Невозможная свобода и всевозможные рабства: почему только вера в невозможное есть вера

Самая большая ошибка верующих — попытка дать представление о своей вере, сравнивая её с убеждениями атеистов.

Теоретически, это разумно по двум причинам.

Во-первых, слово «вера» пришло в религию из словаря неверующих. А откуда ещё? Бог может послать ангела, но Бог не посылает новых слов. Это уж мы, верующие, из уже готовых слов делаем «религиозные». Из доверия сделали веру.

Во-вторых, неизвестное познаётся через известное, это уж правило педагогики. Но в данном случае правило не срабатывает, потому что между известным человеческим и неизвестным Божьим — пропасть.

Так что вера советских людей в коммунизм всё-таки не была верой, и «религиозные нотки» в отношении подростков к героям комиксов или фанатов к своим кумирам не складываются в музыку веры, остаются нотами без послевкусия. А в оценке вина не так важно, какие там ноты чувствуются, сколько какое послевкусие. Послевкусие веры — воскресение.

Вера в коммунизм была верой в кавычках. Это была вера в возможное, и это была вера, в которой не было места сомнениям. Но вера в Бога, вера в воскресение Христа, наконец, вера в возможность свободы, — всё это веры в невозможное, и поэтому истинная вера неотделима от сомнений.

На самом деле, советские люди верили в невозможное — коммунизм в том виде, какой им преподавался, невозможен, слава Богу. Но они-то не понимали, что это невозможное. Именно поэтому сомнения рассматривались как мыслепреступление и антисоветская пропаганда.

Один из лидеров «нового атеизма», американский биолог Джерри Койн в своей книге «Вера против фактов» (вышла только что в «Эксмо») самым сильным аргументом против веры считает невозможность воскресения. Ему простительно — мальчик из американской глубинки, воспитанный в протестантской строгости, которая полагает, что рога у Моисея были крепкие, крутые, могучие, вдруг попал в университет. Ну, его и повело… Ему родители объясняли, что Бог не то что возможен, а прямо-таки реален, что воскресение подтверждается евангелиями, а оказывается…

У человека шок. Что понятно, но всё равно не отменяет того факта, что настоящая вера сознаёт невозможность того, во что верует, и в Кого. Правда, не всегда может это выразить. Другое дело, что в мире предостаточно людей, которые так же веруют в Бога, как советские люди веровали в коммунизм, — в силу конформизма, душевной и умственной лени, от нечего делать. С такой верой, конечно, и неверующие должны бороться, и верующие. Вера в возможность воскресения — не фанатизм, а хуже — пошлятина. Невозможно оно!

Койн заявляет, что мог бы поверить, если бы ему явился Христос, «существо в белых одеждах и сандалиях в сопровождении группы апостолов с именами, приведенными в Библии … Существо в белых одеждах называет себя Иисусом и направляется в соседней университетской больнице, где мгновенно излечивает множество серьезно больных людей, в том числе с отсутствующими конечностями». И всё это сняли бы на киноплёнку для верности!

Такое «существо в белых одеждах» с бейджиком «И.Христос» — это антихрист. Антихрист настолько же возможен, насколько невозможен Христос. Много их было, а будет ещё больше — если, конечно, люди не научатся отличать невозможное от невероятного. Невозможное вероятно, только вероятность очень маленькая. Тот же Койн в силу интеллектуальной честности один раз признаёт, что существование Бога возможно, но сразу добавляет, что вероятность крошечная. Но малая вероятность не есть невероятность. А вот невероятное, увы, возможно — в силу свободы. Таков ад, такова ненависть, таковы убийство, ложь, предательство и прочие всевозможные виды рабства.

Так что если уж сравнивать с чем-то веру, то со свободой. Другое дело, что опыта свободы у людей ещё меньше, чем опыта веры, но жажда свободы всё-таки есть — иногда уже вполне неискренняя, напоказ, чтобы не было стыдно, ну так тем более это похоже на веру. В этом смысле тот же Койн относится к смелому интеллектуальному меньшинству, которое отрицает свободу даже ещё решительнее, чем отрицает Бога. Свобода для этих новых базаровых — всего лишь псевдоним принципа неопределённости в квантовой физике, невозможность предсказать поведение отдельных частиц. С таким же успехом можно считать рабство свободой — ведь поведение раба тоже нельзя предсказать наверняка. Может и взбунтоваться, может покончить с собой, а может стать дядей Томом. Это свобода лишь с точки зрения стороннего наблюдателями, а для раба это просто рабство.

Между всевозможным рабством и невозможной свободой — разрыв как между обезьяной и человеком. Даже без «как» — разница между человеком и обезьяной и есть разница между невозможным и возможным. Крошечная такая разница… Недоказуем даже факт существования этой разницы. Новый атеизм есть старый-престарый цинизм. Но остаётся и вера — именно оно противоположна цинизму, а вовсе не наивность, которая есть цинизм наизнанку.

Да, воскресение невозможно — не надо мне этого доказывать, не надо ломиться в открытую дверь.

Да, Бог маловероятен до невозможности.

Да, хождение по воде нереально.

Именно потому, что это в принципе недоказуемо и нигде невозможно, в это — веруют. Веровать в возможное — как ходить по воде в пустом бассейне. Вера с доказательствами веры — как раб с золотым ошейником, на котором написано «свободен». Нонсенс. Чушики-чушики. Не обязательно веровать, но обязательно понимать, что вера — о принципиально невозможном и принципиально недоказуемом. Обязательно, чтобы знать то же самое о свободе и, верующий ты или нет, прилагать все усилия, чтобы невозможная свобода стала реальностью, а всевозможное рабство — в крематорий.