Анатолий Спасский

ИСТОРИЯ ДОГМАТИЧЕСКИХ ДВИЖЕНИЙ

Cм. библиографию. Христология.

К оглавлению

Глава VI. Состояние догматических партий в правление Валентиниана и Валента.

Религиозная толерантность Валентиниана и, как прямое следствие ея,возстановление господства никейцев на Западе.—Гегемония омиев ; ея причины и характер. —Собор омиусиав в Лампсаке, посольство к папе Ливерию и собор в Тиане.—Распадение омиусианской и омийской партии и поворот в сторону никейскаго свмвола.

1. Иовиан неожиданно скончался на пути в Константинополь, в незначительном местечке Дадастане (февр. 364г.), так и не увидев столицы империи и не насладившись положением всемирнаго владыки, и общее согласие сената и легионов возвели на трон Валентиниана, стараго генерала, стяжавшаго себе уважение своими военными доблестями и гражданскими заслугами. Месяц спустя, новый император вызвал к себе проживавшаго в неизвестности своего младшаго брата Валента и назначил его   соправителем, отдав ему малоазийский восток, Египет с Ливией и Фракию. Формальный раздел государства произошел в Ниссе в июне месяце того же года. Теперь поделены были не только области империи, что случалось и прежде, но армия и полководцы, и для каждаго правителя решено было создать особую высшую администрацию со своим отдельным центром во главе—для Запада в Медиолане, а для Востока в Константинополе. Совершивши раздел, братья разстались в Сирмии, чтобы больше никогда не встречаться, и империя Константина распалась на две половины, имев-шия вид самостоятельных государств, причем церковныя дела в той и другой половине пошли различными путями.

Западный император Валентиниан, безспорно, принадлежал к числу лучших правителей империи. Человек с твердым, мужественным характером, с неистощимой энергией и редким практическим тактом, он преследовал прежде всего государствен-ную пользу, подчиняя ей свои личныя распоряжения, и умел держать своих подданных в строгих границах законности. Ранняя военная служба не дала ему возможности заняться своим личным образованием, но он обладал достаточно широким умственным кругозором, чтобы покровительствовать наукам и искусству. По своим религиозным воззрениям он был убежденный христианин и искренность своей веры засвидетельствовал отказом участвовать в языческих церемониях Юлиана, за что и должен был покинуть службу. Однако, в его характере не было и тени какого-либо фанатизма. В его правление язычники чувствовали себя так же хорошо, как и представители различных догматических партий в христианской церкви. Его религиозная политика отличалась самой широкой толерантностью. Он отказался удалить с места немногих несочувствующих никейскому символу епископов, но всем церквам предоставил право свободно избирать себе никейских предстоятелей. Этого одного было достаточно, чтобы никейское учение, за ничтожными исключениями, восторжествовало на всем Западе. Оппозиция никейскому собору не имела здесь под собой никакой почвы и была насаждена насильственными мерами Констанция; безпартийная политика Валентиниана, лишив ее поддержки двора, отняла у нея ту единственную опору, на какой она держалась, и все, сделанное Констанцием для устранения никейскаго символа на Западе, при Валентиниане само собой потеряло силу. Запад опять стал никейским.

Иное течение приняли догматическия движения в восточной половине империи, доставшейся Валенту. Если на западе при ничтожном значении здесь арианства и общей наклонности к никейскому учению, один уже принцип невмешательства, строго выдерживаемый Валентинианом, необходимо вел к полному умиротворению церкви, то на Востоке, центре догматических движений, применение толерантной политики грозило большими затруднениями. Среди всех споривших здесь сторон не было ни одной, которая по своей численности, внутреннему единству и моральной силе могла бы составить собой естественный оплот церковнаго мира. Каждая сторона находила равносильный себе противовес в другой или третьей и, тем не менее, каждая стремилась к исключительному преобладанию над другими. При полном отсутствии государственнаго контроля и руководства такое положение дела легко могло разрешиться в нескончаемую борьбу всех против всех, одинаково опасную, как для церкви, так и для государства. Самый ход вещей, таким образом, обязывал восточнаго правителя энергично взяться за церковные вопросы и примкнуть к какой-либо партии, чтобы на ней основать единство церкви и государства.

