Христианство и нации

Как ни странно, у христианства есть особое отношение к национальному вопросу. Это странно, потому что к огромному числу проблем у христианства особого отношения нет или, во всяком случае, у христианства меньше проблем, к которым возможно какое-то особое отношение. Свинина для христианина не проблема, обрезание не проблема, прелюбодеяние не проблема. Обычное отношение — хочется, пожалуйста, но за последствия отвечаешь только ты, не христианство.

К национальному вопросу отношение есть, потому что собственно «христианство» есть результат размежевания внутри Израиля именно по отношению к нации. Христианин — это иудей, который верует в то, что обетованная земля — это весь мир, а потомки Авраама — все, кому Бог  Отец. Христианин  — денационализированный иудей. Для иудея, конечно, это звучит странно, вроде «безалкогольного вина». Но тут уж и начинается вера, которую никаким словарём или алкометром не определить.

Конечно, эта вера нигде прямо не сформулирована, к тому же она не даёт чёткого определения. «Кому Бог — Отец» — это в каком смысле? Что человек любит Бога как отца или Бог любит этого человека как отец? Непонятки, причём принципиальные. А как иначе, если есть притча о блудном сыне, крик души: «Бог из камней сих сделает потомков Аврааму», «во Христе нет ни иудея, ни грека».

«Чёткое определение» в принципе не может быть словом или набором слов. Чёткое определение это предмет, обряд. Обрезанный пенис — это чёткое определение. А «неси свой крест» — чёткая неопределённость. Попытка придать ей определённую чёткость в лучшем случае превращает человека в крестоносца. Но разве крестовые походы — лучший случай в истории христианства?!

У христианства особое отношение к нации, потому что нация — это вымышленное сообщество, по определению одного учёного. «Вымышленное» не означает «нереального». Вымышленное означает «созданное людьми». Условное — то, о чём условились — может быть очень осязаемым. Условились, что движение правостороннее — и появилась условная реальность, которую не дай Бог игнорировать, хотя она ни в каких генах и синапсах не существует. Однако, не дай Бог жить по этой реальности в стране с левосторонним движением. 

К большинству условных сообществ следует относиться как минимум с уважением, чтобы не попасть под их колёса. Человек часто обязан создавать вымышленные сообщества, чтобы реализовать себя как человека — например, хочет человек играть в футбол или болеть за футбольную команду — он создаёт вымышленное сообщество, разрабатывая правила футбола либо присоединяясь к тем, кто эти правила принимает, принимает как реальных судей тех, кто следит за соблюдением этих правил.

Нация, этнос, народ, даже семья, да просто Ромео и Джульетта обладают реальностью ничуть не большей, чем футбольная команда. В случае с Ромео и Джульеттой есть, правда, реальная любовь — и вот тут мы спотыкаемся о христианство. Реальна ли любовь к людям, доходящая до несения креста и согласия на распятие, на смерть? В генах и крови эта любовь не прописана, как и любая любовь. Исчезнуть может в любой момент — собственно, Шекспир начинает с описания феноменальной влюбчивости Ромео, чтобы даже в момент, когда сцена украшена двумя трупами, у зрителя оставалось сомнение: а не был ли мальчик всего лишь влюблён. Сомнение — тень  и веры, и любви.

На практике христианство редко бывает хотя бы интернациональным, не говоря уж о космополитичности. На протяжении большей части своей истории христианство было вполне иудаизмом и язычеством, отождествляя себя с разными нациями, культурами, цивилизациями «христианский мир» всегда был только частью мира, то есть псевдонимом этноса). Очень часто нации объявлялись «сотворёнными Богом» — ну как же, Бог разделил «языки». Единство человечества объявляется тогда новой Вавилонской башней, космополитизм объявляется империализмом. Разделение на языки — это всего лишь вместо одной Вавилонской башни много вавилонских башенок. Раздробление царства зла, чтобы не слишком путалось под ногами.

Самое большее, христианство само себя считает особой нацией. «Генс христиана», как сформулировал один из первых христианских богословов. Размножается не пролитием семени, а пролитием крови — своей крови, крови мучеников за веру. Только ведь это красивая метафора, но неверная, а иногда и ошибочная («неверная» и «ошибочная» вещи разные, как пустой стакан и стакан с отравленным вином). Размножается христианство не кровью мучеников, а старым добрым Духом Святым, который и безо всяких гонений рожает Себе христиан и рожает. Иногда это совпадает с крещением, иногда нет. Совпадение прекрасно как совпадение веры с делами, но точно так же не обязательно-принудительно. Потому что свобода в Новом Завете реализуется не через выделение особого участка земли под проживание, а через выделение особого участка земли под распятие — и фьюить, Воскресение, Вознесение, выше, ещё выше, всё лишнее за борт, чтобы можно было принять на борт всех.

Понятно, что христианство может быть только предельно безнациональным, космополитичным и глобалистичным. Но это не означает, что оно не знает разницы между правым и левым. Во Христе нет ни иудея, ни эллина, а еврейский и греческий языки, они и во Христе еврейский и греческий. Говорение на разных языках — это говорение именно на разных и именно на языках, а не мычание мыком. Единственное, на каком бы языке ни говорил христианин, он не может использовать язык для обособления. Вот здесь и начинается конфликт с самой идеей языка: он всегда несёт в себе ложь и ненависть, самоизоляцию и агрессию. О чём говорить, если даже любовь выражается теми же словами, которые выражают обладание, власть, владение собственностью. «Так бы и съел тебя», — ничего себе?

Каждый язык не есть другой язык, каждый язык есть другой язык. Языков по определению много — и это тоже ужасно, это тоже барьер для любви. Всех языков не выучишь, всякую культуру не освоишь, а «язык» не случайно в древнерусском означал «этнос», «племя» («иноплеменник» — «язычник»). Опытный шпион, возможно, научится выдавать себя за немца, станет немцев до степени неотличимости от немца, и при этом останется русским. Но на японца шпиона уже не хватит, он либо Зорге, либо Штирлиц, а христианина — должно хватить!

На практике, к счастью, всё не так уж сложно. Сложно быть националистом, — это требует постоянных дополнительных усилий. Сложно не быть порядочным человеком, для которого все нации равноправны абсолютно, все этнические особенности условны абсолютно и подлежат неукоснительному уважению. Точно так же сложно быть грешником — и национализм, ксенофобия, шовинизм обычно есть побочные отходы греха. Космополит, конечно, тоже не бывает без греха, но у космополита его космополитизм как раз — от победы над грехом.

Разные христианские традиции по разному реализуют космополитизм, но реализуют все — иначе какие же они христианские? Католичество и протестантизм — через идею сверхнационального, православие — через идею освящения национального. Можно и совмещать, и другие варианты придумать. Только надо торопиться, как бы не опоздать — нации уходят в прошлое, как и касты, сословия,  титулы, и это очень хорошо, и этому надо способствовать, что не только во Христе не было наций, но и в каждом человеке освободилось ещё немножечко места для чего-то настоящего.