Российский атеизм: цинизм, снобизм, сексизм. Казус Кирилла Мартынова

Российский философ Кирилл Мартынов (род. 1981, работал у Глеба Павловского, пресс-секретарём Федерального агентства по делам молодёжи, а координатором либерального клуба «Единой России». Либеральный клуб — у путинской партии!). В 2017 году он писал в своём блоге:

«Коммунизм не религия, зато революционный энтузиазм есть брат-близнец религиозного пиетизма. Отцы-пилигримы, отправляясь строить новый мир в Америку, вполне могли бы напевать песню «Не будет он напрасным, наш подвиг благородный // И время золотое наступит всё равно», желательно голосом Летова, или hasta siempre comandante. И наоборот, соответственно, бойцы революции переживают в момент восстания религиозный экстаз единения. Даже если это Саакашвили, который рассказывает в интервью, что Тимошенко понимает: революция круче любого секса».

Что такое «экстаз единения»? Что такое «революционный энтузиазм»?

Мартынов не знает истории религии. Пиетизм возник в конце XVII века, отцы-пилигримы не были пиетистами, они были пуритане. Более того, Мартынов не знает, что пиетисты и пуритане вообще не отличались экстатичностью. Они как раз противостояли повышенной (с их точки зрения) эмоциональности барокко.

Не знает Мартынов и истории революции. Точнее, он знает большевистскую фальшивку, для которой эталоном революции является путч 25 октября, вовсе не Февральская революция — в России единственная настоящая революция. Мартынов принимает на веру пропагандистское утверждение, что был «революционный энтузиазм» у большевиков.

Реальная революция — и Февральская, и другие — не отличались особым энтузиазмом. Скорее, энтузиазм как повышенный эмоционализм — черта контрреволюционеров, отбросивших аристократическую сдержанность и поносивших борцов за свободу языком самой дикой подворотни. Князь Львов, Милюков, Терещенко, — люди абсолютной европейскости, деловитости, сдержанности. Большинство революционеров были люди как раз выдержанные, — истерики не совершают революций, они учиняют скандалы. Показным был энтузиазм и Гевары: хладнокровный расчётливый убийца, к революции и свободе имевший такое же отношение, какое Моторола имел к «Мотороле», Че Гевара — к графу Цицендорфу, Егор Летов — к Джону Ньютону.

За обличением «энтузиазма» и «экстаза» кроется простой цинизм. Человек с идеалами — неважно, религиозными или политическими, человек с принципами — подлежит высмеиванию и осуждению. Идеалы и принципы довели до Гулага и Путина!

Да нет, не идеалы с принципами довели до Гулага и Путина, а как раз цинизм и беспринципность, столь характерные для контрреволюции Ленина и его преемников. Горбачёв, Ельцин, Путин нимало не революционеры, не пиетисты, не пуритане, а просто обыватели типа Трампа, дорвавшиеся до безнаказанности. Мартынов как бы оппозиция — точнее, «какбыоппозиция», из того же кластера, что большинство борцов «за честность» — не за свободу.

Эталонный циник — онанист, философствующий о браке, сексе, рождении и воспитании детей.
Циники обычно работают шестёрками и доцентами у импотентов.

При этом цинизм сочетается с атеизмом в самой грубой форме. Это снобизм: религия удел отсталых людей, у которых чувства доминируют над разумом. Это и сексизм — символом религии становится одинокая пожилая женщина, которая идет в церковь, тогда как мы, молодые мужчины, идём в кафе «Пушкин»:

«Когда я в первый раз увидел фигуру пастора, я, конечно, покрутил пальцем у виска. Что может быть более нелепым, чем проповедь исусовых чудес перед аудиторией пожилых женщин?» «Проповедовать про чудеса перед пожилыми женщинами — это значит особо изощренно и цинично врать, потому что их ждут страдания, одиночество и смерть, а вовсе не исусовы чудеса».

Ханна Арендт, Симона де Бовуар, Зинаида Гиппиус... «Пожилые женщины», которых «ждут страдания, одиночество и смерть». То ли дело будущее журналистов «Новой газеты» и «Эха Москвы», профессоров «Высшей школы экономики» и «Европейского университета»! Они рациональны! Они не маргиналы и не сектанты, они — истеблишмент. Элита! Они идут в кафе не от страха одиночества, а от полноты чувств. Я мужчина в полном расцвете сил, следовательно, Бога нет!

К женщинам приравниваются странные для преуспевающих российских доцентов персонажи типа Саакашвили — идиот, который жуёт галстуки, скачет по крышам и почему-то думает, что есть смысл бороться с воровством правящей элиты. Дурашка, пользоваться надо этим делом уметь, а не бороться с главным источником грантов и зарплат! Ну, сын гор, дикий человек... А мы — мы трезвые люди, «мы римляне VI века, стоящие на развалинах своих городов, в холодной Восточной Европе, где нет больше ни революции, ни будущего».

Что заставляет вспомнить О'Генри: «Вроде собаки, которая смотрит на жизнь, как на консервную банку, привязанную к её хвосту. Набегается до полусмерти, усядется, высунет язык, посмотрит на банку и скажет: «Ну, раз мы не можем от неё освободиться, пойдём в кабачок на углу и наполним её за мой счёт».

Только российские интеллектуалы предпочитают не за свой счёт.

