Любовь к себе

«почитай отца и мать; и: люби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 19, 19).

Только у Матфея к перечислению хорошо знакомых заповедей добавлено выражение «как самого себя» (ср. Мк. 10, 19 и Лк. 18, 20). Правда, этот оборот есть у всех этих евангелистов в рассказе о том, как Иисус определял важнейшую из заповедей. Но нигде Иисус не говорит «люби самого себя», как не говорят же «дыши», «заставляй сердце биться».

Иисус цитирует Лев. 19, 18 («люби ближнего как самого себя»).

Парадоксальным образом, именно проповедь евангельской любви привела к тому, что современный человек стесняется любить себя. Кажется, что любовь это нечто ограниченное — если любить себя, на других не хватит. Конечно, сыграло свою роль то, что проповедь евангельской любви сопровождалась проповедью отнюдь не евангельских идей: преклонения перед начальством, скромности, отречения от своего призвания к творчеству.

Любить себя надо, и не надо вкладывать себя в другого — последнее означало бы поставить любовь к себе в зависимость от другого. Любить себя можно и нужно без другого, в полном одиночестве. Это не хорошо и не плохо, это — данность человека. Богоподобие. Заметим, что в библейском рассказе не Адам говорит Богу — «мне нехорошо быть одному». Адаму вполне комфортно. Богу некомфортно, что Адаму комфортно. Бог говорит, что Адаму нужен помощник — не любимая женщина, а помощник. Но нельзя же навязать человеку любовь! «Вот тебе Ева, будьте знакомы, она будет спать в том углу, ты в этом. Будет, с кем сыграть в монопольку или в прятки. Можно ли с ней поговорить или целоваться? Ну, это твоя жизнь, ваши отношения, не Моя каноническая территория... По Моей части сад — вот к тому дереву, будь так добр, не подходи!»

Золотое правило этики, любить ближнего как себя, — оно вовсе не золотое, оно позолоченное. А уж что там под позолотою… Есть два прелестных парных изречения, которые могут фланкировать эту пошлую хохму. Одно у Цицерона, другое у Шоу. Цицерон в эссе о дружбе фыркает:

«Что каждый должен относиться к другу так, как относится к себе, — неверно. Как много мы ради друзей делаем такого, чего никогда не сделали бы ради себя! Просить за них человека недостойного, умолять его или резко нападать на кого-нибудь и с жаром его преследовать, — всё это недостаточно прекрасно в нравственном отношении, когда касается нас самих, но становится прекраснейшим, когда касается друзей».

Противоположное фырканье у Бернарда Шоу в «Майоре Барбаре»: не сметь любить меня как себя! Я — другой!!!

Впрочем, главное возражение совсем другое, эпистемиологическое или говоря проще, гносеологическое. Разве я себя знаю? Любить я себя, наверное, люблю, но какова эта любовь? Я себя люблю или своё представление о себе? Покаяние есть попытка медленно-медленно преодолеть барьер именно между той ложью о себе, которой жив человек, и реальным «я».

Как Туринская плащаница впечатляет своей негативностью, так идея любви для современного человека действеннее, когда вывернута в негатив. Не «люби ближнего как себя», а «ненавидь в себе то, что ненавидит в тебе твой ближний».

Старинные пособия учат покаянию, вводя рубрикацию грехов на «против Бога», «против ближнего», «против себя». Освоить такое деление надо, но надо знать и другое: «Что во мне неприятно Богу — что во мне неприятно окружающим — что во мне неприятно мне». Вот последнее — менее всего повод для покаяния, и не потому, что мне в себе не нравятся проблески света, а потому, что сам в себе я склонен возмущаться комарами, а верблюдов и брёвна пребывают в полной безопасности, я их в себе не замечу.

Мнение Бога обо мне тоже не слишком интересно, потому что Бог милостив. А вот мнение ближнего… Люби мнение ближнего о самом себе, как ты любишь своё мнение о ближнем, — и благо ти будет, и наконец научишься каяться по делу, а не по фантазии, каяться так, чтобы тебе было неудобно. Ближний всегда прав, даже когда он не прав! Конечно, сообщать об этом ближнему не нужно и даже вредно для спасения его души, но про себя это знать нужно.

