Любовь Божия

Ругать Бога есть за что. Прежде всего за ту самую пресловутую любовь к миру. Он что, идиот?!

Как можно любить этот мир, в котором землетрясения, чумные бациллы, террористы, диктаторы, бюрократы, крапива, варёный репчатый лук, порнография, аборты, экземы, миллиардеры, нищие, горбатые, близорукие, злые, усталые, разочарованные, карьеристы, бомжи.

Но кто сказал, что Бог любит всё перечисленное?

Бог любит мир. Весь мир. Мужчина, который любит женщину, разве любит её митохондрии, бактерии в её кишечном тракте и сам этот тракт? Он любит всё это, конечно, но любит он именно всё - женщину, а не составные элементы.

Когда журналистам не о чем писать, или когда они боятся писать о важном, они начинают расписывать ужасные преступления, совершенные на почве противоестественной любви. Противоестественность при этом всячески подчёркивается. Да и все люди — кто искренне, кто лицемерно, желая казаться лучше, чем есть — притворяются, что не понимают, как можно быть некрофилом или геронтофилом.

Народ в целом, как историческая реальность, мудрее и знает, что «любовь зла — полюбишь и козла». Любовь Бога к нам, грешным, подобна именно такой, достаточно противоестественной любви.

Различие между Богом и мною куда больше, чем различие между сорокалетним мужиком и малолеткой или трупом. Бог лучше мужика, я — глупее малолетки и бесчувственнее трупа. Бог, заметьте, не насилует нас, но и большинство извращенцев оставляют свои страсти при себе — только не из целомудрия и не из уважения к объекту любви, а из трусости.

Может быть, такое сравнение кого-то покоробит — но кто бы из людей, считающих себя «нормальными», покоробился хоть раз, осознав сердцем, что Бог не просто любит его, а любит его, хотя он духовно мёртв. Оскорбиться за Бога — против сравнивающего любимого Им человека со скотиной и трупом: вот что такое ханжество. Оскорбиться за Бога — против себя самого: вот что такое покаяние.

Надо прислушаться к себе: что отвратительнее нам в извращенцах, за что мы их с большим жаром проклинаем. За то, что объект страсти выбран ими очень уродливый, то есть — эстетически и духовно не соответствующий понятию о любви? Или за то, что они — насильники, причём насильники трусливые, ибо насилуют, не преодолевая сопротивления — какое сопротивление может оказать ребёнок, скотинка или труп?

Кажется, современные люди, делающие идола из свободы, не любят в извращениях именно надругательство над беззащитным. Современная сексология, во всяком случае, чем решительнее отрицает всякое насилие, тем решительнее защищает всякий сексуальный акт сам по себе, защищает в том числе и от нравственных оценок. Вот вырастет малолетка — и, пожалуйста, будет вполне подходящий объект для любви.

А вот Бог и Его любовь к нам — противоестественны не потому, что Бог насилует нас — как раз нет! — а потому, что мы совершенно неподходящий объект для этой любви. Только как бы нам это ощутить — а то ведь мы, даже не отвечая на любовь Божию, загораживаясь от неё, петушимся ужасно: вот Кто нас любит! Да не потому Он нас любит, что мы сколько-нибудь заслуживаем Его любви — об этом говорили многие сотни богословов, в этом суть учения об оправдании верою, а не делами. Но Бог любит нас ещё и вопреки тому, какие мы — в конечном счёте, мы оправдываемся даже не верою, ибо какая наша вера — а благодатью и Духом его — оправдываемся покаянием.