Выбор Валента пал на омиев. Отчасти на эту сторону влекли Валента уже его личныя симпатии. Его жена, Домника, была явной арианкой; при дворе влиятельныя места заняты были также противниками никейскаго символа; сам Валент в 367 году, объятый страхом пред походом на готов, принял крещение от руки Евдоксия константинопольскаго, главы омийской партии, а этот поступок в тот век, когда большинство христиан предпочитало до смерти или до тяжкой болезни оставаться в звании оглашаемых, говорил уже об определенной настроенности религиозных убеждений императора. Но оглядываясь на тогдашния события с высоты XX столетия, можно видеть, что в данном случае собственныя расположения императора вполне совпадали с наличным положением церковных отношений. В самом деле, на какой бы иной партии, кроме омиев, мог опереться восточный государь в своем стремлении охранить единство церкви и государства? Для нас ясно, что уже в эпоху Валента церковное будущее на Востоке, как и на Западе, принадлежало никейцам, но этот неизбежный результат всей предшествующей истории для современников событий далеко не рисовался с такою наглядностью, как он рисуется для нас. Поворот в сторону никейцев, начавшийся в рядах восточных деятелей еще в последние годы царствования Констанция, совершался в глубине церковной жизни и мало чем давал знать о себе на поверхности ея. Из восточных областей никейское учение безраздельно господствовало только в Египте, но править империей, центр населения которой сосредоточивался в азиатских провинциях, было невозможно при помощи одного Еги-пта. Новоникейская же партия, возникавшая в малоазийских церквах, была еще слаба и пока еще не имела своего вождя, около котораго могла бы соединиться. Две другия партии, удерживавшия за собой значение на Востоке,—аномэйство и омиусианство,—также не да-вали в себе гарантий за то, чтобы на них основать мир церкви. Об аномэйстве не могло быть и речи: со времени Юлиана и Иовиана аномэи составляли собой малочисленный и замкнутый кружок, лишенный всякаго влияния в церковных делах. Что же касается до омиусиан, этой все еще самой сильной партии на Востоке,— то дескредитировав себе при Констанции в глазах лучших людей своею податливостью, они в царствование иовиана значительно сократились и в своей численности, при чем наиболее влиятельные представители их или умерли или присоединились к никейцам. Оставались, таким образом, одни омии. Заняв еще при Констанции все видныя кафедры на Востоке, омии сохраняли за собой это господствующее положение в восточной церкви, как при Юлиане, так и при его преемнике Иовиане, и когда Валент прибыл на Восток в качестве императора, он увидел на верху церковной жизни омиев. В столице империи, Константинополе, властвовал Евдоксий, человек опытный в политике и скоро достигший влияния на царя. К омиям же склонялся и двор, и сам Валенть,—и судьба догматических партий на Востоке на все время царствования Валента была решена.

Гегемония омиев не ложилась тяжелым ярмом на судьбу других партий. По самому существу своих примирительных воззрений омии не расположены были крутыми и насильственными мерами поддерживать свое исключительное преобладание в церкви, довольствуясь тем влиянием, какое предоставлено было им двором на первых порах. Возникнув как компромисс между разрозненными партиями Востока и опираясь в своей власти на людей, дороживших установившимся миром, омии по необходимости должны были править путем уступок и молчаливаго соглашения с требованиями жизни, потому что всякая другая политика могла бы подорвать их собственную позицию. Самая формула их, допускавшая всевозможныя толкования, позволяла им мириться со многими по существу противными им явлениями церковной жизни, лишь бы только по форме они не выходили за пределы терпимаго. Наконец, и по своему составу эта партия была не многочисленная, державшаяся на верху лишь благодаря соперничеству прочих партий, и потому обязанная вести себя так, чтобы это соперничество не перешло в единодушный союз, направленный против ея гегемонии.—С другой стороны, и император Валент не принадлежал к числу государей, для которых возможна была бы решительная церковная политика в духе Констанция. Его царствование было не из спокойных. Обязанный троном близкому родству с Валентинианом, Валент, не обладавший ни одним из тех достоинств, какия возвели его брата на престол, прежде всего должен был заботиться об упрочении своего собственнаго положения. Уже при избрании его в соправители на совете военачальников раздавались голоса, протестовавшие против пренебрежения интересами государства ради родственных чувств. Вскоре после его возвращения на Восток, когда дела империи побудили его на время отбыть в Антиохию, чтобы наблюдать за персидской границей, в самой столице его, Константинополе, вспыхнул открытый бунт, поднягый Прокопием, дальним родственником Юлиана. К этим внутренним неурядицам присоединились еще и внешния неудачи: готы напирали на империю с Дуная и грозили ей серьезной опасностью, а император, вместо того, чтобы дать им отпор, устраивал унизительныя для римскаго имени полюбовныя сделки с варварами, вызывая еще большее неудовольствие среди населения. При такихъусловиях всякия решительныя и строгия меры касательно церковных споров были способны только увеличить сумму общих нестроений. Это понимал даже такой недальновидный политик, как Валенть. К тому же отрезвляющим образом должен был влиять на него и пример западнаго императора Валентиниана, воздерживавшагося от всякаго вмешательства в дела церкви. При всех своих недостатках Валент имел то не-сомненное достоинство, что он благоговел пред авторитетом своего старшаго брата, выведшаго его из неизвестности. Эта черта настолько была знакома его современникам, что даже придворные Валента пользовались ей, когда хотели сказать царю комплимент.

