Миф о Куликовской битве, 1521 год: победа над внутренним врагом
«Задонщина» — первый памятник собственно русской литературы — отражал мировосприятие русских непосредственно после Куликовской битвы. В этом тексте Киев ещё занимает место центра, пусть и символического, «Руская земля» противопоставляется «Залеской земле» — совокупности княжеств Волго-Окского междуречья. Сам текст подражает «Слову о Полку Игореве». Подражание неудачно и малохудожественно, а главное — там, где в «Слове» трагизм, в «Задонщине» триумфализм.
В середине следующего за Куликовской битвой столетия создаётся летописная повесть о ней (где, кстати, появляется для обозначения русских воинов термин «русин», симметричное суффиксом «татарину» — «русин за тотарином гоняшеся»). В Повести одним из главных героев неожиданно оказывается рязанский князь Олег, «лукавый сын», «поборник бесерменский», у которого и боярин — «антихристов предтеча».
Характеристика Олега Рязанского как «изменника», «новаго Иуды предателя», который «на своего владыку бесится», абсолютно антиисторична, потому что в XIV веке рязанские князья были абсолютно независимыми от Москвы политическими деятелями. Чистым вымыслом является утверждение, что Олег, боясь возмездия, бежал, а Дмитрий Донской «на рязаньском княжении посади своя намесники».
За этой фантастикой — реалии XV века. Московские князья не завоёвывали Рязанское княжество, а постепенно его подминали под себя. При этом обеспечить защиту от нападений татар Москва была в силах не всегда (а именно ради этого рязанцы искали с нею союза). Поэтому в 1430 году внук Олега Фёдор заключает договор с Витовтом, обязуясь ему «служить верно». Но вскоре Фёдор возвращается к Москве, делает московского князя опекуном своего несовершннолетнего сына, и после смерти Фёдора в 1456 году Иван III правит Рязанским княжением через своих наместников, выдаёт свою сестру Анну за внука Фёдора Василия Ивановича. Видимо, именно эти наместники дали повод автору летописной повести о Куликовской битве придумать наместников и в 1380 году.
Тем не менее, капитально историю переписали уже после формальной ликвидации независимости Рязанского княжества, в 1521 году. Официальная версия гласила, что рязанский князь Иван Иванович совершил измену, вступив в переговоры с ханом Крыма. Верить этому не следует: подобные обвинения были стандартным оправданием для расправы с очередной жертвой имперской экспансии, и не только в России, их абсурдность очевидна не всегда (как в случае с обвинением новгородцев в намерении принять католичество). Князь Иван был вызван в Москву — и поехал, что уже заставляет впомнить о принципе презумпции невиновности. Он был посажен в тюрьму, но смог бежать в Речь Посполиту и умер тут в 1534 году.
Именно расправа с князем Иваном Рязанским и вдохновила автора «Повести о Мамаевом побоище» изобразить князя Олега Рязанского не просто «изменником» и пособником Мамая, но его вдохновителем. Он сочинил два изменнических послания Олега — к Мамаю и к Ольгерду (в реальности в 1380 году правил сын Ольгерда Ягайло, но к 1521 году это было уже забыто). Олег «Побоища» признаётся:
«Издавна еси мыслил на великого князя Дмитриа Ивановичя Московскаго, чтобы его згонити с Москвы а самому владети Москвою».
«Сказание о Мамаевом побоище», а не «Задонщина», стало главным источником представлений о Куликовской битве в России, причём «даже до сего дня». Конечно, антирязанские инвективы потеряли свою актуальность (хотя образ внутреннего врага они поддерживали). Зато два придуманных автором эпизода были раздуты до невероятия: благословение Дмитрия Донского Сергием Радонежским и подвиг Пересвета.
Исходной точкой для этих фантазий послужило упоминание в «Задонщине» брянского боярина и одновременно монаха Пересвета и его брата Осляби. Пересвет — глубокий старик, но «поскакивает на своем борзом коне», из чего автор «Задонщины» выводит, что во время битвы «и стар помолодиться». Брянское княжество — бывшее Черниговское, как, впрочем, и Рязанское. К Московскому княжеству Пересвет и Ослябя отношения не имеют, они на Куликово поле приходят с брянским князем.
Пересвет в «Задонщине» даёт автору повод обыграть слова «Слова о Полку Игореве»: «А чи диво ся, братце, стару помолодити?» Сражение омолаживает. Никакого сражения с Челубеем, Пересвет вступает в бой, когда положение русских воинов отчаянное. Ослябя пророчествует, что Пересвет погибнет — его голова слетит на траву-ковыль, а родной сын Осляби Ияков будет на ковыле-траве «лежати … за веру крестьяньскую». Видимо, именно эти слова привели к тому, что автор «Сказания о Мамаевом побоище» соединил Пересвета с Сергием Радонежским.
В летописной повести 1460-х годов было присочинено послание от Сергия князю Дмитрию с благословением, для современного русского с неожиданной одесской интонацией: «Чтобы еси, господине, таки пошел, а поможет ти бог и святаа богородица». Пересвет и Ослябя в повести не фигурировали, хронист не был знаком с «Задонщиной»).
Историки объясняют, что именно этого благословения не было, но всё бесполезно. Средневековые фантазии обретают плоть — появляется и посох Пересвета в Рязанском кремле, и могилы Пересвет и Осляби в Андроньевском монастыре. Всё — фикции! Прямо удивительное чутье на несуществующее у российского милитаризма — при том, что Православная Церковь в Средние века давала массу реальных примеров освящения войны (как и все другие христианские конфессии, и другие религии).
В «Побоище» Дмитрий Донской просит у Сергия «двух воинов от твоего полка». При этом ранее в тексте упоминается «Яков Ослябятов» как совершенно независимый от Осляби «крепкий юнош», а в эпизоде единоборства Пересвет называет «Иакова» своим чадом. Перепутано и сбито всё, что возможно. У Осляби и Пересвета появляются «нормальные» имена из святцев, но в «Задонщине» их нет, так что совпадение имени Андрея Осляби, реального боярина митр. Киприана, живого в 1390-1393 годах, с Ослябей «Сказания», скорее всего, всего лишь совпадение.