агрессии. Со времён Фрейда причину агрессии ищут в стремлении к удовольствию, находят, что при агрессии начинаются какие-то биохимические процессы, возбуждающие центры удовольствия… Только это, похоже, следствие. Ведь человек занимается далеко не всем, что доставляет ему удовольствие. Более того: агрессия может вовсе и не доставлять удовольствия, и к агрессии против своих детей это тоже, к счастью, относятся. Если бы человек был игрушкой биохимии, он бы не был человеком.
Понятно, что человек не боится ребёнка, ребёнок лишь воплощает какой-то другой страх — или страхи, почему ювеномахия и может быть чрезвычайно разнообразной. Ребёнку, однако, это безразлично. Ему просто больно.
Страх детей может быть разновидностью агорафобии — боязни открытого пространства. Ведь ребёнок вырастает изнутри человека, превращая тело взрослого в подобие фантастической четырёхмерной бутылки Клейна. Для обезьяны в этом нет проблемы, для человека есть, потому что для человека тело и само по себе проблема, а когда оно вдруг удваивается…
Ювеномахия, однако, может быть результатом и клаустрофобии — боязни закрытого пространства. Ребёнок может казаться чем-то, что окружает меня наподобие шкафа. Куда ни повернёшься, всюду этот ребёнок! Выпустите меня!
Может быть, отсюда такая специфическая разновидность агрессии против детей, которую переживал в 1920-е годы будущий великий кинорежиссёр Ингмар Бергман:
«Существовало также и своего рода спонтанное наказание, весьма неприятное для ребенка, боявшегося темноты, а именно — длительное или кратковременное заключение в особую гардеробную. Кухарка Альма рассказывала, будто как раз в этой гардеробной обитало крошечное существо, обгрызавшее большие пальцы ног у злых детей. Я отчетливо слышал, как кто-то шевелится во мраке, ужас обуревал меня, не помню уж, что я предпринимал — наверное, пытался залезть на полки или уцепиться за крюки, лишь бы спасти пальцы ног».
Тогда же, в 1926-м году, Макс Эрнст написал картину, на которой Матерь Божия со всего размаху лупит Младенца Христа по мягкому месту.
Отец Макса Эрнста был рьяным римо-католиком, художником-любителем, нарисовал в 1896 году маленького Макса в образе Младенца Иисуса, как раз в те же 5 лет, в каком Иисус на картине его сына. Только вот «рьяный римо-католик» тогда, в 1890-е годы, включало в себя телесные наказания для ребёнка. Биографы деликатно пишут, что мать и отец Макса «воспитывали детей в страхе Божием, будучи последовательными дисциплиниаристами».
Вряд ли родители получали от этого удовольствие. Мучались, плакали тайком друг от друга, а детей били, били – надо!
1896 год. Макс Эрнст в виде Иисуса. Картина его отца Филиппа. 1926 год. Картина Макса Эрнста.
1896 год. Макс Эрнст в виде Иисуса. Картина его отца Филиппа. 1926 год. Картина Макса Эрнста.
Отец Ингмара Бергмана был рьяным протестантом, священником. В смысле ювеномахии это ничего не изменило, детей лупили точно так же, как у католиков. Бергман отмечал наследственность ювеномахии:
«Наказания были сами собой разумеющимися, их целесообразность никогда не подвергалась сомнению. Порой они бывали скорыми и незамысловатыми, вроде оплеух и шлепков по заднице, но иногда принимали весьма изощренные, отгоченные поколениями формы .
Прегрешения посерьезнее наказывались по всей строгости. Сперва выяснялось, в чем преступление. Потом преступник признавался в содеянном в низшей инстанции, то есть в присутствии гувернанток, матери или кого-нибудь из многочисленных безмолвных родственниц, в разное время живших в пасторском особняке .
За признанием немедленно следовал бойкот, с провинившимся никто не разговаривал, не отвечал на вопросы. Это должно было, как я понимаю, заставить виновного мечтать о наказании и прощении. После обеда и кофе стороны вызывались в кабинет к отцу. Там возобновлялись допросы и признания. После чего приносили прут для выбивания ковров, и преступник сам решал, сколько ударов он, по его мнению, заслужил. Определив меру наказания, доставали зеленую, туго набитую подушку, с виновного стягивали штаны, клали его животом вниз на подушку, кто-нибудь крепко держал его за шею, и приговор приводился в исполнение .
Не могу утверждать, что было очень больно, боль причиняли сам ритуал и унижение. Брату приходилось хуже. Не один раз мать, сидя у его кровати, клала примочки ему на спину, исполосованную до крови розгами.
Получив причитающиеся удары, следовало поцеловать отцу руку, затем произнести слова прощения, с души падал тяжкий камень греха, чувство освобождения и милосердия проникало в сердце. И хотя в тот день приходилось ложиться спать без ужина и вечернего чтения, облегчение было велико».
Прошло сто лет, и этот текст читается с ужасом. Не всеми и не всюду. В конце концов, все остались живы. Более того, тут ювеномахия облечена в какое-то подобие традиции, судебной процедуры, благословлена обществом, а значит, под контролем общества. Конечно, сказать, что ни один ребёнок не пострадал, не выйдет — как раз в причинении страдания и заключается смысл такой «педагогики». Но хотя бы живы! Между тем, множество детей гибнут от ювеномахии. Да, чаще родители просто «не рассчитывают» силу агрессии и слабость ребёнка, но какая разница?