Церковные историки V века, излагая события царствования Валента, изображают его, как сплошное непрерывное гонение на лиц никейскаго образа мыслей, при чем преследованиям и казням подвергались не только епископы, но клирики и миряне. Из всего только что сказаннаго нами видно, что к этим сообщениям древних историков нужно относиться с осторожностью. Время правления Валента было эпохой, когда одна уже нерасположенность   двора   к известной   догматической партии разсматривалась ею, как своего рода гонение. Между тем, оцениваемая с строго исторической точки зрения, религиозная попытка Валента развивалась в том же направлении, в каком действовал и его западный соправитель, и руководилась серьезными государственными потребностями. Если Валентиниан, в виду преобладания никейцев на Западе, предоставлял им сво-бодно занимать все освобождающияся епископския кафедры, то Валент, убежденный, что мир государства и церкви может быть обезпечен только гегемонией омиев, остественно старался замещать вакантныя места представителями господствующей партии. При фанатической настроенности тогдашняго городского населения, раздираемаго догматическими спорами, вполне понятно, что насильственное назначение епископа, нежелательнаго для одной его части, вызывало в недисциплинированной массе необычайный взрыв страстей, кончавшийся иногда междоусобными драками и убийствами, которыя потерпевшей партией ставились в вину императору. Разсказы историков об ужасах правления Валента характеризуют не личность его, а лишь нравы тогдашняго времени. К тому же всякая односторонняя политика, особенно в области религии, всегда заключает в себе опасность для общественнаго спокойствия; возможно, что опираясь на расположение Валента к омиям, епископы и миряне,а также и представители государственной власти часто не стеснялись в применении насильственных мер в отношении к своим противникам,—в надежде угодить императору. Замечательно, однако, что там, где Валент лично вмешивался в религиозные споры своего времени, он показывал такую умеренность, что сами враги его удивлялись ей. Вот несколько характерных фактов. Во время войны с готами император остановился в Томисе, главном городе малой Скифии, и когда он, окруженный свитой, направился в храм для присутствия на богослужении, местный епископ Ветранион, подвергнув его суровому обличению в речи, со всем народом удалился в другую церковь, вызвав тем всеобщее осмеяние императора. Это неслыханное оскорбление величества повлекло за собой только легкую и непродолжительную ссылку. В Кесарии каппадокийской его встретил Василий Великий со всем величием популярнаго епископа, известнаго проповедника и правоверующаго христианина. Валент не только смиренно присутствовал при богослужении его, слушал проповедь, но и подарил богатыя, принадлежащия ему в Кесарии земли для бедных и больных, находившихся под попечением Василия. Находясь в Едессе, он пожелал приобрести для омиев знаменитую здесь церковь ап. Фомы, но собравшийся сюда во множестве народ не хотел уступить силе войска; даже женщины с грудными детьми спешили в храм в надежде получить мученический венец. Лично чуждавшийся всяких насилий, Валент отказался от своего желания. Александрийский префект, посланный сюда по совету Евдоксия, предпринял ряд мер в пользу господствующей партии, неожиданно вызвавших снова сильное возбуждение в александрийском населении, так что Афанасий должен был удалиться отсюда; пять месяцев скрывался он в могиле своего отца и затем, будучи вызван особым рескриптом Валента, до конца своей жизни (373 г.) оставался спокойным на своей кафедре, пользуясь всеобщим уважением и оказывая могущественное влияние на современныя события. Основываясь на точных исторических данных, о гонении никейцев в правлеиин Валента можно говорить лишь в смысле ссылки, коснувшейея притом лишь нескольких епископов. Историк Феодорит по имени упоминает лишь четырех епископов, подвергшихся ссылке: Мелетия антиохийскаго, Пелагия лаодикийскаго, Евсевия самосатскаго и Варсу едесскаго, причем самая ссылка обставлена была снисходительными условиями. Мелетий со всеми удобствами жил в своем родовом имении в Гитасах (в малой Армении), находясь в постоянном общении с паствой и окружающими епископами, Евсевий же, сосланный во Фракию, облекся в одежду воина, надел на голову тиару и в этом виде прошел Сирию, Финикию и Палестину, поставляя единомысленных себе епископов в те города, которые имели в том нужду. Некоторые же епископы отделывались просто денежным штрафом, при помощи котораго Валент, быть может, хотел поправить свои разстроенные финансы. Α главное, оба вождя никейцев — Афанасий (до 373 г.) и Василий Великий, исключая непродолжительное удаление из Александрии перваго, оставались за все время правления Валента неприкосновенными.

