Нация, национальное, национализм, патриотизм

«Национальное» давно стало словом, предупреждающим о резком понижении интеллектуального и эмоционального уровня. Бах — не «национальная культура». Евровидение — да, «национальное». Толстой — не «национальная культура». «Пятьдесят оттенков серого» — «национальное». «Национальное» — желание, чтобы «Пятьдесят оттенков серого» были в магазине на твоём родном языке. Конечно, ради бульварной литературы и эстрадных песенок, пусть даже на чрезвычайно важные темы, не будешь учить иностранный язык. Ради Толстого или Портноу — будешь.

Попытки выдать национальное за «фундамент», без которого невозможно «планетарное», вселенское, — вольное или, чаще, невольное непонимание того, что духовная жизнь — это жизнь духа. Как в математика не бывает национальных чисел, как в музыке не бывает национальных звуков, так в духовной жизни нет национальных культур. То, что называется «общечеловеческие ценности» — это и есть единственные реальные ценности, а всё «национальное» — паразитизм на них. Мечтать о «национальной культуре» — всё равно, что приветствовать Христа не пальмовыми листьями, а пальмовым маслом.

Бороться с национальным тем более необходимо, что пошлость, обывательщина, мещанство повсеместны. Интернационалу серости, которая осеривает все языки, должна противостоять и республика учёных, и конфедерация художников, и царство веры.

Не завидуйте большим нациям

Страх за свою национальность, за свою семью, за свою родину есть в глубине страх быть одному. Быть или не быть — не вопрос. Но как быть одному?! Один обречён. Нехорошо человеку быть одному, — Бог так сказал, потому что даже Богу нехорошо одному. Так у Бога соперников нет, а у человека... Я один, других много. Я обречён. Я исчезну.

Национализм как раз пытается унять этот страх — мол, я не один, я член нации, которой признана во всём мире, могучая, породившая Толстого с Чеховым... Но унять не получится, поэтому поскреби националиста — найдёшь маленького испуганного человечка, дискомфорт, плавно переходящий в отчаяние, а затем и в агрессию. Потому и ищут спасения в нации, что боятся, и не находят, потому что где Толстой с Чеховым, а где я! Они-то как раз не боялись бояться, так они титаны, а мне страшно.

На этом страхе Бог ловит Авраама, обещая ему, что Авраама станет много-много, как вирусов. Много-много сыновей (дочери не в счёт, я же мущина!). Главное — чтобы сыновья были точь в точь как я. А кто не как я — убью, зачем он такой нужен! Я выучу его украинскому (ивриту, русскому, суахили), а он в Америку уедет и на английский перейдёт — ну уж нет, иди сюда, ружо моё любимое!

Украинцу страшно, что после двухвековой русификации мало кто говорит на хорошем украинском, что мало книг на украинском? А сирийцам не страшно? Их, между прочим, в разы меньше. А как страшно курдам, которых в 10 раз меньше, чем украинцам, и при этом единой культуры вообще нет, государства нет, ничего нет.

Но страшнее всего русскому в Москве. Когда вокруг мельтешат путины, когда даже лучшие из змей всё-таки змеи. Да лучше бы русский язык вообще исчез, чем его существование в виде речей про русский мир, бессмертный полк и кремлёвский сколк.

Вспоминается анекдот о застолье: Блюхер, Маяковский, Хлебников. Блюхер гордо показывает на свой орден Красного знамени: «Нумер два! Таких, как я, всего двое!» Маяковский: «Подумаешь — я вот всего один, уникум!» Хлебников грустно: «А меня ни одного нет».

Самая большая нация меньше самого маленького человека.

Ну, страшно — и что? Да ничего. Что сделал Бог? Сотворил мир. Страшно — сотвори мир. Не вводи цензуру, не злобься на кошмарную (действительно кошмарную) жизнь, а сотвори — усилием ума и сердца — мир, в котором ты один во всех отношениях. Мир, в котором все других полов и гендеров, других возрастов, других культур, говорят на других языках, никто на тебя не похож, и детей у тебя нет, и ты умрёшь, и всё, что ты любишь, от салата Оливье до Элиана и Монтеня, исчезнет, и никто не заметит. Да, ужас, ужас, ужас!!! Так тем интереснее жить!

