Архитектор, который стал Домом

Иисус — конец «домостроительства спасения». Выражение тяжеловесное, как старинный подсвечник, а означает очень лёгковесное явление. Бог строит дом, в котором все — и поросята, и козлы, и волки — будут жить в мире, где богачи и нищие, зайцы и капуста, цари и рабы, — все станут тем, кем сотворены. Лев ляжет рядом с ягнёнком, рыбак станет плавать среди рыб безо всяких агрессивных и потребительских намерений.

Дом спасения, как его описывает Библия, поразительно уродливое сооружение, достойное голландского художника Морица Эшера (автора популярных рисунков, на которых лестницы и крыши переходят из одного измерения в другое, вода течет вверх и вниз одновременно). А что делать?! Бог вынужден строить в условиях землетрясения. Трясётся, правда, не земля, а человек, человечество, — от жадности трясёмся, от злости, от обид и страхов. И вот этим-то людям нужно сказать, что есть Бог — но чтобы они не превратили Его в идола. Нужно сказать, что есть справедливость — но чтобы они не использовали справедливость для расправы с окружающими. Нужно сказать, что жизнь есть вера, надежда, любовь — но чтобы они не начали немедленно борьбу с инаковерующими, с отчаявшимися, с прелюбодеями

Результат запечатлён в Ветхом Завете. Бог обращается не ко всем людям, а к небольшой группе — которая, разумеется, не замедлила понять своё избранничество в самом языческом, то есть, агрессивном духе. Всё, что говорит Бог, извращается, становится поводом для агрессии, насилия, доминирования и манипулирования. Так что же, Богу лучше было бы не начинать стройки? Так считали, к примеру, фантасты Стругацкие, которые в памфлете «Понедельник начинается в субботу» изобразили Творца — «Саваофа Бааловича Одина» — существом бессильным, не творящим чудес, потому что любое чудо кому-то да нанесёт урон. Не прямо, а через того, кому чудо предназначено. Исцелишь паралитика — а он тут же полезет в драку.

Что же, лучше бы лежал и гнил? Нет. Всесилие Бога не в том, что Он прёт как ледокол сквозь человеческие грехи, а в том, что Он и эти греху использует в качестве строительного материала. Что нимало не оправдывает грешников! Без грехов дом строился бы быстрее и был бы красивее. Но если бы Бог не вмешивался, всё равно потомки Авраама воевали бы в Святой Земле, всё равно лилась бы кровь, побивали бы грешников камнями. Как, собственно, и происходило, и происходит в истории всех народов — только безо всякого толку. История же избранного народа свой смысл имела.

Дом спасения, каким он описан в Ветхом Завете, конечно, совершенно непригоден для жилья. Со стороны красиво. Так в Москве повадились, снеся старинный дом, занавешивать строительную площадку полотном с изображением погибшего дома. Издалеко очень натурально смотрится, а вблизи, словно Буратино, утыкаешься носом в то, что и огонь ненастоящий нарисован, и суп в котле не похлебаешь.

Тем не менее, и этот нарисованный дом — тоже часть строительства. Среди кровавой бучи этот холст — плацдарм мира. Конечно, этому не может быть весомых, принимаемых в суде доказательств, почему всегда возможен скептический и даже цинический взгляд на религию как на потёмкинскую деревню. Фанатизм, напротив, пытается уверить себя и других, что нарисованный дом — это всё, что нужно для жизни. А если холодно, голодно и вообще отчаянно плохо, так терпи! Подлинные же вера и надежда понимают, что и Бог не всесилен, а главное, не жесток. Собственно, Бог потому и не всесилен, что не жесток. Он не сержант-садист, который может за одну ночь построить дворец, треть солдат убив просто, чтобы остальные боялись, а остальных доведя до полного изнеможения и психоза. И кто будет во дворце жить? Богу крыша не нужна.

Дом откровения до Христа уже есть дом в том отношении, что он даёт знание, даёт надежду, даёт опыт. Он уже защищает от отчаяния. Так подпись на договоре о покупке дома уже вселяет радость. Конечно, проект дома похож на закон, как его характеризовал апостол Павел: знание уже есть, но сил ещё нет.

Наступает, к счастью, момент, когда Бог уже не хочет, не может ограничиваться проектом, подготовкой строительной площадки, холстяным фасадом, инструкциями строителям. Дом спасения вообще не может быть буквально домом. На что Бог намекал, между прочим, с самого начала, когда одновременно обещал Землю Обетованную и бесчисленное потомство. Как может бесчисленное, бесконечное множество (а «песок морской», «звезды морские» — обозначения именно бесконечного множества) вместиться в сколь угодно обширную землю? Никак! Дело вообще не в размерах, не в количестве, а в том, что люди гибнут не от недостатка пространства, а от недостатка человечности и Духа Божия, который есть основа человечности.

Грехопадение заключалось не в потере земли, страны, пространства, а в потере доверия. Соответственно, «дом спасения» — это дом доверия. Какие-либо границы и стены, вообще материальные блоки, тут неуместны и прямо противоположны всей затее. Но какое может быть доверие между Богом и людьми, между Творцом и тварями, автором текста и текстом, гончаром и горшком?

Дом спасения всё-таки необычный дом, не вполне дом, и поэтому Бог не вполне архитектор. Никакой архитектор не будет становиться частью дома, а Бог — стал. Когда сказаны все слова, какие можно сказать, Слово становится человеком. Сын Божий становится Сыном Человеческим.

Когда Буратино протыкает носом холст, он не находит настоящего огня — он находит всего лишь театр, пусть очень красивый и яркий. За холстом ветхозаветного откровения не театр, а Голгофа. Настоящие роды, настоящая смерть. Поэтому и вера может стать настоящей — не верой в землю, а верой в Того, Кто сам стал землёй, как и все покойники, но кто выводит из земли — уже не в другую, пусть даже распрекрасную, но всё же землю, а в Небо. Обетованная земля текла мёдом и млеком до Распятия, после — она истекает кровью. На земле, которая полита кровью тех, кого убили завоеватели, не может мирно жить ни один человек. На земле, которая полита кровью самопожертвования и залита светом Воскресения, могут мирно жить бесчисленные множества. Земля Ветхого Завета простирается от моря до моря, земля Нового Завета — от бесконечности до бесконечности.