2. Начальные годы правления Валента ознаменовались значительным оживлением догматической деятельности на Востоке. Первыми выступают на сцену омиусиане. Несмотря на все невзгоды, перенесенныя ими в последние годы правления Констанция, они все еще составляли наиболее многочисленпую и тесно сплоченную партию на Востоке. Улучив удобную минуту, когда Валентиан проезжал из Константинополя в Рим, они отправили к нему посла в лице Ипатиана, еп. перинфскаго и ираклийскаго, с просьбой разрешить им собор «для исправления учения». Император ответил : «я мирянин и считаю неприличным вмешиваться в это дело; пусть священники, коим надлежит заботиться об этом, съедутся, куда хотят». Собор состоялся в Лампсаке в 364 г. и продолжался два месяца. Омиусиане имели право заставить выслушать свой голос ; при разгроме на константинопольском соборе 361 г. они пострадали более других и их задача состояла в том, чтобы реабилитировать свое положение в церкви и государстве. Омиусиане отвергли постановления, сделанныя в Константинополе, и потребовали, чтобы епископския кафедры, незаконно захваченныя омиями, возвратили обратно им, передав дело на суд всей церкви. В развитии положительнаго вероучения они не пошли вперед : осудив ариминекую веру (учение о подобии) они еще раз остановились на известном лукиановском символе, редактированном в Антиохии, истолковав его в смысле по-добия по существу, так как эта «прибавка,—говорили они,—необходима для отличения ипостасей». Поднимался вопрос и о Св. Духе, но ни к какому окончательному решению отцы лампсакскаго собора не пришли. Уверенные в своей правоте, они отправили посольство к Валенту в надежде придать своим постановлениям законодательный авторитет в церкви. Но на этοть раз их ожидало полное разочарование. Решение императора было коротко: он предложил им вступить в общение с Евдоксием и его приверженцами; когда же послы стали прекословить и порицать Евдоксия, царь разгне-вался, приказал отправить их в ссылку и церкви их отдать омиям.

Весной 365 года последовал рескрипт, в законодательном порядке определявший религиозную политику Валента. Распоряжение императора приказывало городским начальствам под страхом тяжелых наказаний изгонять из городов епископов, низверженных при Констанции и возстановленных Юлианом. В Антиохии выполнение указа произошло на глазах самого Валента; Мелетий должен был удалиться в ссылку, Павлина же император пощадил «по причине чрезвычайной богобоязненности этого мужа», и, таким образом, церковь формально возвратилась к тому положению, в каком оставил ее Констанций пред своею смертью. Неожиданный удар, затронув слегка никейцев, главною своею тяжестию павший на омиусиан уже вследствие только их сравнительной многочисленности, вызвал у них энергичный протест, повлекший за собой ряд важных событий. «Теснимые более страхом, чем насилием»,омиусиане разослали послов в разные города, составили соборы в Смирне, Писидии, Исаврии, Памфилии, Ликиии в Лапсаке и выработали общий план действий. Искать помощи на Востоке было не у кого, между тем годом ранее западный император Валентиниан принял их благосклонно, и они решились обратиться к нему, a вместе и к западным епископам, за поддержкой. Три посла, Евстафий севастийский, Сильван тарский и Феофил костовальский отправились в Медиолан, резиденцию Валентиниана, с целью лично объяснить ему свое положение. Но, к несчастию, Валентиниан только что пред приходом их ушел на войну в Галлию, путешествовать же вслед за ним за Альпы послы были не готовы. В этих трудных обстоятельствах возможен был только один исход —просить о помощи папу Либерия. Послы прибыли в Рим, но здесь условием общения sine qua non поставлено было принятие никейскаго символа. Послы колебались недолго. Объяснив слово «единосущный» в смысле «подобия по существу (όμοιούσιος)», они представили письменный «свиток» папе,текст котораго сохранился до нашего времени. Обосновав свои полномочия указанием на бывшие в разных восточных провинциях соборы, они заявляют, что «держат и хранят кафолическую веру, утвержденную на святом никейском соборе 318-ти отцов и пребывающую непрерывно доныне чистою и непоколебимою, ту веру, в которой свято и благочестиво принимается единосущие; вместе с упомянутым собором и мы собственною подписью удостове-ряем, что ту веру держали, держим и храним до конца». Основываясь на этой вере, они анафематствуют прежде всего Ария и Савеллия, затем фотиниан и маркеллиан, и в особенности исповедание, читанное на ариминском соборе, принесенное из Ники фракийской и подписанное в Константинополе епископами. Изложив никейский символ, они заканчивают просьбой к папе послать кого-либо с посланием к епископам, каких он сам одобрит, для того, чтобы этот посланник вместе с ними разсудил о церковных делах.

