2084

...Иван Денисович вышел из подъезда невесёлый. Сегодня была его очередь следить за надзирателем, контролировавшим консъержа соседнего дома. Откосить было никак невозможно, это был даже не столько источник заработка (давали всего две буханки эрзац-хлеба), сколько подтверждение его принадлежности к функционерам. Не к аппаратчикам, конечно, и уж подавно не к номенклатуре, но всё-таки какой-никакой, а силовик, не быдло.

Иван Денисович не очень задумывался над тем, кто такое это ненавистное ему «быдло», а если бы его прямо спросили об этом, махнул бы рукой куда-то за горизонт. Если не считать совсем новорожденных, все его знакомые были силовиками, вплоть до глубоких стариков. И опять же дело не в том, что на пенсию не проживёшь — дожить до 45 мало кто рассчитывал, а надеяться на очередное снижение пенсионного возраста до сколько-нибудь реально тоже не приходилось — а дело было в том, что если бы нашёлся кто-то не из силовиков, то куда бы, собственно, такой человек пошёл? С кем бы выпивал, с кем бы ездил в метро, где все вагоны уже давно были поделены между разными ведомствами, и не силовик был обречён просто стоять на платформе, ожидая поезда из какого-нибудь столетнего прошлого, когда ещё были, рассказывала ему бабушка, отдельные люди, не состоявшие на службе в министерстве обороны, министерстве чрезвычайных ситуаций, гражданской гвардии, гражданской негвардии, негражданской гвардии и пр.

В конце концов, главным в дежурстве было ещё третье соображение — оно давало большую скидку по квартплате. Сбыть с рук свои квартиры Иван Денисович никак не мог. Даже если бы закон не запрещал этого прямо, кто бы их купил? Кому нужны эти сорок пять квартир, от крошечных советских до просторных путинских, когда у всех своих куда больше. Иногда за бутылкой чистой воды (иногда её давали как премию за хорошее подметание улиц перед праздниками) рассказывали байки о том, что видели какого-то бангладешца, который приценивался к московском жилью, но все понимали, что это из разряда мечтаний. Какой такой бангладешец просочился бы через границу, которую по очереди охраняли все силовики страны! И что бы он делал с этими квартирами? Увез бы в свою Бангладешию? То-то...

Иван Денисович люто ненавидел всех своих дядей и тёток разнообразных степеней родства, от которых ему достались все эти когда-то столь ценившиеся квадратные метры, ныне бессмысленные и беспощадные, съедавшие всё внимание и силы. Полиция строго следила, чтобы лестничные клетки перед квартирами были чистые. Конечно, никого не волновало, что в самих квартирах уже давно были груды пыли под потолок — а как иначе, если в стране 10 миллионов населения на 300 миллионов квартир, выстроенных в блаженные нефтяные годы. Но обходить эти лестничные клетки, разбросанные по десяти районам, было — при отсутствии другого транспорта, кроме метро — адской работой, а надежда на то, что удастся обменяться так, чтобы хотя бы пяток квартир был около одной станции метро, была слабой.

Иллюзорной, как и все прочие надежды Ивана Денисовича... Хорошо ещё, никакого особняка ему не оставили предки — а ведь среди них был один генерал — а то бы и ему пришлось мотаться регулярно за город, в безнадёжно отравленную безжизненную прерию, а так он лишь мотался из конца в конец великого мегаполиса, вместе с другими миллиона последних обитателей великой России, и это мотание создавало у них самих иллюзию, что город жив, что тут работают, что-то зарабатывают, хотя все прекрасно знали — не смея самим себе в этом признаться, тем более, поговорить об этом с соседом — что живы только гумпомом, который власть пропускает, куда ж деться, хотя уж как было бы сладко плюнуть в харю этим добреньким богатеньким соседям — украинцам, грузинам, таджикам, монголам, чтоб им подавиться этим гумпомом...