«Что такое любовь — сказать очень трудно, но что не является любовью или какие элементы ей чужды — определить довольно легко», — заметила психолог Карен Хорни. Вот и объяснение того, что означают слова «Бог есть любовь» и почему так фальшивы многие рассуждения о любви как о Боге. За Бога легко выдать прощение, милосердие, кротость, просто умение не ссориться с ближними. Импотенцию, смирившуюся с фактом своего существования, и ту легче выдать за Бога, чем любовь. Любовь — слишком личная, слишком неудержимая, неподконтрольная, капризная. Кто считает, что нет иного Бога, кроме благорасположения к ближнему своему, тут выдаёт за Бога валентинку с целующимися голубками. А Бог — как и любовь — не открытка, Он закрыт, как трансформаторная будка, и только мощное гудение и свет доказывают, что это именно трансформаторная будка, а не голубятня.

«Бог есть сентиментальность», — обычно это подразумевают, когда говорят что «любовь есть Бог». Так говорят люди, которые думают, что «нельзя жить без любви». Эти люди бросаются с восторгами на фотографии, изображающие маленьких тюленей, восходы, закаты, радуги. Реальная жизнь их не привлекает — в ней нет ничего белого и пушистого, что следовало бы любить обязательно, непременно. Так ведь «любить обязательно» означает не любить, а играть в любовь. Бог есть любовь, ибо Он любит не обязательно, а по Своему выбору, когда хочет и кого хочет. Если Он всё-таки любит всегда и всех, то это Его ежеминутный свободный выбор. Он может просуществовать без любви, и творения Свои Он наделяет этой же способностью — чтобы любили по-настоящему. Любовь необязательна и потому спокойна, широка, глубокая. Сентиментальность навязчива, боится остаться одна, и потому это мелкая и жалкая подмена любви. Часто сентиментальность ревнива, ей не нужен Бог, Которого могут любить все, но ей не нужен Который любит всех — она думает, что если Бог любит всех, то не любит по-настоящему никого. Бог ревнует — но он ревнует человека ко злу. Человек ревнует Бога к другим людям, и это, к сожалению, обычно источник антиклерикализма, а вовсе не желание видеть Церковь — подлинно Церковью.

Св. Франциск Ассизский плакал о том, что люди не любят любовь — Бердяев назвал разврат любовью к любви. Оба говорили об одном: о грехе. Любовь к любви является грехом фарисейства, когда мы любим свою, человеческую любовь — и грехом саддукейства является ненависть или равнодушие к любви, когда мы холодны к любви Божией. Тончайшая, но качественная разница между любовью от нас — пародией на подлинную любовь — и любовью от Духа Божия хорошо известна каждому, кто любил женщину: ибо не от себя, а от Бога любим мы подлинно, глубоко и вечно.

Именно этой Господней любви, которая входит в нас, написал гимн апостол Павел: «Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит» (1 Кор 13 5). Конечно, и в нашей любви есть отблеск такой любви — но лишь отблеск, и наша любовь способна и бесчинствовать, и искать своего. Что греха таить! Но мы входим в любовь Господню, и наша любовь исчезает, но какой мир любви даруется нам, непрерывный и неистощаемый.

Только соприкосновение с любовью Божией, опыт встречи с Богом, Который любит нас и как Бог, и как человек, решает все те недоумения, которые столь характерны для человека, пусть верующего, пусть даже любящего Бога, но не испытавшего Его любви. Как возможен Суд? Как можно наказывать людей, делавших добро, но пребывших атеистами? Как возможно неравенство перед Богом верующих различных религий? Все эти несправедливости и беды были бы невозможны в мире без Христа, в мире, где Бог только бы творил, но не любил бы до смерти — до смерти Своей. А в мире любви, любви Господней, важны не только наши дела, но и наша открытость любви, наш ответ ей, наша готовность принять Любящего. И сколько есть браков, в которых все хозяйство ведётся образцово, и ближние довольны, и дети обуты — а внутри глубокая трагедия и ад кромешный? Не меньше и трагедий внутри «анонимного христианства», где есть дела милосердия, любовь к ближним, очень тёплая и человечная, и где нет одного — памяти о Боге, о том, что Он тоже жаждет любви, нуждается в ней, что Он не только Судья, но и любящий нас — и относится к нам именно как любящий, а это выводит все резко и бесповоротно за пределы юридической справедливости.