Документ замечательный! Он вскрывает пред нами: крупный факт, совершившийся во внутреннем развитии омиусианства, и дает возможность наблюдать дальнейший шаг его на пути к сближению с никейским символом. Пусть этот шаг вызван внешним толчком,— от этого он не теряет своего историческаго значения. Прежде всего характерно то необыкновеннос уважение в отношении к никейскому собору и установленному на нем вероопределению, какое мы слышим здесь из уст бывших противников его; «единосущие» пр о возглашается учением святым, пребывающим непрерывно доселе чистым и непоколебимым (!). Бывшие «подобосущники», только что окрестившиеся в единосущие», заявляют, что уже держали эту веру, держат и хранят до конца», и это заявление высказывается не от лица только трех послов, но от лица 64 восточных епископов, имена которых перечислены в ответном письме папы и за которыми стоял целый ряд соборов, составлявшихся в восточных провинциях. Но подходя столь близко к никейскому символу, омиусиане не отказываются от своей исторической позиции. Анафематствуя «в особенности» никскую формулу, подписанную в Константинополе, они хотят обезопасить свое церковное и государственное положение. В области догматической они также консервативны: όμοούσιος они истолковывают в смысле : όμοιούσιος (конечно, для отличения ипостасей) и в списке никейскаго символа, представленном папе, выпускают слова: εκ ουσίας του πατρός (из сущности Отца), всегда навлекавшия подозрение в савеллианстве. И наконец, прямая анафема на Савеллия, фотиниан и маркеллиан показывает, что новые единосущники отвергают западное понимание этого термина, как одной ипостаси.

Тем не менее папa Либерий был доволен. Он не только принял послов в церковное общение, но и снабдил их при отправлении назад особым посланием. Тщательно перечислив по именам всех епископов, от лица которых подана была ему записка, он обращается ко всем восточным епископам, называет их светильниками веры и возлюбленными братьями и высказывает радость по поводу наступившаго мира и единомыслия. Он извещает их, что почти все, бывшие в Аримине, западные епископы образумились и, анафематствовав исповедание ариминское, подписали никейскую веру. С особенным ударением он отмечает, что послы прокляли Ария, и советует восточным объявить во всеуслышание, что все, желающие возвратиться к боже-ственному свету, теперь же пусть отбросят всякия хулы Ария и присоединятся к никейской вере, упорных же лишать общения в церковных собраниях. Послы, заручившись еще письмами итальянских, африканских и западно - гальских   епископов, отправились в Сицилию и, вступив в общение с тамошними епископами, возвратились домой. Восток встретил их с нескрываемым восторгом. Составился большой собор в Тианах, на котором присутствовали, между прочим, известнейшие епископы того времени, Евсевий Кесарии каппадокийской, Пелагий лаодикийский, Григорий пазианзенъи все участники антиохийскаго собора 363года. Обрадованные получением писем с Запада, они постановили разослать их по всем церквам, в особых посланиях убеждали их хранить единомыслие и известность о согласии собственными письмами и затем решили в ближайшем времени собраться снова на собор в Тарсе киликийском. Но начатое при столь счастливых обстоятельствах и в высоком религиозном одушевлении дело объединения всех восточных епископов, принявших никейский символ, окончились ничем. Валент не разрешил собора...

