«Осторожно, религия», «Осторожно, Эмпе», «Осторожно, Ватикан», — всё сводится к простому «осторожно, единение». Не единство, а единение. В чём разница?
Толкин, кажется, или Льюис описывали чувства профессора, который уверовал и стал ходить в церковь. А в церкви-то не профессора. Профессора читают о Церкви лекции и пишут о Церкви книги, но в церковь не ходят. В церкви бабки — пожилые польки, убывшие в Великую Британию от Великой России ещё в конце XIX века. Что у них с Льюисом или с Толкиным общего!
Потом оказывается, что общее есть. Человечность и бесчеловечность, любовь и ненависть, открытость и закрытость, покаяние и хищность, смирение и гордость. В храме на первом месте оказывается первое, этим и живы. Доктор Джекил и мистер Хайд в храм не входят, туда входит Стивенсон. В церкви нет места Фродо и Гэндальфу, только для Толкина. В церкви даже для Аслана нет места, только для Льюиса.
Превращение козлов в овец заканчивается, однако, как и королевский был. Принцы и принцессы расходятся из Царства Отца и превращаются... превращаются принцессы... Да нет, в золушек и даже не в мачех. В крыс обычно превращаются. А вы думали, «спасение» — это спасение Золушки от мачехи?
Вот почему священники категорически не советуют новообращённым петь на клиросе и вообще входить в то, что кажется кругом избранных, допущенных, служащих Богу аки праведная Анна и старец Симеон, о котором даже Евангеие не говорит, что он был праведный.
К встрече с крысой в единоверце/единоверице надо быть подготовленным. А то недолго и веру потерять. Что же это за спасение, если крыса?
Какой Бог, такое и спасение! Бог умный, так и спасение не дурит. Не превращает порося в карася при крещении, не изгоняет из человека крысу — ничего ведь не останется. Потихоньку, полегоньку.. Сказано же: «будете ловцами человеком». Ну вот и читайте «Старик и море». Бог не траулер и не старик, Бог — море, которое заботится о каждой твари, от планктона до акулы, не даёт им попасться на удочку искушений, а ловит их в Свои объятия. Так то Бог! Он может объять необъятное. Человеку же лезть с объятиями к другому человеку рискованно. Утопающему не руку протягивают – утянет на дно – а верёвку бросают. А удочку… Удочку просто подарить, советуют экономисты. Поэтому Иисус не кинул толпе голодных один большой хлеб, а рассадил всех рядком-ладком, ломал лаваш по кусочкам и передавал ученикам, а те дальше.
Как в отношениях с Богом самое опасное это видеть в Боге человека, только очень большого, так в отношениях верующих самое опасное это видеть в других верующих родных людей и друзей до гроба. До гроба-то до гроба, будем надеяться, но вот насчёт друзей — категорически нет. Церковь есть союз врагов во Христе. Мужей и жён, конкурентов по бизнесу и коллег по серпентарию, которым Бог открылся, но они-то тоже открылись. И полезло наружу такое...
Единство Церкви есть единство людей, и это именно единство, а не единение, заединщина, единачество. Люди совершили грехопадение, расставшись с Богом, они люди, а не голубая чашка, которая с полки упала и разбилась. Или треснула. «Как треснет, так и слипнется». Искушение слипнуться — главный враг единства в Боге.
Церковь вновь и вновь гибнет, и гибнет более всего не от раздоров, а от ложного мира, от сатанинской пародии на мир и единство. Точнее, раздоры порождаются именно псевдо-единством, квази-любовью. В одиночку-то несподручно, а где или трое во имя своей верности Богу, там князю тьмы раздолье.
Где грань между единством во Христе и залипанием в коллективизме?
Если бы это была грань, так залипания бы не было! Это не грань, это, как сказал бы Антон Павлович, огромное поле. И Максвелл бы одобрительно кивнул.
Начинается обычно с малого и, обычно, начинается с хорошего — с жажды поближе, поглубже, потеплее. Но Церковь не о хорошем, Церковь о Боге.
Бог спасает не от холода и мрака, не от одиночества и эгоизма, а от разобщённости. В том числе, от разобщённости под видом избирательного общения. Это самый трудно излечимый вид ненависти — ненависть в форме избирательной любви.
Не бойтесь троянского коня, бойтесь троянской любви. Троя была городом на горе, отгородившемся от всего мира, где все очень, очень друг друга любили. И Парис очень любил Елену Прекрасную. Остальное известно. Спасаясь от гордыни личной, сооружают гордыню коллективную. Триумфализм, кружковщина, психология осаждённой крепости, да просто правый клирос против левого клироса.
Кружок – это не круг. Круг общения – это круг, а кружок – когда всё общение суживается до контактов с единоверцами, с собратьями и сосёстрами по вере. Центр тяжести переносится с Бога на людей, со спасения на уют, с веры в Бога на доверие проверенным друзьям, причём «проверка» это всего лишь «а мы в одном храме молимся».
Осторожно, одиночество не лучше единения. Религиозность, суженная до медитаций на коврике, это та же кружковщина, только кружок сузился до единицы. Залипание в себе всё равно залипание. Лучше ошибиться в отношениях с другими, чем безошибочно инкапсулироваться в себе. Разные по весу риски — зайти в отношениях слишком далеко или не вступать в отношения вообще. Как с Исходом: кто его знает, что там впереди, за Красным морем! Ну, в общем — да, ничего хорошего, но рабство египетское ещё более гаже. Так что лучше в походе к вечности гавкаться и лаяться друг с другом, чем гнить в комфортном карцере рабом себя, любимого. Да и не так уж страшная религиозная жизнь, как её малюют, а пострадать от несоблюдения дистанции можно и в атеизме, и в агностицизме, и в поклонении макаронному монстру. Так лучше уж в горы с Правдой, чем на диване с ничем.