* * *

Любить ближнего как самого себя означает любить невидимое в ближнем. То невидимое, что проскользнёт сквозь любое игольное ушко — вот моё «я», которое и любится мною. Я люблю себя вне зависимости от того, мыслит моё «я» или балдеет, злится или млеет, грешит или кается. Современный человек часто ставит под вопрос свою любовь к себе не потому, что современный человек дурее своих предшественников, а потому что представление о любви разрослось и стало, между прочим, лучше. Современный человек не включает битьё в понятие «любовь», а раньше — «кого люблю, того и бью». Себя люблю — бью себя. Сегодня понимаем: если я себя бью, значит, я себя не люблю.

Как возможно себя не любить? Как возможно не только не видеть невидимое в себе — самое ясное в мире невидимое — но и ненавидеть невидимое? Если можно не любить себя, значит, можно не быть собою? Увы, такое бывает, и даже очень часто бывает. Плохая новость: человек теряет себя, человек не есть «я», когда он зависит от чужого мнения, от водки или от карьеры, от здоровья или болезни. Хорошая новость: человек может потерять себя, но не может потеряться. Можно не видеть себя, но нельзя не быть собою. Мусор страстей и страхов, использованные презервативы самолюбия и объедки самолюбования плывут по широкой и могучей реке любви к себе. Вера есть встреча с другой рекой — рекой любви Бога, любви к Себе, такой же широкой и могучей, только не засыпанной мусором и от того кажущейся чужой. Она — не чужая, она — нормальная и нормативная, «образ и подобие Божие» это любовь, и именно любовь к себе, абсолютно неэгоистическая и не самодовольная.

Спаситель есть Любовь — и не только любовь к людям и к Богу, но просто любовь-в-себе и любовь-к-себе. Эта самодостаточность любви и делает её абсолютно свободной в выражении. Если бы любовь скисала без другого, она была бы придатком к другому, а любовь и сама по себе любовь, поэтому и другому она — любовь, а не лекарство, не снисхождение. Спасение и есть переход от любви, оказавшейся в зависимости от другого, к любви-в-себе.

Счастье любви в том, что нас любят не по нужде, нашей или чужой, а от полноты. Если я кому-то нужен, но я никому не нужен. Я нужен всем, если я ни в ком не нуждаюсь, люблю себя и без других, и только тогда я буду любить других по-Божьи. Это открывает вера. Бог — эталон. Он может быть без меня, я могу быть без Него, и любовь в том, что эта возможность вечно не реализуется.

Любовь исходит из невидимого и обращена к невидимому. Моё «я» абсолютно невидимо, невыразимо, необнаруживаемо — и абсолютно «есть». Можно картографировать каждый атом мозга, но это будет карта веснушек, а не «я». Горе человеку, который любит свой мозг, а не себя, который отождествляет себя со своими веснушками. Горе человеку, который считает невидимое несуществующим, а опыт невидимого «я» — иллюзией, потому что он отрекается от самоочевидного, от первичного опыта видения невидимого. Я знаю, что я не только больше суммы составляющих меня элементов, но я не есть ни один из этих элементов. Это не означает, что я неуничтожим — чем сильнее сознание своего я, тем сильнее и сознание хрупкости и уничтожимости «я». Тут религиозный опыт видит различие между Богом и человек, и человек часто протестует, претензию выдвигает к Богу — почему я уничтожим, а Ты — нет? Конкурентов забоялся?

Любовь к себе таких вопросов не задаёт. Ей безразлично, смерть или бессмертие. Она, повторим, могучая широкая река. Возможно, вперёд обрыв и водопад, но это не меняет её течения сейчас. Человек умирает, но его любовь к себе не умирает, — в этом трагедия смерти, бесплодная, пустая. Человек сливается с другим, но его любовь к себе не сливается, остаётся и в любви к другому подобием Гольфстрима в океане, — в этом комедия любви, продуктивная, творческая. Воскресение там, где любовь к себе обретает и утраченное было «я», и других, и Бога. Любовь есть прежде всего встречи с невидимым — с невидимым в себе, в других и в Боге.