3. Начиная с 367 года, года Тианскаго собора, и кончая 378 годом, годом смерти Валента, когда религиозная политика константинопольскаго двора получила радикальную перемену, в истории догматических движений мы уже не находим каких -либо крупных фактов, в которых наглядно выражались бы взаимныя отношения спорящих партий, не встречаем и соборов, выступающих с более или менее определенными догматическими положениями. Жизнь восточной церкви с поверхности ея спускается в глубину внутренних отношений, как бы скрывается от посторонняго глаза и историку нужно много труда и наблюдательности, чтобы подметить главныя течения богословской мысли и раскрыть их логическую необходимость. В этом отношении время правления Валента представляет собой резкий контраст по сравнению с эпохой Констанция. Здесь уже совсем невидно той страстной борьбы, которая наполняла царствование последняго — этой постоянной смены партий, уничтожения и новаго образования их, безконечных сим-волов и многочисленных соборов. Исчерпавши свои силы в горячем напряжении раз навсегда покончить с спорным вопросомть, богословская мысль как бы ослабевает на время в своем творчестве. Всевозможныя точки зрения были пройдены; партии окончательно сформировались и обособились. Оставалось только подвести итоги всей предшествующей работы, и потому характерной чертой внутренней жизни церкви за время правления Валента является упрощение догматических вопросов. Омиусиане заканчивают свою историческую роль. Возникши в качестве реакции против грубаго аномэйства, разлагавшаго все христианское учение в область теоретических понятий и логическаго схематизма, омиусианетво исходным пунктом своих догматических построений поставило религиозный интерес и своим учением о подобии Сына Отцу по существу впервые придало консервативному богословию догматическую устойчивость. Ре-лигиозное начало, царившее в его системе, привлекло на сторону его все лучшия церковныя силы Востока и нанесло последний удар аномейству, а впервые проведенное им разграничение терминов „ούσία" и „υποστασι", положив конец многим недоразумениям, внесло в богословския разсуждения столь долго недостававшую им формальную определенность. Заслуги омиусианства в истории догматических движений IV века, таким образом, несомненны. Но будучи по существу дела компромиссом между строгим арианством и никейским учением, одинаково сближаясь и одинаково отрицая то и другое, оно не могло разсчитывать ни на продолжительное существование, ни на окончательное господство в церкви. Самый термин его: ομοιος κατ ούσίαν. при всем своем относительном значении, как мы уже видели, был филологически неправилен и догматически не тверд. Судьба назначала омиусианству посредствующую роль быть пере-ходной стадией между арианствующим богословием и учением о единосущии; свою роль оно выполнило в совершенстве, и в этом состоит его историческое значение. Оно подготовило на антиникействующем Востоке почву для принятия никейскаго символа и, исполнив свсю назначение, должно было удалиться с исторической сцены. Распадение омиусианства произошло замечательно быстро. Уже александрийский собор 362 года нанес ему сильный удар признанием трех ипостасей и соглашением их с термином «единосущный». Α последовавшее затем выделение наиболее лучших представителей его на антиохийском соборе 363 года, при посольстве в Рим и тианском собрании лишило его всех выдающихся умственных и моральных сил, которыя ранее были в его распоряжении. Омиусианство, однако, окончательно не исчезло. С непонятным упорством небольшая часть его последователей продолжала отстаивать свою   прежнюю позицию. Когда большинство восточных церквей, по прибытии посольства из Рима, хотели праздновать победу никейскаго символа на соборе в Тарсе, около 34 азийских омиусиан собралось в Антиохии карийской и здесь, отвергнув слово «единосущный, снова возвратилось к антиохийскому, так называемому, лукиановскому символу веры. Другая же, более значительная, часть их в развитии дальнейших догматических споров заняла своеобразное положение. Приняв въследствие логической и исторической необходимости никейский символ, т.-е., согласившись на признание единосущия Сына с Отцом, она в учении о Духе не могла и не хотела сделать ни малейшаго шага вперед. Она усвоила себе старое традиционное воззрение на Духа, как тварь, и не сдавалась ни на какия убеждения. Без сомнения, она впадала в догматическую непоследовательность и по отношению к своим противникам оставалась почти безпомощной, но эта непоследовательность ея имела свои историческия основания. Она служила для этой части последователей омиусианства как бы некоторым средством самосохранения. После всего пережитаго при Юлиане и начальных годах правления Валента омиусианам предстояла неприятная участь: или разсеяться в постепенно возникавшей партии «ново - никейцев» или, лишив себя всякаго значения в ходе дальнейшаго развития,сохранить самостоятельность в качестве обособленной партии, упорно отстаивая отжившую теорию о Духе. Они избрали последнее и образовали из себя какой-то фрагмент старины, служивший лишь объектом для полемических нападений. В истории они получили название   духоборов (πνευματομάχοι) и македониан.

На такое именно происхождение духоборской партии указывает целый ряд свидетельств древности. Уже Афанасий в своих посланиях к Серапиону, епископу тмуитскому, излагая учение о Духе Св., направляется не против ариань, а к тем, которые, хотя и отступили от ариан за хулу их на Сына Божия, однако же мыслят о Духе, как твари. Еще яснее выражается Епифаний. Под духоборами он разумеет тех, кто «првильно и православно думая о Сыне, хулят Св. Духа, не сопричисляя Его по божеству Отцу и Сыну». Точно также и один арианский источник позднейшаго пр о -исхождения всю разницу между православными и македонианами сводит к вопросу о Св. Духе. И действительно, Македоний, Елевсий и Евстафий севастийский,—эти три вождя духоборов,—значатся в послании папы Ливерия, как принявшие никейский символ. Эта группа духоборов в отношении образовавшейся почти одновременно с ней ново-никейской партии богословов занимала особое положение. Прошлое связывало их дорогими воспоминаниями, и поскольку вопрос о Св. Духе на Востоке вообще до 381 г. не имел решающаго значения, разсматривалась ново - никейцами с весьма дружелюбной точки зрения. Отцы константинопольскаго собора 381 года к духоборам, явившимся сюда в числе 36 человек под главенством Елевсия кизическаго и Маркиана лампсакскаго, отнеслись, как к своим бывшим единомышленникам, «напоминали им о посольстве к римскому папе Ливерию, представляли им, что недавно еще охотно они вступали в полное общение с ними»... Замечательно, что Григорий Богослов уже в 381 году пневматомахов называет здравомыслящими о Сыне и разсуждает о них, как о братьях, разлука с которыми очень терзает его.