Мартынов милостиво снисходит до того, что признаёт за пастором одно достоинство: он аполитичен, не проповедует крымнаша. Но это ошибка: аполитичность вовсе не достоинство, а вполне серьёзная политическая позиция, работающая на наиболее наглых, и российские протестанты дружно предали своих украинских собратьев именно аполитичностью.

Примечательно, что в глубине Мартынов вполне смыкается с тем режимом, которому якобы оппонирует, в самом важном вопросе. Пастор, к которому якобы ходят только пожилые женщины, для него маргинал и сектант, патриарх Кирилл — пусть сволочь, но патриарх. Просто фельетониста потянуло на парадокс: лучше с религиозной дурой-бабой, она хотя бы по боингам не пуляет. Хорошая религия — религия, загнанная в подполье. Чему, в числе прочих, способствовала и «Новая газета», исправно участвовавшая в сектоборческой пропаганде и в 1990-е годы, и позднее. Загнала, расчистила место для казённой конформистской религиозности, и теперь ужасается конформизму казённой религии и издевательски предлагает считать лучшим вариантом «квази-протестантскую церковь», «маргинальные деноминации с элементами синкретизма в рамках протестантизма». Конечно, на самом деле правда за ним: «я представляю конкурирующую контору — «светскую философию». Защищать права человека? Бороться за свободу вероисповедания и совести? Некогда — конкурировать надо.

Самые светлые, самые умные, самые интересные святые, которых я знал, почему-то все были верующие, церковные женщины. Елена Семёновна Мень, ездившая к подпольному священнику, который и умер в подполе, и был там похоронен, потом уже гепеушники выкопали тело. Мария Витальевна Тепнина, получившая 10 лет в 1948 году за укрывательство негосударственного священника. Наталья Леонидовна Трауберг, бесплатно переводившая в 1970-е годы религиозные тексты Честертона и Льюиса. Они, бедняжки, и не подозревали, что «их ждут страдания, одиночество и смерть, а вовсе не исусовы чудеса». 

Любава Малышева в очерке о том, как группа работников ВШЭ создавала имитацию феминистского движения так описывала Мартынова («Радио Свобода») :

«В 2004 году он создал ЖЖ-сообщество «Младопатриоты», где варили совково-патриотическую кашу: «Наше «мы» важнее, чем наши «я», потому что мы — ближе к России. Наш праздник — 9 мая, наше слово — русское, наш день — завтрашний. У русского патриотизма есть другое лицо, наша цель — доказать это. Сегодня наше оружие — интернет. Враг будет разбит. Дружбе — крепнуть.» Задачей младопатриотов было «бить «свою русскоязычную сволочь», пятую колонну, бить не пустой руганью, а самим фактом своего существования».

В то же самое время в личном дневнике Кирилл Мартынов писал о «русской крымской земле, безумием и предательством оторванной от России», о своём натужном православии, искал корни: «Наше поколение — последнее, которое слышало о войне из уст солдат-победителей, наших дедов и прадедов. И нашим долгом будет нести их память в будущее. Великая Отечественная — это то, что объединяет всех нас, несмотря разницу в политических и религиозных убеждениях. И в календаре есть две священные даты, которые мы будем помнить всегда, пока жива Россия и русская речь: 22 июня и 9 мая».

...Сетевая волна вынесла его на берег правозащитной деятельности. Мало-помалу он стал рукоподаваемым в левеньких кругах, стал редактором отдела политики «Новой газеты». А теперь объявил себя феминистом. ... А что, у кремлёвских политтехнологов вообще не осталось других карт, кроме этого помятого джокера? Нельзя ли было для феминистского направления выбрать какую-то неведомую шестёрку, не пришнурованную за все дырочки к Путину и партии власти, не имеющую в CV ребёнка, упавшего с третьего этажа и без вести пропавшей сожительницы, младопатриотов, крымнаша? ... Мне говорят, что надо пожалеть простых людей, что все уже перепачкались в режиме. Что я могу на это ответить? Мойтесь. Где граница, после которой независимые радикальные активисты перестанут доверять кому попало, радостно солидаризироваться с первым встречным?»

На всякий случай есть смысл привезти образец философской мысли Кирилла Мартынова, чтобы оценить глубину, свежесть, точность его мышления:

«Перед философами сегодня стоит фантастическая амбициозная задача — предложить новую этику. Если мы выводим на улицы наших городов большое количество роботов, которые классно запрограммированы на мораль, то они начинают влиять на общество. Если робот лучше, чем ты, то для тебя это не самая приятная новость, и тебе тоже захочется быть хорошим. Машины станут примером идеального поведения. Если мы решим задачу с обучением роботов, чтобы, во-первых, они успешно справлялись с этическими вызовами, а, с другой стороны, их решения были для нас понятны, то со временем они сами начнут направлять общество в целом в определённую сторону. Эффективный робот, способный принимать наилучшие возможные этические решения, вряд ли ограничится перевозками людей по дорогам, он сможет находить для нас ответы и на другие вопросы, например, правильно ли поступил наш политик в этой ситуации. И здесь, конечно, могут быть проблемы, потому что роботы могут начать диктовать нам, как нужно себя вести. Это уже история про захват человечества, но не при помощи оружия, как это было в фильме «Терминатор», а посредством «мягкой силы» (soft power), этического давления».