Православный психолог Александр Данилин подчёркивал, что любовь к другому должна быть вторична по отношению к любви к себе. Иное — патология и перерастание любви в страсть. «Когда мы искренне, с абсолютной серьёзностью говорим партнёру: «Я не могу жить без тебя», — то незаметно возлагаем на него ответственность, которая человеку не по силам, ведь в каждом из нас живёт Бог ... Разве можно полностью отвечать за жизнь... бесконечности?» Человек даже без Бога может прожить — и прожить вечно. Тем более, он может прожить без другого человека. Любовь к себе и есть обозначение этой способности — быть центром вселенной, не перекладывая на другого своей свободы, не становясь зависимым (зависимость — подмена любви). Человек, который не любит себя, не сознаёт своей полноценности, своего богоравности, не может любить Бога всем сердцем — он может лишь творить из Бога кумира, не может любить и другого. Кто творит из другого кумира, тот превращает чудо в чудовище. «Лишь когда наши чувства становятся не невротическими, а уверенными и спокойными — чудовища исчезают. Опасность не в любви — опасность в том, чтобы объявить всю свою жизнь подчинённой одной лишь ей, словно единственной богине» (Данилин, 2010, 93). Смущаться себя, стыдиться себя, бежать от себя — это признак греха. Река должна течь в океан — и для этого ей нужно сохранять свой исток, который пополняет её водой. Странно было бы сказать океану: «Я тебя люблю, так наполняй меня водой!» Бог и так наполняет нас — ведь в родник вода поступает с неба. Это надо принять и любить себя, источник всего в себе. Пытаться наполнять с устья, пытаться течь вспять — не чудо любви, а невроз опустошённости.

Мы пытаемся обращаться с любовью как с чувством. Чувства поддаются определенному контролю и регулировке, да вот любовь вообще — менее всего чувство. Любовь к себе — не чувство, которое постоянно следует переживать. Это была бы самовлюблённость, явление ещё менее продуктивное и намного более противное, чем влюблённость в другого. Любовь к себе не надо и воспитывать, развивать. Любовь к себе попросту присутствует в человеке, и достаточно не отрицать её. Любовь к себе не есть и принятие себя, это уже попахивало бы извращением. Любовь к себе, скорее, означает способность к покаянию. Любить себя означает уметь слышать совесть, которая меня же, любимого, обличает — обличает бесстрашно, зная, что я выдержу, ведь я же себя люблю. А вот другого обличать не надо, потому что кто из нас посмеет сказать, что я люблю другого настолько, что имею право попрекать, что могу рассчитать силу упрёка. Пусть уж другой собственной совестью обходится. Самое большее, что я могу, это не участвовать в том, что мне кажется злом.

* * *

Золотое правило этики (оно же одна из главных заповедей) гласит, что надо любить ближнего как самого себе. Иногда это выражают отрицательно («не делай другому того, чего не желаешь, чтобы делали тебе»). Важно, что эта заповедь стоит на другой заповеди, нигде не сформулированной: «Возлюби самого себя».

Себя надо и можно любить, иначе теряется точка отсчёта для любви к ближнему. Про эту заповедь нигде не написано, потому что предполагается (совершенно справедливо), что мы достаточно умеем любить себя, знаем, что это такое и как это делается. Более того, если бы в Библии было написано, что себя можно и нужно любить, это дало бы такой толчок себялюбию и гордыни, что до любви к ближнему уже никогда бы дело не дошло.

Однако если не в Библии и не в катехизисе, то хотя бы в размышлениях над катехизисом (то есть, в этой книге) можно и нужно заметить, что святой и правый бой с самолюбием может привести к тому, что человек станет бояться своей способности любить себя, ударится в крайность — презрение к себе, почитание себя не творением Божиим, а неудавшимся творением Божиим, ошибкой Господа Бога. Это разрушительно и для первой заповеди (любить Бога трудно, если чувствуешь себя Его ошибкой) и для второй (страшно даже подойти к ближнему, если чувствуешь себя преступником и идиотом).

Любовь к себе ценна именно потому, что она — мельчайшая любовь из всех возможных, и потому может служить средством измерения всех остальных. Так платиновый метр — дорогая штука, но эталон миллиметра или ангстрема ещё дороже, пускай и не из драгоценного металла делан. Метром можно измерить дом, а сантиметром — человека; значит, сантиметр настолько же важнее метра, насколько человек дороже дома. Благодаря крохотным единицам измерения можно придумать, сконструировать и сделать компьютер и ракету, электронный микроскоп и лекарство.