Омийство было последней опорой восточнаго консерватизма. Появившись на сцене истории, как догматическая сделка между различными партиями, оно не имело прочной опоры в церковном сознании и держалось на верху церковной жизни, отчасти благодаря соперничеству спорящих партий, отчасти покровительству двора. В догматическсм отношении оно нимало не подвинулось вперед и все время, пока во главе его стоял Евдоксий, оставалось на той точке неподвижности, какая установлена была на константинопольском соборе 361 года. Да и по самому существу дела ни в усвоенной им теории, ни в историческом положении, какое выпало на долю его, не заключалось никаких элементов к дальнейшему развитию, потому что всякий шаг вперед мог бы повести к собственному крушению. Омии ослабили себя уже в самом начале своего го-сподства. Разорвав связь с аномэями и разгромив омиусиан, они на освободившияся кафедры должны были ставииь людей, стоявших с ними лишь в случайном соприкосновении. Так в Анкиру они поставили Афанасия, в Антиохию известнаго нам Мелетия, в Лаодивию Пелагия. Не говоря о Мелетии, подписи Афанасия и Пелагия уже встречаются под формулой антиохийскаго собора 363 г., признавшаго термин : ομοούσιος Оба вошли в состав ново-никейской партии, и Василий Великий переписывался с ними. Но на этом разложение партии омиев не остановилось. Около 369 года скончался Евдок-сий, глава омийской партии, и место его занял Демофил, личность известная в истории. Родом из фессалонник, происходивший из незначительной семьи, он в известиях истории в первый раз выступает, уже в качестве епископа берийскаго, как автор первой сирмийской формулы. Когда папа Ливерий, по распоряжению Констанция отправлен был в ссылку в Берию, он поручен был наблюдению Демофила, которому и удалось убедить его подписаться под сирмийским изложением. В письме своем к восточным папа называет его «своим господином и возлюбленным бра-том. Затем мы его встречаем рядом с Урзакием и Валентом в составе посольства, явившагося на ариминский собор с так называемой датированной верой, т.-е. в самый начальный момент образования омийской партии. Избрание его в константинопольские епископы состоялось по постановлению собора, утвержденнаго Констанцием, но в пастве вызвало протест ; при возведении его на кафедру в толпе, собравшейся по этому поводу, многие кричали: άναξος (недостоин ) вместо: όίξιος . Подлинность его омийских убеждений, однако, весьма сомнительна. Из небольшого отрывка его ветупительной проповеди, сохрайявшагося у Филосторгия, видно, что Демофил принадлежал скорее к умеренному консервативному направлению, близкому к церковному преданию. По своим догматическим убеждениям он скорее напоминает Евсевия кесарийскаго, чем Акакия и Евдоксия. «Сын рожден волею Отца и вне времени, непосредственно. Бог наперед знал, что всякое творение с Его стороны невозможно, не являясь столь чистым, как Он Сам, и потому в Сыне создал посредника Себе, как служитиеля и исполнителя Своих хотений». Широкая догматическая политика омиев при нем, повидимому, еще далее распространила свои границы. Даже ново-никейцы были довольны его назначе-нием. В письме к своему другу Евсевию самосатскому, Василий Великий сообщает ему, что прибывшие из Константинополя разсказывают о составленной Демофилом «какой-то   „πλάσμα" (выдумке, изобретении) православия и благочестия (ορθότητος   хаι    ευλαβείας), так что все разномысленные в городе пришли в согласие, и некоторые из окрестных епископов приняли единение». Если в словах Василия и сквозит некоторое насмешливое сомнение в правоверии изданнаго Демофилом документа, то омиусиане и духоборцы могли только радоваться его поведению. Символ веры, какой предложили Евстафию севастийскому в Кизике, проповедовал «подобосущие» и содержал «хулы на Духа Святаго». Очевидно, в счастливом семействе Демофила всем было место... Но восприиимая в себя чуждые элементы, расширяя свою догматику до неопределенных пределов, омийство само копало себе могилу.

