Что меня смущает в протестном движении, каким оно стало к осени 2019 года. Я был бы рад нарисовать схему, но рисовать я не умею совсем, вообще.
Отправная точка была бы такая: я сознаю свои политические идеи либо не сознаю.
Даже идея иметь в своём районе депутата, который бы не зависел от власти и был бы на стороне жителей против мошенников и воров — это политическая идея. Столетняя диктатура аппаратчиков сделала «политику» ругательным словом. Люди боятся сказать, что у них есть политические убеждения. Люди делают вид, что презирают политику как грязное дело. Тем не менее, политические идеи есть у каждого, в том числе, у абсентеиста, у эскаписта, у того, кто заявляет, что не будет участвовать ни в чём политическом. Отказ от участия тут — тоже участие. Конформизм — делегирование власти своих политических полномочий — тоже участие.
Если человек не сознаёт своих политических взглядов или делегирует другому говорить от своего имени, он на стороне несвободы, деспотизма и — как это? — ах да, кровавой гебни. Очень жаль, но это так. Он влился в Диктатора.
Если человек сознаёт свою политическую позицию, и это позиция Диктатора, он тоже влился в Диктатора.
В августе 2019 года политическая идея оказалась очень простой: нельзя бить невинных людей, если они похожи на меня.
Это не высказывалось в таком виде, но идея именно такова. «Невинные» тут — случайные прохожие, «наши дети» (участник протеста инфантилизируется, растворяется в себе). Причём «похожи на меня» — непременное условие. Если бьют или даже убивают невинных жителей чеченского аула или геев — нет возражений. Но тут человек, похожий на меня, — его нельзя.
Довольно примитивная и узколобая идея, но всё-таки идея. Это ещё не предел — возможна и совсем ссохшаяся политическая идея: «Меня бить нельзя». Не другого, а меня и только меня, а остальные меня не волнуют. Это очень распространённое политическое мировоззрение.
Человек, возмущающийся тем, что полицейские избивают невиновных людей, во-первых, солидаризуется с властью, предоставляя ей право определять виновность, во-вторых, попадает в порочный круг, потому что внезапно для некоторых людей делает исключение.
Свидетелей Иеговы власть может бить и пытать, они виновны, а моего сына студента не могут, он всего лишь вышел погулять. Но, во-первых, сын вышел погулять в строго определённое место и в строго определённый час, не надо лукавить, а вот Свидетель Иеговы как раз просто выходил помолиться или предложить литературу прохожим, на что имеет полнейшее право. Но московские интеллектуалы всегда глубоко возмущались «навязчивостью» Свидетелей, а вот своё упорство в прогулках считают героизмом.
Призыв к власти соблюдать её же законы и у демдвижения 1970-х годов был не слишком разумной (и совершенно не эффективной) демагогией, а уж в наши дни это демагогия вдвойне. Потому что люди, которые возмущаются тем, как власть использует законы — казуистически, изуверски, например, арестовывая людей сразу у выхода из тюрьмы для следующей отсидки — эти возмущающиеся люди сами в своей практической деятельности не гнушаются так же манипулировать законами и правилами.
При этом в политическом пространстве, искажённом страхом и конформизмом, начинают возникать такие же суеверия, как и в религиозном, когда оно искажено разными привходящими мотивами. Например, митинг характеризуется не тем, проходили люди через рамки или нет, были на нём значительные лозунги или нет, а тем, какая «ощущалась в воздухе энергетика», как «светились лица» и так далее, вплоть до воспроизведения из «Двенадцати стульев: «Очень, оч-чень приятно видеть таких молодых людей, как вы, которые, держась за руки, идут к достижению вечных идеалов. Очень, оч-чень приятно».
«Нельзя бить людей, похожих на меня». У носителя этой идеи есть 4 варианта. Во-первых, пропагандировать эту идею, обращаясь как к бьющим, так и к законченным эгоистам (см. выше). Во-вторых, выйти на демонстрацию в защиту этой идеи. В-третьих, выйти на демонстрацию в защиту другой идеи, но подразумевая именно эту. В-четвёртых, молчать и таи мечты заветные свои.
Варианты 2 и 3 (выход на демонстрацию) подразумевают два следующих варианта. Я вышел с требованием не бить невинных людей, похожих на меня, а требование не удовлетворяют. Я могу обратиться в суд, могу не обращаться, а продолжить выходить на демонстрации.
Обращение в суд в условиях диктатуры — это просто лишний этап. Суд откажет, и человек вновь перед выбором: пропагандировать или демонстрировать.
Демонстрирование подразумевает несколько вариантов, но все они тупиковые. Либо человека посадят в тюрьму, либо излупят так, что он перейдёт к сценарию «прикинуться ветошью и не отсвечивать», либо его убьют, либо он эмигрирует.
Вот здесь в России обычно вспоминают 1917 год: мол, смогли же демонстранты свергнуть царя! Потому что их было много! Так давайте же...
Демонстранты не свергли царя. В 1917 году демонстрации привели к замене самодержавия Романовых на самодержавие Ульянова и его преемников. Такой результат был вызван именно тем, что при самодержавии Романовых вариант пропаганды — то есть, мирного, ненасильственного политического развития — был резко ограничен. От Ульянова до наших дней он ограничен ещё больше.
«Пропаганда» — возвращаясь к 1 варианту — это ведь не только и не столько проповедь, декларация, сколько диалог и совместные действия. Демонстрация — лишь одно из многих действий. Первичным же действием является объединение с единомышленниками — людьми более или менее близкими по взглядам. Объединение не разовое, объединение разноуровневое, в зависимости от ситуации, но объединение. Объединение, в результате которого открывается широкий спектр действий, хорошо известных по жизни других, демократических стран, которые пришли к демократии не потому, что выходили каждую субботу на демонстрации.
Вот здесь настоящий блок — блок психологический. Такого объединения в России боятся и стыдятся. Не только «движение», но и «партия» — слова глубоко презираемые. Навальный вроде бы создал партию, но старается это не афишировать, это подрывается его имидж лидера «всего» — это и имидж Путина, который лидер «всего». Ценится всеединство, цельности, а объединение единомышленников — которое по определению не может включать «всех» — рассматривается как предательство «всех».
В итоге в политической жизни начинает доминировать — словно крапива на лугу — то же обрядоверие, что и в жизни духовной. Ориентированность на повторение неких формул, на всеохватность, на количество. Что и есть суть и методы диктатуры.