Я не меневец, более того, я убеждён, что быть меневцем несовместимо даже не с «быть христианином», а с «быть человеком». Человек — явление открытое, меневцы — явление закрытое. Простой пример: обсуждается вопрос об отношении Меня к исламу. Мог ли он сказать, что «в исламе нет ничего хорошего». И вдруг окрик: «Давайте рассказывать людям о высокой миссии и великой жизни отца».
В данном случае признак хейт-спич, что не тривиально — «великий». По отношению к кому хейт-спич? По отношению ко всем, конечно. Это и есть идолопоклонство. Яркий симптом закрытой психики — и закрытого общества, если это позиция не одного, а двух и более человек.
Был ли Мень великим, святым, исключительным? Да. Означает ли это, что нельзя обсуждать его взгляды, его привычки, его изъяны? Нет. Такое самооскопление только позорит Меня — как же так, великий, а не научил своих прихожан нормальности? Обычные совки, только вместо Сталина — Мень.
Конечно, позорит идолопоклонник лишь самого себя. Христос не виноват, что из Него делают идола. Отец Небесный не виноват, что из Него делают Отца Небесного.
Да-да, назвать Бога Отцом — это ведь всего лишь метафора, и не очень удачная, как и любой антропоморфизм. Отцы уж очень разные бывают. В результате люди без религиозного опыта, люди, никогда не соприкасавшиеся с Богом, начинают уверенно судить о Боге, исходя именно из того, что Он — Отец, похожий на их отцов. Тиранический и вредный человечишка.
Мне кажется, что существовал чёткий водораздел между друзьями, знакомыми, духовными детьми отца Александра (эти три роли могли по-разному комбинироваться) и «меневцами». «Меневцы» вовсе и не нуждались в Мене, и спустя 30 лет после гибели отца Александра есть множество меневцев, которые с ним никогда не были знакомы, хотя могли бы. Но живой Мень был неудобен для ищущих идолопоклонства. Некоторые преодолевали себя — по благодати, но большинство ждали, когда он умрёт, чтобы пировать на могиле.
Любопытно, что меневцы появились в приходе Меня достаточно поздно. «Первое поколение» прихожан Меня были нормальные люди, такие же шестидесятники как он. Шестидесятникам идолопоклонство было в высшей степени не свойственно уже потому, что одна из особенностей шестидесятничества — ирония и самоирония.
Ирония и самоирония сами по себе были мощным «антисоветским» явлением, даже если они были направлены не против ленинизма, а против себя. «Советский человек» не мог иронизировать. Ирония слишком личное чувство, а «советский человек» есть существо коллективистское.
Мне кажется, первым человеком в приходе Меня, склонным к некоторому «меневству», была моя крестная мать, Зоя Масленикова. В не очень большой степени, и в довольно милом и продуктивном виде — например, Масленикова вела дневники, описывая свои встречи с Менем, из этих дневников родилась потом её книга об отце Александре. Точно так же она до этого описывала свои встречи с Пастернаком. Но настоящие меневцы неспособны связно вспомнить Меня. Они могут лишь изъясняться штампами — и о Мене, и о Боге. Самооскопление — а идолопоклонство есть самооскопление — ведёт к Альцгеймеру. Идёт и понижение культурного уровня — и у «меневцев» это понижение так же наглядно, как и у «православных хоругеносцев», как у разнообразных «харизматов», конгрегаций и любых закрытых, эксклюзивных, инкапсулированных сообществ.
Разумеется, сказанное относится ко всем проявлением закрытости — а они встречаются в любом религиозном или безрелигиозном кластере культуры. Как камешки в ботинке. Очень мешают. «Велика Артемида Эфесская!» — худший способ проповедовать Артемиду Эфесскую. Это Орвелл язвительно, но метко сказал о Честертоне, что тот после принятия католичества перестал быть великим эссеистом, а стал кричать «Велика Артемида Эфесская» на римо-католическом материале.
При этом сам культ личности — совсем о другом. Он тесно связан с властью как таковой. Вокруг каждого нового римского папы возникает разных размеров культ личности. Сейчас поменьше, зато теперь в РПЦ МП каждый патриарх — предмет культа личности, официозного, слащавого, неискреннего, но уж таков культ личности по определению.
Мне кажется, что большой перелом в приходе Меня произошёл в 1969-1974 годах в связи с почти поголовной эмиграцией «первого призыва», как сам отец Александр выражался. Среди «семидесятников» был значительно ниже образовательный и нравственный уровень, значительно меньше была способность и потребность к диалогу, уровень открытости. Это результат закручивания гаек в 1960-е годы. У нас за плечами был не ХХ съезд, а суд над Бродским.