*  *  *

Тайна Бога не в том, как можно Его любить, а в том, как Он может любить. Любить Бога нетрудно, только это будет любовь не та, что между людьми, а та, что между человеком и низшими созданиями. Бога можно любить как любят кошку, птицу, как любят Солнце. Они ведь отвечают на любовь — кот мурлычит, птичка щебечет, солнышко греет, а иногда и светит. В общем, не говорят, а сигнализируют. Если так любить человека, это патология, а ведь бывает: внушит себе человек, что его любят, только обстоятельства такие, что ответить на любовь нельзя, а только можно просигнализировать. И начинают всё понимать как сигналы. «Он покраснел — значит, любит, но стесняется». «Она фыркнула — значит, любит и досадует, что не может признаться из-за близости мужа». Принц взглянул на меня три раза...

Как Бог может любить человека, если человек неспособен ответить на любовь Божию, если у человека с Богом нет общего языка? Бог же не будет принимать наши сигналы за знаки любви. Зарезал сто быков — значит, любит... А если Бог любит человека как человек любит кошку, то можно ли говорить, что человек «любит Бога» той же любовью, которой Бог любит человека?

Читая Библию, трудно отделаться от впечатления, что о любви к Богу можно говорить лишь, начиная с Христа. Да, конечно, Бог просит любви. «Возлюби Бога». Только что это за любовь? Та же любовь, что у Соломона к нескольким сотням жён? Нет, это любовь — верность. Любить одного-единственного Бога, а других богов не любить. Бог так хочет любви, что даже не ввязывается в обсуждение того, настоящие ли другие боги или нет. Считай, что Астарта существует, только не люби её, а люби одного Бога.

Явно одно: Бог требует любить только Себя, но сильной любви Он не требует. Пока Ему достаточно такой любви, которая соотносится с нашими представлениями о любви, как та часть, которая во время обрезания обрезывается, с частью, которая остаётся при человеке.

Иисуса любить, конечно, можно. Конечно, любить Иисуса можно только, если знаешь Его. Знать Его можно только, если Он воскрес и если Он, воскресший, рядом с тобою. Каким духом такое возможно! Святым, разумеется...

Вера в Христа делает возможным любовь к Богу — тому же Богу, который так грозен и непонятен в громах и бурях до Христа. Главное остаётся прежним: Бог — близок, Бог — ближе самого близкого и самого ближнего. Он рядом с жертвенником Авраама, Он в доме Лота, Он сидит рядом с Иовом, Он и подталкивает Иова к спору, подкидывает ему вовремя меткие реплики в споре с друзьями.

Как же Бог может любить человека? Да как Он любит Себя. Как самого ближнего. До смерти — и до воскресения.

Проблема вовсе не в любви к Богу. Любить Бога счастье. Решение проблемы, а не проблема. Проблема в том, чтобы любить любящих Бога. Как в отношениях между людьми — мы любим тех, с кем у нас есть что-то общее. Если я люблю собирать марки, я подружусь с другими собирателем марок. Конечно, это будет отнюдь не романтическая любовь, иначе бы клубы филателистов следовало запретить как притоны разврата, так ведь и любовь в выражении «любовь к маркам» — лишь метафора. Ближе к истине отношения между людьми, которые любят одного человека — писателя, священника. Правда, увы, тут вмешивается ревность. Впрочем, и в отношения людей, которые любят одного и того же Бога, вмешивается эта поганка, и тогда те, кто должен был бы крепче любить друг друга, напротив, предпочитают скорее уж с атеистом обниматься, чем с иноверцем или инославным.