Об этом свойстве любви к себе писал Серен Кьеркегор: «Никто не будет забыт из тех, кто был велик в этом; но каждый был велик здесь ... — относительно величины того, что он любил. Ибо тот, кто любил самого себя, стал велик через себя. и тот, кто любил других людей, стал велик через свою преданность, но тот, кто любил Бога, стал самым великим из всех» (Страх и трепет. Москва: Республика, 1993, с. 23). Это не обязательно противопоставление: можно любить и себя, и ближнего, и Бога. Более того: невозможно любить Бога, не любя ближнего и не любя себя. Тут через ступеньку не перепрыгнуть. Кто любит себя — любит, по выражению Кьеркегора, «возможное», то есть то, что Богом дарованная творческая мощь может сделать из человека (грех же, поспешим заметить, есть «невозможное» — и «совершенный» грех вовсе не создаёт какой-либо реальности, ничего не «совершает», как совершает нечто лётчик, плотник, крестьянин). Любящий ближнего — ожидает вечного, преображения Царства, заключённого в каждом ближнем. Любящий Бога — ожидает невозможного. «Тот, кто боролся с самим собой, стал ещё более велик, победив самого себя, однако тот, кто боролся с Богом, стал самым великим из всех ... Был тот, кто полагается на самого себя и завоевал все, и был тот, кто, будучи уверен в своей силе, пожертвовал всем; но тот, кто полагался на Бога, был самым великим из всех».

Любовь к себе и любовь к ближнему имеют одно общее качество, которое далеко не очевидно: это есть любовь к необычному, к иному, к чужому. Человек может любить себя именно потому, что человек бесконечно глубок и, даже будучи натурой цельной, не раздвоенной грехопадением, все время несёт в себе нечто неожиданное для самого себя. Свободная и творческая природа человека означает не только, что человек творит нечто новое вовне себя, неожиданное для окружающих и для Бога (это как раз совершенно не обязательно), но, прежде всего, что человек внутри себя постоянно имеет нечто новое. Разумеется, это ничтожная новизна, это крохотная сдвижка между разными частями души. Этого опыта себя как существа сложного недостаточно для того, чтобы человеку было «хорошо одному», но все же этот опыт и эта сложность существуют и помогают человеку подняться бесконечно высоко к другим и к Богу.

Опыт новизны и инаковости внутри самого себя даёт любящему себя человеку минимальный (но именно в силу минимальности — первичный, зародышевый) опыт единства с иным. Любовь к женщине есть распространение этой способности, любовь к ближнему и Богу. Кто любит глубину в себе, кто любит неожиданное в себе, тот способен восхищаться другим человеком именно за то, что другой — иной, непохожий, может сделать нечто, чего собственное «я» сделать не может.

Проповедь Фрейда против заповеди «Возлюби ближнего как самого себя» — великая проповедь. Но не наука. Она основана на чувстве, на предположении, что все болезни от того, что любовь неразрывно связана с ненавистью, и чем более кого-то любишь, тем более накапливаешь против этого человека и раздражение. Столь ненаучный подход к любви Фрейду простителен: он с дурацким своим предрассудком лечил людей, а многие христиане, обладая истинной верой, людей калечат. На язык одного племени эту заповедь перевели как «Чувствуй обиду за другого с такой же силой, как обижаешься за обиду, причинённую тебе». Обида, безусловно, мало кем в европейской культуре воспринимается как часть любви — и Фрейд поставил её вне любви (ненависть — лишь извращение обиды). А напрасно: можно обижаться, и это неизбежная часть жизни, в том числе любви, естественная часть. Важно не избегать обидчивости, а быть беспредельно обидчивым, тогда обида превращается в полноценное милосердие, как вода превращается в вино, как бесконечные параллельные линии превращаются в одно.

Заповедь о любви к себе легче понять там, где она сопоставляется не с заповедью о любви к Богу, а с заповедью о почитании родителей. Очень жаль, что Фрейд не знал, видимо, о возможности такого сближения. Иисус не говорит, что почитание родителей есть чистый, без примеси фобий и комплексов, восторг. Напротив: заповедь всегда говорит о чем-то спорном. Нет заповеди «не тони», хотя тонущие бывают. Бывают родители, которых легко любить (ну, предположим!), но не бывает родителей, которых легко почитать. Любить себя не легче. Но возможно, и эту маленькую возможность Иисус просит использовать на сто процентов.