Тем не менее, настоящее идолопоклонство появилось лишь во второй половине 1980-х. В небольших количествах. Расцвело же оно после смерти отца Александра. Из прихожан Меня настоящими идолопоклонниками-меневцами были и остаются единицы. Другое дело, что это идолопоклонство искусственно поощрялось (по разным соображениям) сторонники людьми — в первую очередь, усилиями Екатерины Гениевой. Дело даже не в переносе на Меня сугубо советской матрицы почитания «великого человека» — с непременной атрибутикой конференций, актов, изданий, а в том, что это почитание было «со властию сопряжено» — по определению держалось строго в рамках казённого православия и не менее казённого же католичества. Казёнщина — это само по себе мощное средство цензуры и самоцензуры. Не помогло делу, мягко говоря, и превращение сына Меня в высокопоставленного (уровня прежнего ЦК) аппаратчика.
Тем не менее, «меневцы» составляют не слишком многочисленную и не слишком заметную группу, в которой из живых друзей и прихожан Меня — это примерно 100 человек — от силы десяток. Нужно её искать, чтобы влиться в ряды идолопоклонников, воспевающих «великого Меня». Такое воспевание обычно сопряжено с очень пессимистическим, а то и циническим отношениям к реальной жизни, в нём нет ничего от задорного, открытого, трезвого Меня.
Казус с меневцами — частный случай той коммуникационной болезни, которую высмеял Марк Твен в «Янки при дворе короля Артура». Твен высмеял и штампованность средневековых романов, и штампованность любой подцензурной прессы. «В среду король катался в парке. Во вторник король охотился. В четверг король катался в парке». В момент, когда человек решает говорить лишь о «великом», опуская разные мелочи, он начинает дискредитировать великое, святое, чистое. «Мелочи» и есть настоящее.
Что же, Пушкин неправ?! Лакей видит в своём господине только «мелочи», а величия не замечает? Пушкин прав применительно к лакею. Так не надо быть лакеем, не надо становиться в позицию холопа, раба, наёмника. Но друг — видит всё, знает всё, может сказать всё, если понадобится. А что за «надобность»?
Марк Твен и учил своих средневековых героев, что «как живой» герой становится, если у него есть хоть какие-то индивидуальные чёрточки. Эти чёрточки — позитивные или негативные? А индивидуальность не подлежит оценке по шкале позитивности/негативности. Неважно, заикается ли человек, а важно, как деталь «заикание» встроено в его личность. Адам Михник — заика, но это первоклассный оратор, душа любой кампании. Отец Александр Мень был гомофобом? Мне кажется, в некоторой степени — да, просто потому, что тогда это было по умолчанию нормальным, а поводов задумываться у него не было. Важна эта деталь для характеристики его личности? Скорее, нет, именно потому, что в ней не было ничего своеобразного. Было ли у него чувство юмора? Вот это — крайне важная деталь, потому что чувство юмора очень разнообразно, у многих вообще отсутствует.
Были у отца Александра Меня недостатки? Конечно. Другое дело, что мне они неизвестны. Но то, что «меневцы» из желания возвеличить Меня вылизали его до гламура безликого идола — это факт, больше смешной, чем прискорбный. Слава Богу, есть книги Меня, есть его фантастические письма друзьям, так что меневцы Меню не страшны.
Проблема вовсе не в том, как отец Александр Мень относился к исламу. Проблема в том, почему сегодня многие «меневцы» разделяют самые грубые предрассудки в отношении ислама. У них нет прививки против исламофобии. Многие московские интеллектуалы, православные и толерантные в Москве, эмигрировав в Израиль, молниеносно превращаются в самых отъявленных расистов и исламофобов. Некоторые из них при этом расстаются с христианством, некоторые становятся иудеями, большинство ни то, ни сё, но конформизм жёсткий. (Кстати, нет и прививки против антисемитизма, я знаю евреев, которые на голубым глазу проглатывали антиизраильскую пропаганду римо-католических харизматов). Если вспомнить беседу о.Александра с муллой , то ведь в ней главный комплимент исламу — что он толерантен, что он укрывал некоторых христиан, гонимых Церковью. Это сугубо негативный аргумент, не позитивный. Неудивительно, что «меневцы» варятся в собственном соку и не ищут диалога не то что с исламом — они вообще ни с кем не ищут диалога. Им просто ничего неинтересно, чем они и отличаются от о.Александра.
Более того. Отец Александр в последние два года говорил о том, что главную угрозу миру составляет терроризм. Понятно было, что речь идёт не о терроризме Кремля (который и убил Меня), а об «арабском», «мусульманском» терроризме. Я всегда недоумевал и сейчас недоумеваю, зачем отец Александр так говорил. Это совершенно не «его» тема. Это не уравновешивается даже тем, что в последние месяцы перед гибелью он крайне негативно публично отзывался о той самой Церкви, ради членства в которой многим пожертвовал — как о скопище черносотенцев и мракобесов.
P.S. Лучшие тексты о Мене — это краткий мемуар Вл. Леви «Приходило живое счастье», роман Владимира Кормера «Наследство», где изумительно описана среда 60-х годов, и записки Владимира Файнберга. Книга Маслениковой — обязательное чтение как великолепный сборник первичной фактуры.
P.S. Ну и, конечно, даже самые закрытые меневцы — безобидны, в отличие от таких опасных глюков как Кураев с его поклонниками, Чаплин, «гундяевцы», «путиноиды», «вата» и пр.