Любить Бога означает любить каждого человека вне зависимости от того, чувствуем мы его любовь к Богу или нет. Любить Бога означает любить Бога между собой и другим человеком, как «божественную среду», которая словно воздух даёт мне дышать одним воздухом с другим, передаёт моё слово к другому. Любить Бога означает жить в мире, где решения принимаются не по учебникам этики, даже не по заповедям Божиим, а подпрыгивая на одной ножке, взявшись за руки с Ним, Любимым, и со всеми людьми, которых Он ведь держит так же, как и меня.

*  *  *

Многие люди мучаются тем, что не испытывают чувства любви — ни к ближним, ни к дальним, ни к самим себе. Неловко как-то перед Христом, заповедавшим любить.

Не надо переживать. Надо жить. Да, мы не любим. Что ж, отойдём в сторонку и сделаем Богу то, чего хотели бы, чтобы делали нам — не будем Ему мешать. Ведь и от наших врагов нам, по большому счёту, нужно только это. Мы сами всё сделаем!

Божья любовь изливается в мир потоком света, журчит, взлетает и опускается, порхает и греет... Не надо Богу помогать, это гордыня. Замереть и созерцать Его любовь, и наслаждаться тем, как она совершается. Не кричать «я тоже так хочу», «научи меня», «покажи, как это делается». Просто быть рядом как туристы рядом с водопадом. Плащ разве что можно не надевать — пусть брызги летят и на нас. А всё остальное вполне умещается в слова «Боже, милостив буди мне грешному!» Если вдруг в эту милость войдёт небольшое путешествие по этому водопаду — ну и слава Богу, развлеклись. А про то, что «я люблю», «я помог», «я посострадал» — лучше забыть.

Любовь Божия беспредельна, кто раз ощутил её — знает, что она материальна более, чем любой камень и любая энергия, она густа и мощна. Такая среда тысячекратно увеличивает малейшее наше движение. Вот почему, такое значение в Боге приобретает столь жалкое явление, как наше «да», сказанное в крещении, наши слабосильные молитвы, наши бездушные благодеяния. Так раскаты эха зависят не от мощи человеческого голоса, а от того, где именно сказано нами слово — в каком ущелье, среди каких гор. Любовь Божия умножает и увеличивает беспредельно и наши добрые потуги, слабые, как шёпот дистрофика, и наши злые дела, даже у величайших злодеев и маньяков ужасно мелкотравчатые и ничтожные. Там, где циник презрительно пожимает плечами, там, где и говорить-то, с человеческой точки зрения, вообще не о чем — ни о добре каком особом, ни о зле — там, где от крошечного зла до крошечного добра, по нашим меркам, всего-то сантиметрик, — там Господь меряет расстояние километрами, видит миллионы оттенков света и тьмы. Он смотрит на нас с любовью, видит нас словно в увеличительное стекло — то есть, видит подлинные наши размеры. Он судит не как автомат, а как любящий — вот почему Его Суд называют Страшным.

Почему же это переживание Божией любви в её неизмеримом превосходстве над людской так остро соединяется именно с сердцевиной Евангелия — с воскресением? Да потому, что одно не может простить человек тому, кого он любит: смерти. Любимый умер — он обманул нашу надежду. Любимый умер — он показал, что он такой же ничтожный и недостойный любви человек, как и я. Так чувствуют обычно дети, эти гении потребления любви, взрослый рассуждает умнее, но про себя каждый понимает: да, любовь должна быть сильнее смерти, я должен быть бессмертен, потому что люблю. Если я умру, значит, моя любовь не совершила того, что я обещал, когда любил, обещал не всегда словами, но всегда сердцем, что — навсегда. Развод — сознательный грех, смерть — нет, но результат один. Любимый умер — напрасна была наша любовь к нему, ибо любовь утверждала себя как вечность, а он — он умер... Но — Христос воскрес; это победа над смертью во имя любви: есть Любовь, которая не обманывает ничем, и неподвластна ничему.