Конечно, борьба за национальное в течение последних двух столетий часто бывала мотором прогресса (хотя всё-таки борьба за социальное была мотором помощнее и остаётся им по сей день). Однако, надо сознавать условность национального, его ограничения и опасности, заключённые в национальном. Оно лишь в очень узкой части спектра позитивно, вообще же ведёт в тупик. В этом тупике и те религиозные люди, которые боятся, что их мало, а потому ищут поддержку — не у Бога, у людей. В этом тупике Джек Воробей из одного фильма о пиратах, начинающегося с адской сцены: корабль, на котором все — один и тот же Джек Воробей.

Национальному, естественно, противостоит космополитизм, который благодаря глобализации из какого-то особенно политического идеала превратился просто в повседневную реальность. Но и сегодня можно услышать гневные слова в адрес космополитов, что космополитизм есть всего лишь пирожное, которым закусывают большие нации, когда не едят малые нации. Ревнитель украинской национальной культуры скажет русскому космополиту: «Легко и хорошо Вам это говорить, находясь в культуре — русской — которой ничто не угрожает, в языке, существование которого никто не ставит под сомнение, в культуре, которую знает весь мир. Комфортно. У меня, украинца, такого комфорта нет».

Что ж, легко бороться с национальным, когда с национальным у тебя всё в порядке, а бороться надо и тогда, когда твоё национальное гибнет. Кроме того, нет ничего более враждебного культуре чем комфорт. Шевченко не в комфорте жил. Наконец, русской культуре ничего не угрожает не потому, что она большая, а потому что нету ея. Нетути!!! Вообще!!! Прилепин или Быков — что, русская культура?! Когда Волошин (кстати, в Крыму) писал, что с Россией кончено — это ведь про культуру. Есть русская желтая пресса, есть кое-где обрывки европейской культурности, но «русская культура» давно фикция, чучело. Так что не надо завидовать русским, а надо возноситься над национальным, какое бы оно ни было. Подумаешь, Толстого знают во всем мире- Толстой же не «русская культура», а просто Толстой. И само желание, чтобы украинскую культуру «знали во всем мире» — оно не очень культурное. Культура дело интимное...

Я же не призываю забыть украинский — напротив, я его сам учу потихоньку! Но какая разница, на каком языке изъясняются украинские коррупционеры? Наверное, на украинском. И что — это культура? Думайте о вечном, пишите о всеобщем, сочиняйте то, что интересно всюду, от Гондураса до Австралии, пойте на украинском о том, что интересно каждому человеку на планете — и будет в качестве побочного отхода национальное, скучное и бесполезное. Но — будет, если оно кому-то очень нужно.

Да, я пацифист. Я считаю, что лучше сдаться врагу, чем убивать врагов. И я считаю, что лучше я буду писать на английском, немецком, иврите, украинском, чем буду переживать за русскую культуру.

Не завидуйте большим нациям, завидуйте себе — каждый человек не остров, но огромная нация. Спасение, которое обещал Бог Аврааму, это ведь не миллиарды Авраамов, похожих друг на друга как меховые шапки хасидов или православные пузени, а бесконечное разнообразие людей.

Национальная культура как враг личности, творчества и искусства

Мультикультурализм лучше расизма, но сам по себе он вздор. Человек не рождён для культуры, человек рождён для творчества. Культура — коллективное и принудительное. Творчество — личное и свободное.

Культура — национальная культура — стоит на незнании, она противопоставляет себя другим культурам не потому, что знает их и отвергает, а потому что изначально не подозревала о существовании этих других культур. Культура есть культура деревни, племени, которое считает себя единственным человечеством, а время от времени возникающих на горизонте других людей — выродками и нелюдьми. Такова отправная точка культуры, и сегодня, когда всякая культура знает, что она не единственная, это знание не отменяет врождённой ксенофобности любой национальной культуры, врождённой эксклюзивности.

