Только судом!

Митинги в защиту 31-й статьи русской конституции, в 2010 году ставшие едва ли не единственным видом сопротивления, — естественный вывод из классического лозунга: «Соблюдайте свои собственные законы». Требовать от власти, чтобы она соблюдала свои собственные законы, — всё равно, что требовать от собаки, чтобы она убирала за собой на улице. Власть по природе своей противится закону — любому закону — как ограничению своей сути. Закон для власти что дышло для лошади. Власть не дура — коли уж идея закона появляется, она её присваивает и изображает себя высшим законодателем и судиёй. Тем не менее, и в самой цивилизованной власти под внешним лоском легко различить мурло и кулак, которые знают одно право — право силы, один закон — закон тайги или, если ближе к экватору, джунглей.

«Разделение властей» — исторически верное словосочетание, а по сути абсурдное. Законодательная и судебные власти вовсе не «власть» в точном смысле слова, как кучер или кнут не лошадь.

Сила диссидентского движения и его опасность для власти были вовсе не в призыве соблюдать её собственные законы. К этому и генсеки призывали, и на каждом пленуме верховного суда говорили о необходимости соблюдать законы, и в курилках цековских об этом мечтали. Сила диссидентов была в том, что они ходили в суд — не только для того, чтобы поддержать диссидентов, которые в суд не ходили, а оказались там волею власти. Диссидентом считался каждый человек, который смел через суд добиваться у русской (русские ведь назначили себя наследниками СССР в части атомного оружия и собственности? Что ж, теперь вместо «советская» всюду следует писать «русская») власти того, что положено по закону.

Суд был нелепостью, рудиментом дореволюционной жизни, заведенным ради камуфляжа. Именно «заведенным» — ведь в первые годы новая власть спокойно обходилась без судов, называя их буржуазными пережитками. Завести завели, но относились (и относятся) к тем, что кто это заведение принимает всерьёз, нехорошо. Достаточно вспомнить инженера Талмудовского с его «Судом! Только судом!» Более или менее снисходительно относились к использованию суда для разборки с соседями и родственниками. Эт-та ничё, эт-та мона — холопы к барину приползли, прося рассудить. Но подавать в суд на государство, ежели оно уволило, или расстреляло, или ограбило, — это что за бред?

Так оно с великого князя Гороха («с сильным не судись») и даже до сего дня. Диапазон чуть-чуть расширился, но ненамного. Суд — дубинка в руках государства, не влезай — убьёт! Это теперь уже и буквально так — мораторий на смертную казнь обернулся тем, что главными палачами стали судьи, отправляющую в тюрьму на верную и, часто, скорую смерть.

Там, где нет права на правосудие, остаётся право на писк. Вот это право и гарантируется 31 статьёй. Советская власть потому, может, и сломалась, что лишила русский народ этого древнего права пищать, когда ломают пальцы, вырывают язык и отрезают всё, что движется. Сегодняшняя власть явно хотела бы к этому вернуться, а всё же побаивается — ведь народ готов отдать всё, кроме свободы — нет, не свободы слова, а свободы ворчания. Свобода слова отличается от свободы ворчания тем, что осуществляется через суды — через постоянные утомительные судебные процессы в защиту свободы слова. Они в Америке утомительные, в России суды только ограничивают свободу слова, не наоборот, за этим следят строго.

Тридцать первые митинги формально похожи на знаменитый выход на площадь из-за вторжения в Чехословакию, а по сути — прямая противоположность. Там защищали других, тут — себя. Там сказали власти, что она не на всё имеет право, тут не отрицают, что власть может всё (а националисты и коммунисты только и мечтают перехватить такую власть на себя и сделать ещё всесильнее) — только просят права на бузу. Целое десятилетие одни бранят «лихим», другие с ностальгией вспоминают, потому было право на бузу — не на свободу слова, с этим и при Ельцине было неважно, а вот именно на бузу. И как все этим гордились!

Все разговоры о том, что из защиты права на митинги вырастет демократическая атмосфера, напоминают ханжеские рассуждения о том, что, если много читать Евангелие, человек становится лучше. Да нет — человек, который много читает Евангелие и при этом не исполняет заповеди, становится лучшим демагогом, чем был, не более того. Защита права на митинги без защиты права на суд, без сознания права и даже обязанности поддерживать справедливость через суд, привела к большевистскому перевороту, может запросто привести к нацистскому перевороту.

Конечно, кажется невероятным, чтобы в России появился суд — настоящий суд, настоящие судьи. Ничто, даже религию, власть не уничтожила так тщательно, как правосудие. В казённой религии какая-то религиозная жизнь, несмотря ни на что, всё-таки есть, но в этих судах жизни нет. До революции тоже было не идеально, мягко говоря («В судах черна неправдой чёрной» — 1854 год), так ведь это воспринималось как ненормальность, судебную реформу провели нехилую, а теперь как ненормальность восприняли бы, скажем, оправдание Ходорковского. Даже быть чекистом в России не стыдно, а судьёй — стыдно, потому что чекист есть людоед откровенный, а судья — тайный.

Надежд на появление суда нет, а шансы — есть. Для этого нужно перестать беспокоиться о России и начать беспокоиться о себе. Книгопечатание Гутенберг изобрёл, когда уже был отчаянный запрос на недорогие книги, были люди, готовые за них платить. Телевидение изобрели, когда уже несколько веков был спрос на зрелища — а до этого обходились разглядыванием грязи промеж своих пальцев. Суды появляются как ответ на спрос, на потребность в правосудии. Так было и в Англии, и в Египте, и всюду, где суды есть, они не властью спущены, а из сердца родились, и роды эти были нелёгкими — не потому, что власть мешала, а потому что эгоизм мешает. Если вместо сердца желудок с зубами, тогда, конечно, «басманное правосудие»…

Только начиналось-то басманное правосудие, когда в начале девяностых решили, что создание судов может подождать. Что такое частная собственность в отсутствие суда — спросите у Ходорковского. А ведь надеялись, что кривая вывезет… Путина она вывезла, что греха таить…

Драма в том, что пока не только на государственном уровне, но на уровне повседневном, ежеминутном, мы руководствуемся страхом суда, боязнью закона, предпочитаем произвол и «жизнь по понятиям». Но не может быть правосудия там, где все живут произволом и считают это единственно возможной нормой. Даже у революционеров были суды — суды чести.

Теневая, нарушающая законы экономика — плохая экономика. Теневая, отрицающая законы политика — плохая политика. И только правосудие хорошо даже, если оно в тени — в тени частной жизни, под защитой личной ответственности, обязательности и готовности любой конфликт решать не горлом и силой, а обращением в суд друзей, родителей, да хотя бы и детей — лишь бы центр тяжести оказался вовне. Давайте исполнять заповедь и не судить, а просить, чтобы нас было, кому рассудить.

А митинги кончились пшиком: когда началось вторжение России в Украину, организаторы так обрадовались завоеванию Крыма, что последовали мудрости Козьмы Пруткова: «Пред видом исправной амуниции как презренны все конституции».