Все те сложные богословские споры, которые жарко пылали в Церкви в первые века христианства были ведь вовсе не о соотношении двух природ во Христе, или двух воль, или ещё чего-то. Всё это были споры о любви: как любит нас Бог? Только ли ту любовь получаем мы, какую получает любой верующий в Бога Творца? Нет! Воскресение открывает полноту Божией — Богочеловеческой в своей полноте — любви. Это не только любовь Высшего Разума, Космической Силы, Победителя Хаоса — это любовь живого Иисуса, Близкого Человека, понимающего нас изнутри, а не только свыше, знающего, что такое смерть, ожидающая нашу любовь к Нему, и дающего нечто, что сильнее этой смерти — Свою любовь к нам. Только вглядываясь в Воскресение, мы понимаем всю глубину сказанного любимым учеником Иисуса: «В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего» (1 Ио 4 10).

Господи, ведь всё могло бы быть иначе! Если бы не воскрес Христос, ученики, успокоившись,  уж верно бы не забыли Христа, а хранили бы и передавали Его замечательные проповеди, и, может быть, и две тысячи лет спустя существовала бы внутри или вне иудаизма более или менее многочисленная община — может быть, многомиллионная — очень религиозно поклоняющихся памяти Распятого с большой любовью к Нему. «Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша», — воскликнул апостол Павел (1 Кор 15 14). Воскликнул с отчаянием, ибо вдруг увидел возможность существования христиан, не верующих в воскресение Христово — и какой страшный и отвратительный образ мелькнул перед ним, какая ханжеская, трижды фарисейская и седмижды саддукейская религия. Но Христос воскрес — и в Церкви живёт и все наполняет не человеческая любовь, а Господа Иисуса Христа, Спасителя — и в этой любви и есть спасение.

Трудно, невозможно любить ближнего как самого себя: это все равно, что забивать гвозди рукой. Любить человека как Бог любит нас — трудно, но уже не потому, что нет сил. Трудно, потому что всё уходит словно в песок. Да, вот так Господь любит нас: могуче, непрерывно, изобильно — а результатом остаётся пустыня. И когда нам открывается бесконечный источник Любви, мы ожидаем, что теперь вокруг нас зазеленеет сад. А люди — иссохшие, растрескавшиеся души — так жаждут любви, так изнемогают без неё, что мгновенно впитывают самый мощный поток словно единую каплю. Мы не видим плодов Божией любви, нашей любви. Но не отчаивайтесь: эта любовь не пропадает. В школе мы изучали «круговорот воды в природе», но подлинный круговорот — Божьей любви. Она идёт через нас к людям и неведомыми нам путями возвращается к Богу — и вновь к нам, непрестанно поддерживая жизнь во всем сущем и побуждая повторять слова псалма: «Он сойдёт, как дождь на скошенный луг, как капли, орошающие землю» (Пс 71.6).

Твоpец создал нас из любви — поэтомy и pазными. Где одинаковость — там нет твоpчества, а есть шаблон, механическое воспpоизведение матpицы. Тpебования ко всем нам Твоpец тоже пpедъявляет pазные. Конечно, есть какие-то совпадения,  пеpекpывающиеся области — так ведь и pазные мы лишь на веpшинах, а так — одна гоpная цепь. Поэтомy к нижней, мягкой части нашего сyщества стpанно было бы обpащаться с личными пожеланиями. Ей надо говоpить: не кpади, не завидyй, не пpелюбодействyй. А вот к веpхней части тpебование пpедъявляется оpигинальное и неповтоpимое: любить Бога и любить ближнего. Любовь не бывает одинаковой никогда.

Человек обладает инстинктом любви к потомству (хотя способен преодолеть даже этот инстинкт). Но инстинкта любви к ближнему в нас нет, нет гормона или органа, который бы изначально побуждал нас любить людей. Скорее наоборот, первородный грех сказывается в том, что мы изначально подозрительны к другим (кроме родителей). Поэтому любовь к ближнему подлинно человечна, не животна, требует становления себя как человека, требует веры в Творца меня — меня как человека.