Тайна троиц

Есть греческая троица, есть русская. Греческая — Сократ, Платон, Аристотель. Русская — Толстой, Достоевский, Чехов.

Эти троицы схожи тем, что после них — нет, не потоп, а засуха. Это грустно, что великая греческая философия и великая русская литература кончились? О, конечно, философы были у греков, один Плотин чего стоит, и писатели русские были, есть и будут, но... Федот, да не тот. Это не грустно нимало — было бы грустно, если бы творческий дух мог намертво слиться с таким нетворческим, условным явлением как нация. В творчестве нет права первооткрывателя.

Имена в троицах перечислены не в случайном порядке. Есть странный параллелизм в троицах несвятых и в Троице как Троице. Сократ и Толстой напоминают первую ипостась — Отца. Сократ — хотя бы тем, что о нём ничего неизвестно достоверно. Он запределен. Сократа любят исключительно в изложении Платона — кому интересен Сократ Ксенофонта? Он такой же занудный, как Бог в книгах Левит и Паралипоменон. Это не означает, что Платон выдумал Сократа, это означает, что откровения бывают разные, пусть и об Одном. Бог Отец совершенно другой, запредельно другой. Так и Толстой, при всей его интимности, подкожной близости — он другой, близость и понятность его обманчивы.

Аристотель и Чехов — Дух Святой? Да, вполне! Их объединяет ясность, трезвость, прозрачность — и лиричность, и ироничность. А как без этого, если всё ясно и прозрачно! Другое дело, что у Аристотеля — как и у ближайшего к нему по жанру Фомы Аквината — лирика и ироника выражаются в тончайших оттенках разворачивающейся мысли. Нечто вроде британского юмора. Так и у Чехова тоже именно таков юмор, если, конечно, речь о Чехове-драматурге, о Чехове «Скучной истории», а не о Чехове «Стрекозы». Или Дух Святой кажется лишённым лирики и юмора? Друзья, а что такое «глоссолалия»? Разве «иные языки» — это только иностранные языки? Или хотя бы преимущественно незнакомые языки? Хорошо, пусть будет так, для буквалистов, — но учтите, господа буквалисты, что именно язык ироничной лирики и лирической иронии это самый незнакомый, самый редкий и самый важный язык страны, иностраннее которой некуда — страны Вечной Любви.

Спаситель, Господь Иисус Христос... На Его долю остаётся, как всегда, самое тяжёлое. Чересчур мрачная достоевщина и непомерно просветлённая платоническая любовь. Вот уж крест так крест! А что делать? Он же кому проповедует? Доктору Джекилу и мистеру Хайду. Джекилу — Достоевского, Хайду — Платона, каждому то, что у него в дефиците. Кому мороженое, кому цветы, главное не перепутать, как оно сплошь и рядом бывает. А мы-то всё дёргаемся — почему не нам мороженое? Почему нам цветы?! Зато Господь Иисус говорит от Себя. Прямая речь — как и у Платона, и у Достоевского, не то что Толстой с Чеховым, Сократ с Аристотелем, которые через других или от некоего «автора», отстранённо-абстрактно. Иисус вкладывает всего Себя, вкладывается страстно, взахлёб, жгуче, если, конечно, прорваться через перевод и патину веков. Его обычно сравнивают с Сократом — но ведь это по чисто механическому, материальному признаку. А что, Платон на пиру — не Иисус на пиру? А Бог Отец не подлежит осуждению на самоубийство за совращение юношества? Иисусом и совратил!

Пусть уж извинят энтузиасты борьбы за чистоту веры, но ведь Чехов, если он приходит в нашу жизнь прямо от Толстого, минуя Достоевского — это ведь неполноценный будет Чехов? Аристотель без Платона, непосредственно от Сократа, — это как учёный, которому на всё и всех плевать, лишь бы нобелевку получить. Такой нобелевки никогда не получит, между прочим. Вот почему «Я пошлю Духа Утешителя» — в Троице Абсолютной все равны, все свободны, но и все вместе, друг через друга открываются нам, кому не то что до Пресвятой Троицы, а даже и до совсем не пресвятых далеко.