Более того, национальная культура враждебна всякому личному началу внутри себя. Она созидает целое за счёт нивелировки личного. Поэтому она так органично соединена с патриархальным обществом, которое подавляет женщин и отравляет мужчин. Личное возникает внутри национального, но личное чуждо национальному по сути, потому что личность нацелена на бесконечность и свободу, а национальное на конечное и сплочение. Сплочение же может быть средством борьбы за свободу, но не может быть самой свободой. В свободном мире сплочение как коллективный акт уступает место солидарности как актам личным.

Будущее не за мультикультурализмом, будущее за творящей и свободной личностью, для которой культура в лучшем случае — второе имя цивилизованности, образованности, персонализма, в худшем — любопытный феномен прошлого, который нужно изучать, но который нельзя поощрять в его притязаниях определять, что может человек, а чего не смеет делать. Не личность для культуры, а культура для личности — и, особенно, культуры национальные. Для творчества всевозможные национальные культуры — лишь подручный материал, и черпать из культуры «своей» или «не своей» — дело творца.

Национальные культуры должны быть счастливы, когда из них берёт что-то художник, писатель, композитор. Творец может обойтись без них, и национальное никогда не будет у полноценного творца чем-то большим, нежели деталь инкрустации. А вот национальное, если к нему не будут прикасаться творцы, останется шубой в шкафу латиноамериканской страны. Бабушка привезла из Европы, выкинуть пока жаль, а приспособить не к чему, даже кисточки из неё выйдут плохие.

В современном мире много несовременного. Человечество вынуждено бороться даже с рабством, защищая свободу. Существует национализм, существует империализм, в борьбе с которыми нужно защищать нации и национальное. Но защищать не означает создавать идола. Национальное нельзя уничтожать, но и национальному нельзя разрешать уничтожать личность, а это бывает сплошь и рядом. Защищая свою страну от зла, нельзя давать своей стране пожирать себя, надо сохранять себя как личность, которая в любой стране будет полноценной, тогда как страна — любая — без этой личности будет ущербна. Для того и нужно преодоление всяких государственных, племенных, национальных границ, чтобы человечество из сплочения наций стало солидарностью людей.

Коллективное и личное

Я понимаю, что национальное сейчас кое-где одно из средств борьбы личности за личную свободу. Так и при советской власти бывало. Но национальное тут случайно, а личное — существенно. Вот крещение князя Владимира. Вокруг него уже при Брежневе стали раскручивать истерическую пропагандистскую кампанию, достигшую апогея в 1988 году. Сколько было сказано и написано благоглупостей. Говорившие утешали себя тем, что под прикрытием благоглупостей о крещении князя Владимира они потихонечку протаскивали евангельскую проповедь. Ну очень потихонечку, как показала история. Их никто не услыхал, и к христианству Россия ни на йоту не приблизилась, даже отдалилась, и вторжение в Украину 2014 года было заложено в той шумихе 1988 года. Ведь услыхали, что крещение такая хорошая штука, что ради него можно государственной силой сгонять людей в Днепр. Так что Путин ставит в Москве памятник князю Владимиру — ну, гнусь. Но ведь и памятник князю Владимиру в Киеве — тоже гнусь, и не потому, что был он воздвигнут по инициативе всё той же оккупационной власти и по тем же мотивам, а потому что вообще — если по Евангелию — не нужно ставить памятников святым. Ни папам римским, ни патриархам, никому. Лучше на эти деньги покормить голодных. Да и князь Владимир так же бы рассудил, он любил кормить голодных. Правда, он не умел так наладить, чтобы голодных не было никогда, но он же не социалист какой треклятый.

Кстати, митрополит Киевский Филарет был против памятника Владимиру именно потому, что считал такой памятник идолом.

Не нужно играть с царством кесаря в перетягивание каната — у кого культура национальнее, кто истинный хозяин ложных ценностей. Защищайте свободу личности, а остальное всё приложится вам. А если вы будете защищать остальное всё, жертвуя свободой личности, то вам не приложится, а наложится по самое не могу.