Разложение омиусианства и начавшееся падение омийства подорвали последния основы богословской мысли на Востоке. Почти 50 лет прошло после никейскаго собора, а каких -либо прочных результатов от всей пережитой борьбы пока еще не виделось. Казалось, вся внутренняя жизнь церкви клонится к упадку и замиранию. Заявившее себя столь энергической деятельностью в начале правления Валента омиусианство еще подавало некоторыя светлыя надежды на будущее, но с уходом его с исторической сцены на месте его не выросло ничего цельнаго. Остались только обломки прежних партий, взаимно ссорящиеся между собою и неспособные создать ничего прочнаго. Где же было искать исхода? При этом вопросе мысли всех лучших людей, еще не утративших совсем интереса к вере,- невольно стали обращаться к никейскому символу. Сколько уже было составлено для замены его формул и различных вероизложений, и ни одна из них не сумела объединит около себя всю церковь. Только никейский символ, несмотря на все пережитыя испытания и жестокия нападения, оставался непоколебимым знамением веры, и ему следовала большая половина церкви. История и сами противники его сделали все, чтобы отнять у него ту остроту новизны, которая вызывала инстинктивное отвращение к нему у стараго восточнаго консерватизма. Сближение лучшей части восточных консерваторов с никейским символом, в тайниках жизни дававшее знать о себе еще в последние годы Констанция, в правление следующих трех императоров, как мы видели, широким потоком разлилось на поверхности ея. Сам основной термин его „ ομοούσιος " в устах новых исповедников его получил другое истолкование в смысле «подобия по существу», сближавшее его с восточной терминологией и устранявшее из него черту савеллианства, всегда вызывавшую мистический ужас на Востоке. Но то были старые, испытанные в борьбе враги его. У новаго поколения, выроставшаго на Востоке, с именем Никеи не соединялось никаких неприятных воспоминаний, и дело никейское рисовалось в совсем ином виде. Ведь то был собор мучеников и исповедников, кровью своей засвидетельствовавших истину! Память некоторых из них почиталась теперь, как память отцов и покровителей в тех самых церквах, откуда их прежде изгоняли. Положение дела радикально изменялось и почва для возстановления никейскаго символа на Востоке была уже.

Историк еще имеет некоторую возможность отчасти проследить этот процесс, происходивший внутри церковной жизни и окончившийся образованием многочисленной новоникейской партии на Востоке, обезпечившей здесь победу никейскаго символа. Мы уже говорили, что до 60-х годов IV века вероизложение, составленное в Никее и вызывавшее собой у восточнаго консерватизма одну лишь оппозицию, не успело и не могло проникнуть в литургичоское употребление, и что вообще за отмеченный период времени нельзя указать ни одного символьнаго памятника, в котором более или менее ясно отра-зились следы влияния со стороны этого вероисповедания. Начиная с 60-х годов, в области символьной практики восточных церквей наблюдаются другия явления. Правда, никейский символ в полном его составе остается в прежнем положении, но его характерные термины „ ομοούσιος " и   „έκ ούσιας, του лατρος" проникают в богослужебное употребление и вставляются в виде пояснительных или дополнительных выражений в некоторые местные символы Лаодикия, Антиохия, Каппадокия, — эти центры антиникейской оппозиции, а также Месопотамия и Филадельфия свергают с себя старую боязнь савеллианства и в свои вероизложения включают никейскую   терминологию. И не только в теории,   в области символьнаго творчества отдельных восточных церквей, но и в самой жизни, в лице некоторых ея деятелей намечается параллельное ему течение по направлению к никейскому символу. Уже самая политика Валента, хотя и безсознательно, содействовала возрастанию на Востоке ново-никейской партии; изгнания и разнаго рода лишепия падали главным образом на омиусиан, из которых она преимущеетвенно вербовала своих последоватслей. Пример посольства на Запад не был единственным ; частичныя присоединения происходилии позднее, при чем и руководящим мотивом далеко не всегда являлся один страх пред государственным насилием. Несмотря на недостаток сведений, некоторые характерные случаи подобнаго рода могут быть еще указаны. Так, часть омиусиан по примеру Кирилла иерусалимскаго приходила к никейскому символу путем собственнаго развития, другие епископы, подписавшие константинопольскую формулу из боязни потерять ка-федры или, подобно Дианию кесарийскому, предшественнику Василия Великаго, раскаивались на смертном одре, или, как Григорий Старший, отец Григория Богослова, вынуждались к этому протестом своей паствы.