Ещё за сто лет изменилось то, что ювеномахия лишилась религиозного прикрытия. Конечно, и сегодня предостаточно родителей, которые проповедуют наказание детей из религиозных соображений, цитируя Библию (Притчи 13:24; 22:15; 20:30). Но ведь большинство верующих, включая специалистов по истолкованию Библии, не подменяют Бога цитатами из Библии. Библия не говорит, что Бог накажет родителей, которые не бьют детей. Самое большее, одна из книг Библии говорит, что ребёнок вырастет умнее, если его бить. Однако, не страдающей ювеномахией человек лишь пожмёт плечами — ну, пусть вырастет глупым… Мы детей не за ум любим! Да и надо ещё проверить — точно ли Бергман великий кинорежиссёр, а Эрнст великий художник, потому что их в детстве лупили одного на лютеранский манер, другого на католический. Многих великих не лупили — и ничего!
В сегодняшнем мире абсолютное большинство людей, проявляющих агрессию против своих детей — от повышения голоса до убийства — в Бога не веруют. (Слава Богу!) В России протесты против ювенального правосудия и ювенальной полиции часто сопровождаются религиозной риторикой, но это всё имитация. «Всё» — то есть, и те, кто заимствует у свободного, демократического мира ювенальное правосудие, и те, кто этим возмущаются, одинаково далеки от свободы и ненавидят её. Вводящие видят в ювенальной полиции удобное средство расширить контроль и без того деспотического режима над подданными, протестующие хотят для своих детей быть единственным деспотическим режимом. О детях ни одна сторона не заботится.
Что лечит от ювенофобии? Надо учиться обращаться с пространством своим и чужим. Да, ребёнок внутри матери или внутри семьи — как комета, да не летящая на Землю, а вылетающая из Земли. Кошмар и ужас. Из меня лезет моё и становится против меня. Где теперь я заканчиваюсь?!
XI-XII века. Слоновая кость. Мастер из Центральной Франции. Музей Уолтерса, Балтимор, США.
XI-XII века. Слоновая кость. Мастер из Центральной Франции. Музей Уолтерса, Балтимор, США.
А где начинается ребёнок, там я и заканчиваюсь. Вот так всё просто: надо с первого же крика ребёнка организовывать ему его личное пространство, недоступное, запретное даже для папы с мамой. Это не всегда физическое пространство, но уж психологическое — извольте!
Можно и нужно класть новорожденного сразу же на грудь роженицы, но можно
и нужно как можно скорее дать новорожденному имя. Имя — это как табличка «Посторонним вход воспрещён». Хочешь войти — назови меня по имени! Пароль — отзыв.
Хороший критерий — готовность родителей согласиться с именем, которое ребёнок сам себе даёт. Вырастает и даёт. Точнее, когда даёт, тогда и вырастает. Да как он смеет!? Да он обязан! Загляните в школьный учебник, оно прямо так и называется именем собственным! Может быть, он сменит Андрей или Андрюша на Энди, не на Варфоломей, неважно, и это надо принять, а не смотреть как на баловство. А может и Варфоломеем стать, отцом Варфоломеем. Откуда-то же берутся разнообразные Берти.
Рост ребёнка есть и постоянное расширение его личного пространства. Появление своей кроватки, своих игрушек, своей комнаты или хотя бы своей части комнаты. «Свой» - то есть, запретный для других. Бог дал Адаму и Еве весь космос, Себе оставил одно яблоко, так вот ведь же дёрнуло их… «Запретный» на латыни «приватный». Заповедь о любви к ближнему есть заповедь о приватности ближнего. Хочешь войти – постучи. Да не молотком по голове, а словами. Хочешь поцеловать – целуй, но помни, что наступит день, когда ребёнок дёрнется. Хочешь сфотографировать – пожалуйста, но помни, что наступит день, когда собственного ребёнка надо будет спросить, можно ли.
Что уж говорить о выкладывании фотографий и видеосъёмок собственных детей в интернет на всеобщее обозрение или хотя бы на обозрение родных и друзей. Мы вдумываемся в бредовость словосочетания «собственный ребёнок»? Это вот печень у меня собственная, компьютер у меня собственный – пожалуйста, я могу их не спрашивать, можно ли их выставлять на всеобщее обозрение. А ребёнок – ничуть не собственность. Так что выражение «собственный ребёнок» в лучшем случае – замыленная метафора, в худшем – агрессия.
Можно ли переборщить в благородном деле охраны собственного ребёнка от себя? Ох, наверное, можно, но пока человечество ещё близко не приблизилось к черте, когда нужно задавать такие вопросы. Пока каждый день в мире какой-то родитель – отец, мать или оба – убивают своего ребёнка, и «день» это сказано из осторожности, вообще-то, наверно, час. И уж точно каждую минуту несколько миллионов детей подвергаются агрессии – словом и делом, окриком и шлепком, а то и конфискацией имущества, какое уж там у ребёнка имущество ни есть. А ведь если этого не будет – легче станет не только детям (эти-то как раз могут и пережить безо всяких травм, психика имеет свой запас прочности, хоть и не бесконечный). Нам станет легче! Родителям! Основный смысл родительства не в обретении детей, а в обретении себя, своего мира и мира своей души – но этот смысл и эти миры вырастают лишь там, где дают ребёнку расти в его собственном мире.