Не надо думать, что оно всегда было. Жанна д'Арк защищала не нацию, а короля, не была патриоткой Франции ничуть, а была патриоткой Святого Духа. Древние греки не были патриотами, они защищали свободу, а не отечество. То есть, конечно, между нами, древние греки были те же империалисты — ведь они сперва колонизировали всё Средиземноморье, а потом во главе с Александром Македонским ещё и завоевали. И вот все борцы за национальную свободу такие... Если нас завоюют персы, это рабство, если мы завоюем персов это свобода.

Однако, дело не в национальном. Национальное — лишь одна из форм коллективного, наряду с родовым, государственным, профессиональным и т.п.

Национальное не вносит разнообразия в однородный серый бескультурный мир. Национальное нивелирует разнообразие. На месте сотни разных творцов оно создает фольклорный ансамбль, где все движутся одинаково, и радуется — одинаково, но не как в соседней деревни, а на наш манер! Национальное есть результат разделения, воплощение склоки — моё хорошее, соседское плохое, чужое. Да не может быть творческое чужим! Где творчество, там и близость, а где не творческое, там гадость, так что враги человеку домашние его, если они только национальную музыку крутят, а Моцарт человеку друг и ближний, какой бы национальности человек ни принадлежал.

Не греческая культура породила Сократа — греческая культура убила Сократа, русская — анафематствовала Толстого. Нация претендует быть родителем творческого порыва? С таким же успехом овраг может претендовать быть отцом ветра, который кружится в овраге в поисках выхода. Чтобы там ни говорил венский еврей Фрейд про символику ям, не оркестровая яма и не оркестр вынашивают музыку.

Так что не нужно умиляться, когда под давлением обстоятельств разные национальные фольклоры вдруг садятся рядком и дуют в одну дуду. Сами сломали, теперь сами чинят. Чинят-чинят да не починяют, потому что искусство — это не советский фольклорный ансамбль, который с одинаковой пластмассовой улыбкой отчебучивает хоть танец гаучо, хоть чеченский зикр, хоть лезгинку, показывая, как всё расцветает под сенью Брежнева в цвету. Искусство это извержение вулкана, а национальное греется при этом извержении, и когда извержение заканчивается — селится на склонах вулкана, там плодородная и теплая земля.

Национальная культура — такой же оксюморон как императорское человеколюбивое общество или советская власть. Культура исходит из личности и принимается личностями. Национальные культуры, строго говоря, возникают лишь в Новое время, и творческие люди вынуждены прикладывать массу усилий, чтобы преодолеть ограничения, накладываемые национальным. Не греки породили Сократа, не русские породили Толстого. Их породил дух свободы и творчества. Греки убили Сократа, русские анафематствовали Толстого. То, что более греки и русские ничего великого не породили, кроме национального долга и репрессий, очень символично. Национальное хлещет личное, пока то не упадёт. Своего у национального ничего нет.

Коллектив, национальность так же паразитируют на личном как деспотизм. Сталин посадил Королёва, и теперь сталинисты радуются — если бы не Сталин, не было бы полётов в космос! Национальное и есть тюрьма, в которую сажают творческого человека, чтобы потом ликующе показывать — о, что он благодаря нам сделал. Он вопреки сделал, он сделал малую часть того, что мог бы, а виновато национальное!

Кстати, так же поступают разные менеджеры, брокеры и рейдеры с производителем. Те ещё паразиты на шее изобретателей и трудяг. Когда прибыль есть, они кричат: «Это мы всё организовали, потому что умеем творчески обращаться с собственностью и рынком!» Когда они разоряются, то кричат: «Эй, дайте нам денег, а то без нас всё погибнет!»

Главный враг национального — личность и, соответственно, религия, в которой Бог обращается к личности. Такова религия Авраама, Исаака и Иакова. Израиль — не этнос, он «народ Божий» в таком же переносном смысле, в котором каждый верующий — «овца Божия». Где Бог — там конец генетике и нации, и наоборот. Кахал, церковь, умма — не нации. «Генс христиана» — это победа над генетикой. Род христиан, народ христиан — это сообщество званых на пир космополитизма, вселенскости и планетарности, где только и разворачивается по-настоящему пестрота, разнообразие и многообразие.